Близился вечер, подул свежий ветерок, мягко касаясь саднящих ран. Утерев окровавленным запястьем рот, Эрен нервно прикурил и сделал длинный выдох, пытаясь прийти в себя. В ушах звенело, голова раскалывалась, мысли лихорадочно вытанцовывали в ней и бесследно растекались. Позади раздались шарканье и кряхтение. Подле него на тротуар опустился Дементьев.
― Здорово же ты мне накостылял… мелкий паршивец, ― с досадой и смирением процедил он, сплюнув загустевшую кровь. ― Жену мою трахал, но себя, поди, безгрешным мнишь.
Эрен сглотнул и зажмурился, борясь со злобой и презрением.
― Уж это вряд ли. Мои грехи тебе и не снились.
― Хах… Дылда вроде такой стал, а всё те же высокопарные мальчишеские речи! ― Дементьев натужно усмехнулся.
― Возможно, ― выпустив густую струю дыма, отстранённо ответил Эрен.
― И как, понравилось оно тебе ― владеть наполовину?
― А тебе целых семь лет нравилось?
Вадим ощутил, как к горлу подкатил тугой ком.
― Погляди только на себя, старый дурак! Кичился тем, что выкрал из постели шестнадцатилетнего пацана растерянную девчонку, а теперь ноешь тут в пылищи. Долбанное позорище. И знаешь, ты здесь не потому что тебе изменили: просто твоя жена, едва освободившись от тебя, прыгнула обратно в постель к тому самому мальчишке, у которого ты забрал её как трофей! ― Эрен надсадно рассмеялся, давясь горечью дыма. ― Тебя унизило, что пафосные парижские ресторанчики, Лувры, Эрмитажи и Ла Скалы не заменили ей смазливого нищего заморыша, сколько ты ни пытался его вытравить из её головы.
― А ты, значит, наслаждаешься моим «унижением»?
― Мне, скорее, забавно. По прошествии стольких лет твои речи кажутся по-настоящему смешными. И пустыми.
— Зря хорохоришься. — Дементьев тяжело откашлялся и хмыкнул. — Вы с ней долго не протянете. Мика уйдёт снова. Потому что привыкла к деньгам, к тому, что у неё было всё для комфортной и респектабельной жизни. А ты — это так, для хорошего секса и воспоминаний о юности. Она, небось, привыкла весело проводить с тобой время и решила, что это обманчивое чувство новизны и есть жизнь. Вот только после тусовки человек идёт домой и возвращается к рутине. Но с тобой её рутина будет утрачена, и Микаса потеряет почву под ногами.
— Со мной? ― с насмешливой задумчивостью повторил Эрен. ― К твоему сведению, она послала меня куда подальше вместе с предложенным кольцом! Может быть, ты прав, я не знаю… Но кое-что ты до сих пор ни хрена не улавливаешь, раз пришёл сюда бить мне морду: она действительно решила уйти. И Микаса не уходит ко мне ― она уходит от тебя.
― Что ж… Видимо, хочет искупить вину. Ты, конечно, во всём винишь меня, я это даже понимаю. Но решение предать тебя ― это только её ошибка. Она сама пришла в мой дом, сама поцеловала меня, хоть я и предупреждал, что я подонок и что цена её побега из нищеты ― это ты. ― Дементьев пристально наблюдал за всеми оттенками боли, что выражало лицо Эрена. ― Да, парень, я ей так сказал: она должна пожертвовать тобой ― никогда больше не любить тебя и не дружить с тобой. Разумеется, это не остановило её, и Микаса сама всё решила в тот вечер. Я просто забрал то, что желал. Потому что мне принесли это на блюдечке. Можешь истерить, можешь ещё раз ударить меня, но факт остаётся фактом.
По лицу Эрена скатились две бесстыдные слезы. Он глубоко затянулся и бросил окурок в близстоящую урну.
― Тебе удобнее считать во всём виноватой отчаявшуюся несовершеннолетнюю девчушку, у которой мозги отшибло из-за горя и ненависти к себе. Я знаю, что она ошиблась и поступила отвратительно. Но будь в тебе хоть капля человечности, ты бы не стал подталкивать её к краю.
― Я хотел её себе, придурок! Как до тебя до сих пор не дошло? Я привык брать что хочу, и не моя вина, что Микаса добровольно отдала мне себя.
