— При всем уважении, — вмешивается он, — Маргарита Андреевна еще не передала мне дела и кабинет. Как мне прикажете работать?
К этому времени из кабинета выходят все, кроме Иры. Девушка заканчивает протоколировать, боязливо поглядывая на нас.
Богатырев подается вперед, кулаками упирается в стол и грозно цедит:
— А у тебя одна работа — не путаться у меня под ногами!
— Вы нарушаете субординацию, Платон Мирославович.
— А ты пожалуйся.
Конечно, никуда Ярослав не будет жаловаться. У нас с ним тоже нарушение за нарушением. Достаточно одной проверки профсоюза, как половина офиса подтвердит наши с ним запирания в комнате отдыха и туалете.
— Иди, Яр, — прошу я его. — Все нормально.
Нехотя собрав документы, он окидывает меня мрачным взглядом и уходит. Вслед за ним собирается и Ира.
— Проследи, чтобы нам не мешали, — распоряжается Богатырев, на что она лишь молча кивает и закрывает за собой дверь.
Платон медленно снимает пиджак, вешает на спинку кресла, ослабляет галстук и, обойдя стол, кладет ладони на мои плечи. Горячие, сильные пальцы бродят по шее, словно норовят сжаться на ней в замок. Будоражат во мне страх попавшей в смертельную ловушку мыши.
Склонившись к моему уху, он с придыханием шепчет:
— Ты мне кое-что должна, Рита.
Пикнуть не успеваю, как кресло разворачивается на сто восемьдесят. Привариваюсь лопатками к спинке и широко распахиваю глаза, встретившись с мажущим по мне взглядом Богатырева. Облизнувшись, он хватается за подлокотники, дергает меня на себя и нависает сверху. Огромный, свирепый и несгибаемый.
— В нашу последнюю встречу ты была одета почти так же, — произносит, сразив меня этим воспоминанием. Я уже и забыла, во что была одета. В жизни произошло слишком много событий, чтобы зацикливаться на подобной мелочи. — Пульс подскочил, правда? — Сверкает опасным блеском в глазах. — Скажи, о чем ты сейчас думаешь, Рита?
— О выборе: плюнуть тебе в лицо или пнуть по яйцам, — шиплю зло.
Издевательская ухмылка без слов доказывает, что мои угрозы для него — собачий лай для каравана. Выждав секунду, пальцами скользит вверх по моей руке, проводит по ключице и парой легких движений расстегивает верхние пуговицы рубашки. Чуть отодвигает ткань и хрипит:
— Кружевное белье… Ты всегда надевала такое. Или ничего.
Вороша этот осиный рой пережитого прошлого, он перекрывает мне дыхание, режет без ножа. Мое тело и сердце принадлежат только Ярославу. Мне мерзко от одной мысли, как близок ко мне сейчас Богатырев. Он может взять все, что пожелает, а максимум моего сопротивления — бросаться проклятиями. Я не рискну ни Сашей, ни Яром, ни Мадлен. После маминой выходки они — самое дорогое, что у меня есть.
— Ира надевает другое? — огрызаюсь я, умерив его пыл и фантазии, огоньками пляшущие в глазах. — От нее веет простотой.
— Ревнуешь?
— Упаси боже! Ревновать тебя? Мерзавца, покупающего людей?
— Не веришь, что Ира здесь по доброй воле?
— А у тебя бывают добровольные рабыни? — усмехаюсь желчно. — Всегда считала, что тебя заводит именно труднодоступность, присвоение чужого. Оргазмируешь от победы над загнанной в капкан жертвой.
— А ты? — Мужская рука опускается на мое бедро и медленно задирает юбку-карандаш. — Оргазмируешь от члена своего жениха? Или кончая, представляешь себя в моих объятиях?
— Тебе лечиться надо. Ты больной сукин сын.
Смыкаю ноги, но Богатырев выдирает меня из кресла, отталкивает его ногой в сторону, вздергивает мою юбку и, усадив меня на стол, разводит колени. Он вправе делать со мной все, что ему заблагорассудится. Я же просто вещь, которую он однажды купил.
— Прощаясь, — грубо высказывает мне в лицо, — я дал тебе выбор. Ты сама не захотела меня отпускать. Я тебя не заставлял. Ты хотела, чтобы я вернулся. Я вернулся! Какие теперь ко мне претензии?
— Ты шантажируешь меня…
— Чем? — Обдает меня холодом своего взгляда и задерживает его на глазах.
