— Если бы Ирис действительно умерла, он бы впал в жуткую депрессию, а на похоронах был вполне ничего. Я списала все на привычное желание оберегать младших, а вон оно как вышло, да?
— Ты злишься на нее?
— А ты бы не злился?
Молчу. Наверно, злился бы, но справедливости ради, разве Лили не виновата сама? Она выбрала не ту сторону, выбрала осознанно, так чего тогда она ожидала? Но я не стану произносить это в слух, боюсь, что при таком раскладе она просто закроется, а это не то, что мне нужно.
— Второй их сын…
— Второй — это адский кошмар на ножках. Его зовут Богдан. Ирис говорила, что когда была беременна, случились какие-то осложнения, и они чуть не потеряли ребенка…Поэтому назвали его так.
— Богом данный.
— Именно. И это, скажу я тебе, не подарок в красивой упаковке… — она усмехается и слегка закатывает глаза, делая глоток вина, — Нет, красивая упаковка бесспорно есть, но черт…Он просто задница! Хитрющий, наглый, прирожденный химик…
— Химик?
— А-га. Он с детства любил все смешивать, Ирис это поощряла. В последствии он закончил химический факультет Гарварда…
— Гарварда?!
Лили усмехается.
— Я говорила, Макс. Они не так просты, как ты думаешь. Да, он учился в Гарварде.
— Только он?
— Да, он единственный. У него предрасположенность к науке, так что здесь уж не попишешь…Наверно из-за него она тоже хотела где-то учится, достигать своей мечты…Ты слышал, как она играет?
Я слышал…
Август
— …Я чувствую себя неловко.
Амелия тихо смеется, а ее пальцы лежат на клавишах, за которые мне с таким трудом удалось ее загнать. Отказывалась наотрез, и сейчас она меньше смущаться не стала. Вся красная. Я улыбаюсь, сидя на табурете прямо за ее спиной, только так она и согласилась — лишь бы я на нее откровенно не пялился. Глупая. Быть ближе к ней — это все, что мне нужно было.
Слегка касаюсь нежной, тонкой шеи, кожи цвета молока, провожу губами, вызывая дрожь, снова улыбаюсь. Она такая отзывчивая, что стоит мне ее коснуться, как дыхание учащается, пульс тоже, а мурашки выдают свою хозяйку с потрохами. Как бы она не старалась скрыть, я вижу, что вызываю в ней бурю эмоций. Таких вкусных эмоций, но, черт, девочка, ты вызываешь мне не меньше чувств. Поэтому мне так нравится ее касаться, а не касаться, все равно что лишиться дозы. Наверно я наркоман. Нет, точно наркоман. Я не произношу этого в слух, ведь даже в голове у меня звучит такое слишком как-то глупо и ванильно, а если озвучить, вообще хоть об угол убейся. Говорю другое…
— Давай, малыш, не трусь…
Но касаюсь вновь. Кладу руки на ее, слегка нажимаю на указательный палец…бам! Она вздрагивает от неожиданности, а я еле слышно смеюсь. Мой сладкий, маленький котенок…
— Сделай это для меня.
Волшебное словосочетание. Им я открыл много ее замков, и знаю, что сейчас оно тоже сработает. Амелия бросает на меня взгляд таких смущенных глаз, кусает губу, а я внутри себя рычу от безнадеги. Твою мать! Ты издеваешься?! Прекрати. Что ты со мной делаешь?! Я сам хочу кусать твои губы, ласкать их, тебя, пробовать тебя снова и снова, прекрати же меня провоцировать, глупая девчонка! Чертова девчонка…Она понятия не имеет насколько соблазнительно делает…да все! Так. Стоп. Нет. Тормози…
— Просто сыграй для меня, — хрипло продолжаю свою мысль в слух, отчетливо понимая, что упираюсь ей в спину своим членом.
