Все надеялись, что переход исправит этот дефект, и голубые или зеленые глаза стали бы более-менее приемлемыми вариантами. Но, нет, не получилось. Куин вышел из своего изменения с большим телом, парой клыков, жаждой секса… и одним голубым глазом, а вторым — зеленым.
Это была еще та ночка. В первый и единственный раз отец слетел с катушек. Первый и единственный раз на Куина подняли руку. И с тех пор, никто из его семьи или слуг не встречался с ним взглядом.
И отправляясь в ночь, он не стал прощаться с матерью. Не стал прощаться со старшим братом и сестрой.
В своей семье он всегда был чужаком, с самого рождения постоянно оставался в стороне, обремененный проклятием своего генетического увечья. Единственное, что хоть как-то сглаживало его жалкое существование согласно расовой системе ценностей, так это то, что в семье были еще двое нормальных, здоровых детей. И старший из них, его брат, считался подходящим для продолжения рода.
Куин всегда думал, что его родители должны были остановиться на двух детях, потому как попытка родить троих совершенно здоровых детей — то еще заигрывание с судьбой. Конечно, он был не в силах изменить того, что случилось. Но и избавиться от сожаления о том, что произошло так, а не иначе, он тоже не мог.
Как не мог перестать беспокоиться по этому поводу.
И даже если празднества были лишь сборищем скучных типов, разодетых в дорогие платья и костюмы пингвиньей расцветки, он все равно хотел быть со своей семьей во время пышного бала, что устраивала глимера в конце каждого лета. Он хотел стоять плечом к плечу со своим братом, отчаянно желал, чтобы хоть единственный раз в его жизни с ним считались. Он хотел разодеться как все и носить свое золотое кольцо и, возможно, танцевать с какой-нибудь благовоспитанной незамужней дамой. В этой блестящей толпе аристократии, он хотел, чтобы его признали как гражданина, как одного из них, как мужчину, а не генетическую ошибку.
Но этому не суждено случиться. Судя по тому, что думала о нем глимера, он был хуже животного, с правом на размножение не больше, чем у собаки.
Ему не хватало только ошейника, подумал он, дематериализовавшись в дом Блэя.
Глава 4
На востоке в особняке Братства, Кормия ждала в библиотеке Праймэйла, или с кем там еще она должна была провести время. Вышагивая от дивана к клубному креслу и обратно, она слушала разговор братьев в коридоре, обсуждающих грядущее в глимере празднество.
Прогремел голос брата Рейджа:
— Эта шайка корыстных, предвзятых бездельников в мокасинах…
— Следи за словами, — вмешался Брат Бутч. — Я сейчас как раз в них…
— Паразитические, недальновидные подонки…
— Давай, расскажи нам, что ты чувствуешь, — сказал кто-то еще.
— …да пусть возьмут свои собственные яйца и засунут их себе в задницы.
Король низко рассмеялся.
— Хорошо, что ты не дипломат, Голливуд.
— О, ты должен позволить мне послать сообщение. Более того, давайте используем моего зверя в качестве эмиссара. Он там все поразнесет. Будет поделом тем ублюдкам за то, как они обращались с Мариссой.
— Знаешь, — объявил Бутч, — я всегда знал, что ты смышленый парень. Несмотря на то, что говорят все остальные.
Кормия перестала вышагивать, когда Праймэйл возник в дверном проходе с бокалом вина в руке. Он был одет в то, что обычно носил на Первую трапезу, когда не преподавал: пара отлично пошитых на заказ брюк сливочного цвета, шелковая черная рубашка и черный пояс с удлиненной пряжкой с золотой «Н». Его кожаная обувь с тупыми носами была отполирована и имела те же инициалы, что и на ремне.
«Эрмес», она случайно услышала, как он говорил об этом за трапезой.
Его распущенные волосы волнами рассыпались по широким плечам, спереди и сзади. Он источал аромат того, что Братья называли лосьоном после бритья, а также сигаретами с кофейным вкусом, которыми пахла его спальня.
