Вторник
Через день, все еще находясь под впечатлением, теперь я назначаю ей встречу в том же суши-баре. Сижу вечером. Те же классные роллы с икрой подают, тот же красно-сияющий антураж вокруг, но Марина является в обычном бледном виде! Только загар и остался. И явно печальная она, еле ноги переставляет. Я открытым текстом ей высказываю:
— Ну, чего ты, тебе необходимо краситься, ты была настоящей королевой!
А она:
— Как я не умела, так и не умею. Один раз случилось, результат нулевой.
Сажаю рядом, достаю косметичку (мы сейчас в VIP-кабинке), показываю (в который раз!). Смотрит вежливо, но явно со скепсисом.
— Так может, Марин, тебе вообще не надо вылезать из того салона, где тебя так удачно преобразили?
Конечно же, я не специалист экстра-класса, и косметика у меня не филиппинская, но современной женщине обходиться без крем-пудры, подводки для глаз, туши для ресниц и румян, не считая помады, — нереально! И это абсолютный минимум. Опросите миллион человек, если кто сомневается, и вы убедитесь! Или поинтересуйтесь в Инете размерами прибыли монстров косметической индустрии.
Марина
Вечер воскресенья
Как приятно общаться с человеком, у которого все в жизни правильно и понятно! Это я о Натали. А у меня… Звук на мобильном отключила, но периодически вижу, что шеф уже больше сорока сообщений прислал, и еще два десятка пропущенных вызовов. А также кто-то настойчиво звонил с незнакомых номеров. Думаю, тоже Евгений пробивался. Не дай, Бог, на домашний позвонит. Мне сейчас совсем нечего ему сказать… Вынимаю телефонный провод из разъема.
Мама смотрит телевизор, какое-то шоу. Катя в своей комнате заперлась — слушает музыку и, надеюсь, делает уроки на завтра. А я на кухне, пишу.
Надо сосредоточиться. Но это непросто — меня колотит от волнения. Я же пытаюсь написать письмо ЕМУ. На ноутбуке, потом от руки на бумаге. Но дальше трех слов дело не идет. Чувствую себя новой Татьяной Лариной. «Я к Вам пишу…» Но здесь уже целых четыре слова, если считать предлог «к». У меня же все гораздо проще: «Я тебя люблю». Или еще короче: «Люблю тебя». Или даже совсем кратко: «Люблю».
Руки трясутся, словно я что-то пила и еще чем-то запивала. Подойду и вручу ему лист… Нет, ерунда какая-то, детский сад. Лучше я дам ему его портрет, который нарисовала в Маниле по памяти.
Достаю лист в файле. Глаза, брови, волосы… Трогаю пальцами. Какое все… родное. Фотографирую. Если бы у меня был номер его телефона! Можно было бы отправить ему в вотсап, и все дела.
Ночь почти не сплю — представляю, как снова увижу ЕГО. Как отдам портрет. И как он удивится, и что потом произойдет.
Меня реально лихорадит. Даже заранее слегка мутит от священного ужаса. Считаю пульс — двести. Как же я влюблена!
Понедельник, утро
На мобильном чуть слышно вибрирует будильник. Можно вставать. Специально завела на два часа раньше, чтобы выскользнуть из дома до того, как мама проснется перед своей работой и Катиной школой. Иду в ванную и умываюсь ледяной водой. Выгляжу замечательно. Привыкла, наконец, к новому имиджу и начинаю себе нравиться.
«Все будет хорошо», — настраиваюсь и даже чуть слышно напеваю. По-быстрому принимаю душ с «шоколадным» гелем, наношу за ушами по капельке духов, тщательно причесываюсь перед зеркалом, оставляя волосы распущенными. Хороша. Я же вижу, что хороша.
Отдам ЕМУ портрет и буду следить за реакцией. Если какие неожиданности, то буду решать их по мере поступления.
Надеваю бирюзовый костюм, конечно, черные ботильоны на среднем каблуке. И даже светлую шубку — которую еще ни разу не расчехляла. Сегодня у меня день «Ч», сегодня можно все. Выгляжу ярко, жизнерадостно, но не пестро. В прихожей смотрю на себя в большое зеркало, тренируюсь не отводить глаза от любимого.
Спускаюсь, заворачиваю за угол дома и замечаю запасную машину шефа, с одним водителем, тормозящую у моего подъезда. Не заметил. Из машины не выходит, значит, ему велено ждать. Но он опоздал.