Хочется выкрикнуть: «Видео семилетней давности», — но вдруг осознаю, что он об этом видео ни разу не обмолвился. Это я нафантазировала себе, что он может пустить его в ход. Сам же Платон, возможно, вообще давно его удалил. Ведь со дня нашего прощания на его страничке не прибавилось ни единого поста. Выходит, он перестал этим промышлять… или…
— Тем, что отнимешь у меня дочь! — отвечаю то, в чем точно уверена.
— Я поступаю в точности, как ты, Рита. Ты отняла ее у меня. Я обещаю сделать так же, если будешь препятствовать моему участию в ее воспитании.
— И кем ты ее воспитаешь?! — выкрикиваю слишком громко.
— Я научу ее никому не доверять и разбираться в людях. Кроме меня же некому.
Замахиваюсь влепить ему пощечину, но он перехватывает мое запястье, заводит руку за спину и толкает меня перед собой. Завалившись на стол, прикладываюсь затылком и морщусь, считая звезды перед глазами. А Богатырев уже опускается ко мне, придавливая к массиву дерева, наблюдает за тем, как от частых вдохов натягивается ткань рубашки на моей груди, и скалится.
— Знаешь, Рита, за эти семь лет из искорки ты разрослась пожаром. Не обидно все это дарить какому-то мелкому задроту?
Он запрокидывает мою ногу на себя, склоняется ниже и кончиком носа проводит по моей щеке, втягивая мой запах и прикрывая глаза. Буквально размазывает меня не только по этому столу, но и по жизни. Снова заставляет почувствовать себя беспомощной заложницей, не имеющей путей отступления.
— Ты тоже изменился, — отвечаю ему в тон. — Раньше ты был просто скользким типом, а сейчас стал сволочью.
Треск рвущихся шелковых нитей и бряканье отлетающих пуговиц громче всяких слов затыкает мне рот. Полочки рубашки распахиваются в стороны, открывая Богатыреву вид на лифчик из черной сетки с набивным бархатным рисунком и кружевной тесьмой. Прозрачная ткань не способна скрыть от мужского взора мои напрягшиеся от злости соски.
Богатырев ребром ладони проводит промеж моих грудей, спускается по животу к поясу для чулок и улыбается:
— Для него вырядилась?
Мое молчание дает ему не тот ответ, который хотелось бы получить.
— Учти, Рита, — стиснув зубы, хватает меня за шею и тянет на себя, — больше никаких перепихонов в офисе. Отныне раком здесь загибаю только я!
— Ты так и будешь издеваться надо мной, пока не получишь свой долг? Так бери меня сейчас. И закроем, наконец, эту тему.
— Не из-за того долга я велел тебе остаться. — Его пальцы разжимаются, но он не отходит. Напротив, я явственно ощущаю, как в его штанах напрягается член, упирающийся мне в низ живота. — Вчера я дал тебе пищу для размышления по поводу нашей дочери. Хотелось бы услышать, какие выводы ты сделала?
Запахивая рубашку, ежусь под его взглядом. Его игры с ума сводят. Я никогда не сталкивалась с человеком, который сильнее давил бы на психику.
— Я хорошая мать, Платон, — осмеливаюсь заявить, но получаю не ту реакцию, на которую рассчитываю.
Богатырев чуть наклоняет голову, сощуривается и, отпрянув от меня, делает шаг назад.
— Та-а-ак, продолжай.
— А какой ты отец, если можешь только подкупать ребенка? Это я, помимо подарков, дарю ей любовь и заботу. Но тебе этого не понять. Ты на такое не способен. — Спрыгиваю со стола, застегиваю сохранившиеся пуговицы, поправляю юбку и прическу и сгребаю документы в охапку.
— Ты вынуждаешь меня пойти на крайние меры, Рита.
— Я не сомневаюсь, что в твоем рукаве много козырей. Иначе ты не был бы отличным игроком. Делай, что задумал. Ты можешь получить мое тело, но дочь я тебе не отдам. А сейчас, если позволите, Платон Мирославович, я пойду. У меня много работы.
Под его прожигающим мою спину взглядом я выхожу из кабинета, встречаюсь глазами с Ириной, тут же переключившей внимание на монитор компьютера, и замечаю Мадлен на своем рабочем месте. Махнув мне рукой, она показывает папку с документами и заговорщицки подмигивает.
Нашла!
Вот и у меня появился туз, Платон. Посмотрим, кто кого одолеет в этой войне…