Кормия точно знала запах его спальни. Она провела единственный день, лежа около него в той комнате, и эти воспоминания было невозможно забыть.
Хотя сейчас не время вспоминать то, что произошло между ними на его большой кровати, пока он спал. Было тяжко находиться с ним наедине в разделяющей их большой комнате и людьми в коридоре. Добавить те моменты, когда он прижимал свое голое тело к ее…
— Тебе понравился обед? — спросил он, делая небольшой глоток из стакана.
— Да, безусловно. А вам, Ваша Светлость?
Он собирался ответить, когда Джон появился позади него.
Праймэйл повернулся к юноше с улыбкой:
— Эй, приятель. Рад, что ты пришел.
Джон Мэтью посмотрел на нее через библиотеку и поднял руку в приветствии.
Ее обрадовал его выбор. Она знала Джона не больше, чем других, но он молчал во время еды. Это делало его размеры менее пугающими, чем, если бы он вел себя шумно.
Она поклонилась ему.
— Ваша милость.
Когда она выпрямилась, то почувствовала его глаза на себе, и задалась вопросом, что он видит. Женщину или Избранную?
Какая странная мысль.
— Ну, вы двое побеседуйте, — ярко-золотые глаза Праймэйла выдернули ее из своих мыслей. — Я дежурю сегодня вечером, поэтому буду отсутствовать.
Сражения, со страхом подумала она.
Она хотела подбежать к нему и попросить, чтобы он был осторожен, но это не ее дело, не так ли? Ее едва ли можно было назвать его Первой Супругой, с одной стороны. С другой стороны, он был сильным воином и вряд ли нуждался в ее беспокойстве.
Праймэйл хлопнул Джона Мэтью по плечу, кивнул ей и вышел.
Кормия наклонилась в сторону, чтобы посмотреть, как Праймэйл поднимался по лестнице. Его походка была плавной, несмотря на протез и отсутствие конечности. Он был высок, горд и прекрасен, и она ненавидела часы, которые пройдут до того, как он вернется.
Когда она оглянулась, Джон Мэтью стоял у письменного стола, вынимая небольшой блокнот и ручку. В процессе письма он держал бумагу близко к груди, его большие руки были согнуты. Он выглядел намного моложе, чем можно было судить по размерам его тела, пока трудился над своим письмом.
Она видела, как он общался с помощью знаков в те редкие моменты, когда ему было что сказать за столом, и ее осенило, что, возможно, он был немым.
Поморщившись, будто был не впечатлен написанным, он повернул блокнот к ней. «Тебе нравится читать? В этой библиотеке полно хороших книг».
Она посмотрела в его глаза. Какого прекрасного синего цвета они были.
— Какие проблемы с вашим голосом? Если мне позволено спросить.
«Нет проблем. Я дал обет молчания».
Ах… она вспомнила. Избранная Лейла сказала, что он соблюдал такой обет.
— Я видела, как ты использовал руки при общении, — она сказала.
«Американский язык жестов», написал он.
— Такой изящный способ общения.
«Вот его я и использую». Он написал еще немного и затем показал блокнот снова. «Я слышал, что Другая Сторона очень отличается. Правда, что там все белое?»
Она приподняла край своей одежды в качестве примера того места, где она выросла.
— Да, белый — это все что мы имеем, — она нахмурилась. — Все что нам нужно, скорее.
«У вас есть электричество?»
— У нас есть свечи, и мы все делаем своими руками.
«Звучит старомодно».
Она не была уверена, что он имел в виду:
— Это плохо?
Он покачал головой. «Я думаю, это круто».
Она слышала это слово за ужином, но до сих пор не понимала, как величина наклона может служить позитивным ценностным суждением.
— Иного я не знаю. — Она подошла к одной из высоких, узких дверей со стеклами. — Ну, не знала до сих пор.
Она подумала, что ее розы так близко.
Джон просвистел, и она посмотрела через плечо на блокнот, который он ей протягивал. «Вам вообще нравится здесь?» Написал он: «И, пожалуйста, знай, что можешь ответить мне «нет», и я не стану это осуждать».
