— И скажут про нас на поминках — они любили друг друга долго и счастливо и умерли в один день, — шутил Макс.
— Да что ж ты все про поминки! Любимая тема, фильмов пересмотрел про итальянскую мафию, — возмущался Сергей.
Максим отмахивался, пожимал плечами, потом обнимал.
— Не буду. Тогда просто — долго и счастливо.
Заходили и в “Ласточку” на канале Грибоедова, из всех мест предпочитая это. Официанты изучили вкусы постоянных посетителей, обслуживали сразу, заранее зная, что будут заказывать, и радовались, когда совпадало.
Жизнь, исполненная счастья, осуществленные планы — как будто судьба решила возместить все ущербы, нанесенные в отрочестве. Но недолгой была её улыбка.
Максим почему-то ждал этого, не верил, что совершенное счастье возможно. Или сам же и сглазил неверием?
В моменты наивысшего подъема, когда пресса пестрела восхищенными отзывами о Залесском, Максим вдруг ловил себя на мысли, что это не навсегда, он чувствовал приближение опасности, как волк в облаве ждал, что грянет выстрел из подлеска. Тут тебе и пуля в лоб.
И ведь случилось! Сергей получил травму. На репетиции при постановке нового спектакля. Премьеру готовили в спешке, работали без выходных, собирали все на живую нитку. У Манфея такое происходило часто, и к текучке кадров в труппе относились спокойно, привыкли. А свято место пусто не бывает — на время болезни Сергея заменили. Он психовал, торопясь вернуться на сцену — не долечился, не выждал положенный срок, начал заниматься и уже на спектакле получил новую травму, куда более серьезную.
Снова лечение, операции, приговор…
Макс оставался рядом и принимал на себя все выплески отчаяния, депрессию, недельные игры в молчанку, запои, истерики. Он знал, что надо переждать. Перетерпеть и начать заново. Ведь жизнь не кончилась. Нет! Не знал он ничего! Не понимал тогда, что для Сережи жизни без танца — пустота, лишенная света и воздуха. Ошибался, пытаясь направить интерес Залесского во что-то другое… А надо было продать квартиру и ехать лечить Сержа где-нибудь в Германии. Тогда бы… Да кто его знает, что тогда. Может, и там бы не вылечили, а так хоть угол свой был.
Жили по-прежнему вместе, но отношения становились все более напряженными. Сергей комплексовал, что ничего не зарабатывает, метался, ввязывался в сомнительные проекты, не слушал Макса. Они ссорились. Одно к одному, и в стране все посыпалось, разваливались мелкие концертные организации, а то, чем занимался Максим, становилось все более опасным.
За себя Лазарев не боялся, а вот подставить Сергея не хотел. Если что не так — могли и на нем отыграться, своих отношений они с Залесским не скрывали.
Дальше хуже, все тайное становится явным, и Сергей узнал про квартиру, настучал, как ни странно, сам Яков. Точно надо было придушить падлу! И ведь знал, как Сергей отреагирует. В той же “Ласточке” и состоялось объяснение. Не выбирая выражений, Сергей бросал в лицо Максу:
— И ты думал, что я скажу тебе спасибо? Или нет, дурак я! Квартира-то на твое имя. Вот и живи.
— Сергей! Сережа… Ну постой, с чего ты? Это нормально, что он за моральный ущерб заплатил.
— А меня ты спросил?! Надо мне это? От него… Да ты совсем ебанутый, что ли? Я бы лучше на вокзале жил! С бомжами.
— С бомжами? Много бы тогда натанцевал, — вспылил Макс.
— А и так не много. Ладно, поговорили, живи долго и счастливо. Без меня! С моральным ущербом.
И ушел, не обернулся. На том и закончилась для Максима Лазарева любовь, да и была ли.
И целый год они с Сергеем ничего не знали друг о друге. Макс уехал в Германию, открыл там контору, обосновался, завел любовника одного, другого, третьего, так и пошло. Успешная жизнь без воспоминаний. Это он себя уговаривал, а на самом деле воспоминания были.
И тревога, и тоска, и отчаяние, всем этим в полной мере переболел. Со временем оправился, но от одного избавиться так и не смог. Грызли его мысли о Залесском, что пропадет, не вытянет один. А он, Макс Лазарев, бросил Сергея. И сколько Максим ни прогонял их, мрачные предположения снова и снова лезли в голову, отравляли размеренную предсказуемую бюргерскую жизнь. Сергей начал сниться чуть не каждую ночь.