Наверно она думает, что я озабоченный. Но она улыбается хитро, как лиса. Опускает на миг взгляд вниз, потом снова на меня, и я вижу, что не я один тут озабоченный. Она тоже меня хочет, и это дает мне сил держаться. Я улыбаюсь снова, а потом приближаюсь и второй раз нажимаю на клавишу ее рукой, как бы подталкивая. Нет, малыш, сначала дело. Да, сначала дело, а потом уж все остальное…
И она соглашается со мной. Поддается. Я знаю, что поддастся. Она мягкая, как пластилин, и одновременно такая твердая, что если захочет, я руки об нее сломаю, но не прогну. Поэтому отчетливо понимаю, что это она позволяет мне что-то, а не я ей, как давно привык. Она решает, а я поддаюсь. Она ведет, а я иду, и мне плевать, кто и что скажет. Плевать, что это до абсурдного смешно поддаваться и вестись, как тупой пес с высунутым языком. Плевать на все…она играет, и я понимаю, что мне действительно насрать. Сейчас я держу в своих руках кого-то настолько необычного, настолько глубокого, потрясающе талантливого, особенного…неординарного. Каждое ее движение — это что-то совершенное, но одновременно с тем рваное, наполненное чувствами и душой. Амелия сама по себе сплошная душа и чувства, не думаю, что в действительности у нее есть вообще предел. Я все пытаюсь ее разгадать, но чувствую, что не приблизился к этому ни на дюйм, потому что она — сплошная аномалия, и она моя, потому что она так решила.
Обнимаю свое сокровище крепко, но бережно, укладываю голову ей между лопатками, и, черт возьми, закрываю режущие глаза. Я знаю, что дело не в сексе. Нас с ней держит не он, он лишь высшая, абсолютная возможность сказать все то, что невозможно выразить словами. До нее я никогда не знал, что значит «заниматься любовью», но с ней только это и делаю. С недавних пор я в этом убедился точно. Однажды ночью, когда Амелия уже спала, свернувшись калачиком у меня под боком, а я накручивал на палец ее длинные волосы, я это понял. Тогда на секунду я даже пожалел, если честно, что решился окунуться в нее. Мне казалось, что выйдет держать дистанцию, даже будучи в дебильных «отношениях», а на деле вышло, что это невозможно. Казалось маленькая девчонка, а нашла ко мне ключик, затащила внутрь чемоданы со своими вещами и хозяйничает в моей душе, как дома, и уже достаточно давно. Задолго до того разговора во дворе. Задолго до пересмотра нашего договора. Задолго…
Поэтому и сейчас мне по-настоящему страшно. Боюсь, что раз сейчас расплачивается она, в итоге счет придет на мое имя, и он будет просто огромен. За все мои ошибки и вранье. За все принятые мной неправильные решения. За все…и закончить бы «нас», сжечь, отложить и забыть, но я не могу.
Я обнимаю ее крепче и молюсь, чтобы она никогда не узнала о том, что я сделал…
26; Макс
— Да… — наконец подтверждаю, доставая сигарету уже для себя, — Я слышал.
— Наверно, она была талантливее меня…
Зажигаю и предпочитаю не комментировать, потому что да, была. Хотя и нет на самом то деле градации таланта, есть лишь градация решимости и целеустремленности. Лили это не понять, к сожалению. Она слишком боится провала…
— Ты помнишь Мексику? — вдруг выдает, и я еле сдерживаюсь, чтобы не закатить глаза.
Вот при чем здесь Мексика, твою мать?! Лили улыбается. Для нее, видимо, при чем.
— Помнишь, не ври мне, что забыл наши каникулы…
— Я уже отвечал на этот вопрос. Не один раз. Я все помню.
— Тебе неприятно вспоминать?
— Третий брат?
— Почему ты не хочешь говорить об этом?
— Третий брат?
— Макс…
— Лилиана, — твердо перебиваю ее, строго смотря в глаза, — Третий брат или я ухожу.
Лили не нравится, что не отвечаю. Она поджимает губы, но идет на поводу, как собачка за косточкой на веревке, кивает.
— Его зовут Маркус. Он достаточно спокойный, любит технику. Ловушки.
— В смысле…
— В том самом смысле. Его хлебом не корми, дай поковыряться в чем-то, что-то смастерить. Обычно это адские механизмы…
— И четвертый — Элай.
— Элайджа, да. Он любит драться. И ножи. Пистолеты не признает, зато руками махать — хлебом не корми.
— То есть у каждого что-то свое?
— Ну так всегда и бывает. Арн — владеет пистолетами, как своими собственными руками. Богдан — химик. Маркус — техник. Элай — холодное оружие и рукопашка. Они в этом идеальны, Макс, а вы…без обид, но у вас нет никакой подготовки.
— Это…
— …Так. Это так, Макс. И еще кое что, что ты должен понимать…Их воспитывали иначе, чем обычных людей. Если для обычных убить кого-то — это что-то ужасное, для них больше обыденное. Они спокойно спустят курок или перережут горло. Вы — нет. Сомневаешься? Вспомни тот момент с Ревцовым, и скажи мне только правду, ты смог бы его убить?