― Ты хотел, значит… Хотел… В твою затуманенную похотью башку и мысли не закралось, что ты разрушил жизни двух детей, едва сделавших уверенные шажочки в объятия друг друга. Да ты, мудак, поломал добрую часть её и моей юности своими грёбаными хотелками! Твоей раскуроченной рожи за это ничтожно мало! Ну, украл ты её, а что дальше-то? Что-то я не увидел в женщине, едва не совершившей суицид из-за тяжёлой депрессии, восторгов насчёт «рутины», которую ты ей дал. У тебя горы деньжищ, и Микаса поначалу наивно верила, что у неё к тебе глубокие чувства, но ты настолько феерично всё просрал, что остаётся лишь похлопать твоей рукожопости!
Эрен умолк и сердито сунул руки в карманы мантии. Он изо всех сел пытался унять гнев и мыслить ясно, не позволять Дементьеву снова манипулировать собой, как много лет назад: «Я больше не тот заносчивый глупый мальчишка и не собираюсь играть по твоим правилам», ― твердил он себе.
Вадим же уставился перед собой — блуждающе, потерянно, словно глядел не вперёд, а внутрь себя самого, пытаясь вытащить на свет остатки искренности и человечности. Он больше не видел в Эрене разъярённое языческое божество: он вновь был тем спесивым смелым пареньком с острыми прядями, обрамлявшими худое лицо, полное страданий и непонимания. Его силуэт размылся и превратился в сгусток неутихшей боли ― до сих пор кровоточащую открытую рану. «Интересно, что бы сказала Оля? Разочаровалась бы она, узнай, насколько её “папуся” отвратительный, грязный ублюдок? Я изувечил душу этому мальчику и отобрал у него самое дорогое, с чем сам решительно не понимал, как правильно обращаться».
― Я… ― непривычно робко заговорил вдруг Вадим, почесав затылок. ― Я подобрал на чердаке красивую птицу с переломанным крылом. Но вместо того, чтобы залечить её раны, сломал второе крыло, чтобы она не смогла улететь от меня… Я потерял жену и дочь, а вместе с ними смысл жизни. А потом увидел в глазах остановившей меня от выстрела девочки всё, что я утратил. Но знаешь, ни её сходство с женой и любовницей, ни воспоминания о том вечере в ресторане не пробудили во мне такого острого желания обладать, как то, что я разглядел между ней и крикливым пацаном, плюющимся в меня ядом. ― Он стыдливо склонился, пряча подступившие слёзы, и заговорил тише: ― Я ничего в жизни так не хотел, как обокрасть четырнадцатилетнего мальчишку! Я хотел себе чистую и нежную любовь Микасы к тебе ― ту, что я потерял со смертью жены. И сколько ни пытался, никак не мог выбросить из мыслей то, как Мика откидывала со лба твою чёлку, как льнула к тебе в одной простыне на веранде… Я до сих пор не могу это забыть!.. Я верил, что убью тебя в ней! Разрежу в клочья ёбаный шарф, чтобы ты испустил дух в его лоскутах и больше никогда не возвращался!
Эрен приоткрыл рот и в недоумении глазел на Дементьева. Он ожидал чего угодно, но не откровений, наполненных чувством вины.
― Куда я точно больше не смогу вернуться ― так это в ту жизнь, которая у нас могла быть без тебя. Я всё ещё не могу выйти из спальни, в которой мы провели с ней наши первые ночи. Не могу нормально двигаться дальше. Не могу ― из-за свихнувшегося от горя и эгоизма мужика в кризисе среднего возраста. Мне хочется башку тебе оторвать за это!
Эрен запрокинул голову и сделал очередной успокаивающий выдох. Затем опустился на одно колено подле Дементьева, беззаботно вложил ему в рот свою яблочную сигарету и чиркнул зажигалкой.
― Раскури это дешёвое дерьмо до конца. Считай, это мой тебе подарок ― вкус подлинной свободы.
Эрен издал печальную усмешку, поднялся и двинулся прочь, не желая ни секунды более находиться рядом с этим человеком.
Дементьев доковылял до дома лишь к ночи. Усталость сбивала с ног, всклокоченное сознание не смолкало, и он измождённо расселся в прихожей, не решаясь войти в спальню. Микаса услышала его шаги, но вышла не сразу. Очутившись подле мужа, опустилась на корточки и стала промакивать ему раны предусмотрительно взятым с собой дезинфицирующим раствором.
— Ну что, наигрался? — пожурила она его спокойным тоном. — Говорила же тебе, что тумаков отхватишь от «моего любовничка».
Вадим бессильно улыбнулся. Он не сводил с жены полного обожания взгляда и до сих пор оставлял в сердце крохотную надежду, что она передумает.