И Лазарев сдался, навел через друзей справки и… вернулся в Россию.
Он без особого труда нашел Сергея в подпольном стриптиз-клубе, где богатые дамочки и геи пускали слюни на красивых парней. Мелькание светомузыки в сине-красных тонах, зеркальный шар, орущая в могучие динамики фонограмма, шесты на сцене. В зале столики в середине, поближе к подиуму, и закрытые боковые ниши, огороженные бамбуковыми занавесками-бахромой. В таком укрытии и устроился Лазарев. Заказал коктейль и ждал. На сцену выходили стриптизеры, довольно жалкое зрелище, по сравнению с тем, что Макс видел еще до отъезда. Один из его постоянных клиентов держал казино и стрип-клубы, а встречи с адвокатом назначал на работе. Так Макс и приобщился к элитному обществу любителей подрочить на раздевания.
Может, где в другом месте это и было искусством, но то, что видел Макс, вызывало лишь жалость. Парни на сцене отчаянно хотели понравиться, ведь от этого зависело, сколько купюр им сунут в плавки. И пригласят ли в закрытые кабинки с окном для просмотра. За это посетители платили больше, а стриптизеры раздевались полностью.
Но вот к пилону вышел Сергей, из одежды на нем были только узкие черные слипы. У Макса сердце затрепыхалось, в горле пересохло, он судорожно сглотнул, потянулся за бокалом, рука дрогнула, виски выплеснулся на пол. Макс выругался, вернул бокал на стол — все это не отрывая взгляда от божественной фигуры Залесского. Давид Микеланджело! Все такой же спокойно-отрешенный, как будто похотливые взгляды не скользят с извращенной жадностью по его телу. Сергей встал перед шестом, опустив голову и скрестив руки на груди. Попса замолкла, свет стал ровнее, перестал мелькать зеркальный шар, вместо него вверху над шестом зажегся луч прожектора. Он лег на сцену светящимся кругом ограничивая пространство, отсекая Сергея от зала, погруженного в темноту. Свет и тень. Это было необычно и странно.
Сергей оставался неподвижен внутри светового круга, но вот поднял и раскрыл руки, синхронно этому жесту зазвучала музыка, как будто он призвал её. Что это? Рояль…
Максим не мог связать мелодию и обстановку. Он же знал… знал! Шопен? Нет, не может быть, но да!
То, что делал Залесский, было умопомрачительно красиво, томительно чувственно, и это был танец! Из хвата руками за головой Сергей легко поднялся перпендикулярно шесту, мускулы напряглись, ноги вытянулись, идеальные стопы, крутая дуга подъема, потом разошлись в шпагат, когда изменил положение торса — голени и ступни обхватили шест.
В этом не было ничего непристойного, позы не оскорбляли гармонии звуков, вместе с роялем пело гибкое тело. Сжимаясь и распрямляясь, оно вытягивалось, парило, обвивалось о пилон. Захват ногами, бросок наверх к свету, и ожили руки, кисти, пальцы. Мелодия звучала все громче и отчаянней. Было в ней страдание и восторг. Без страховки он поднялся к навершию пилона, сделал стойку на руках и снова развел ноги в шпагат, отпустил руку, поворот и падение вниз, зал ахнул на опасный трюк и выдохнул, когда Сергей вновь обвился о пилон. Уже заблестели от пота рельефные мышцы предплечий и спины, участилось дыхание, на вдохе раздвигались ребра, напрягался пресс. Танец продолжался. А Максим забыл дышать, горло перехватило рыдание. Он замер и не мог оторвать взгляд от Сергея, от знакомых очертаний плеч и бедер. Это было выше сил человеческих. И те полтора года, что Макс уверял себя в совершенной свободе от Залесского, обрушились сознанием прежнего влечения к нему. К совершенному телу, которое Макс так хорошо знал. К душе, исполненной танца.
Истаяла, отлетела со вздохом последнего аккорда музыка, погас свет. Тишина, и пьяный истерический женский всхлип в зале, нестройные аплодисменты, гомон, зачем-то смех.
Замелькал зеркальный шар, загрохотала попса, и в прежнем красно-синем свете Сергей, накинув подобие черной шелковой рубашки, не смущаясь возгласов и прикосновений, пошел между столиков. Уверенный в себе, он шел той самой расслабленной подиумной походкой, обучение которой однажды свело их с Максом.