Добираюсь на метро. Злые невыспавшиеся пассажиры вдруг просыпаются и всячески стараются сделать мне хорошо. Мужчины, конечно. Отклоняю предложения проводить, угостить, встретиться и т. п. Добираюсь без приключений. Почти вбегаю в проходную, держа портрет в руке, и ищу глазами «моего» охранника.
Я столько раз видела его здесь мысленно, что не могу поверить, что его здесь нет. Оглядываю весь холл, подхожу к турникету. ЕГО здесь нет. В стеклянной будке, как раньше, сидит Михалыч.
Стою сбоку, не зная, что делать. Меня обходят, иногда задевая, но предсказуемо не узнают. С надеждой смотрю на закрытую дверь в комнату отдыха охраны, где я однажды лежала на гостеприимном диване. Может, то был самый главный начальник Михалыча? Когда поток работников редеет, старый охранник замечает меня и выглядывает из окошка:
— Потеряла что-то, девонька? — предполагает он. — Все, что находим, кладем вон в ту коробку на подоконнике. Поищи в ней.
Иду к картонной коробке на негнущихся ногах, для вида запускаю в нее руку. Как мне быть?
Шлепаю себя по щекам, кусаю губы, считаю до десяти. Возвращаюсь к будке.
— А кто. Здесь был. Вместо вас. На той неделе? — выговариваю почти по слогам.
— Не нашла? Стоял здесь кто-то в дневную смену, пока я на похорон к отцу ездил. Четыре дня меня не было. Блатной какой-то. Имени не знаю, в журнале закорючки на месте подписи стоят… На-ка, съешь конфетку, помяни раба Божьего Михаила.
Послушно шепчу поминальные слова, удивительно подходящие моему настроению, разворачиваю и беру в рот шоколадную конфету, но вкуса не чувствую.
— Ну, чего ты плачешь, девонька? Он совсем старый был, не болел, ушел тихо. Ему хорошо там, во дворах небесных.
А я и не знала, что опять плачу.
Глава 7
Ну, вот, опять облом. Будь проклята любовь. Где искать ЕГО, не знаю, да и стоит ли, расспрашивать толком не смогу. Не судьба, видно. Поиграла, помечтала, и будет.
На работе меня сегодня не увидят. Хотя, какая это работа, ни ответственности, ни подруг. Иду прочь, вроде бы в сторону метро. По лужам, через проезжую часть, не глядя по сторонам. Мне возмущенно сигналят, ругаются, и даже предлагают подвезти. Не отвечаю, мне все равно. Не знаю, как жить дальше.
Снег повалил. Поднимаю воротник шубы, кутаюсь в шарф. Мама звонит, беспокоится. Коротко отвечаю искусственно-бодрым голосом. Потом входящий от шефа. Не снимаю трубку. Мне нечего ему сказать. А он звонит и звонит.
Вхожу в метро — надо же, не ошиблась дорогой. Понимаю, что надо что-то решить с работой, хотя бы на время.
Набираю Арсения, у которого отпрашиваются, когда необходимо, остальные коллеги из моего кабинета:
— Привет, это Воробьева. Я заболела. Отлежусь — приду завтра или послезавтра.
— Да, конечно, лежи, отдыхай. Голос-то какой больной! Если хуже — сразу врача на дом, не рискуй.
Добираюсь домой. Там уже никого. Отключаю телефон и ложусь. Я все выдумала. Сама его придумала, сама влюбилась, и осталась с носом тоже сама.
Больше суток валяюсь в постели. Домашние на цыпочках ходят мимо, еду-питье оставляют. Меня воротит от всего. Наконец, сама собой приходит в голову здравая мысль, что страдаю из-за того, чего даже не было. Вот если бы он меня бросил… Тут, кстати, Наташа на встречу зовет. И филиппинская краска побледнела. Встаю и иду. Жизнь продолжается. Вроде бы.
Вечером набираю Евгения. Снимает с первого гудка.
— Как ты?! Что с тобой, маленькая? — хрипит, словно сам больной.
— Наверное, давление упало.
— А у меня подскочило. Были бы вместе, уравняли бы друг друга. Хочешь, я приеду, а, Марин?
— Нет. Считай, что у меня все прошло. Приду на работу завтра, чтобы не портить тебе отчетность. И дай мне какое-нибудь настоящее задание, чтобы не просто так просиживать штаны!
