Марк Криницкий
Три романа о любви
— Софья Павловна Лабенская, — доложила Агния.
Варвара Михайловна в последний раз оглядела дочь, сидевшую на руках бонны. Кажется, девочка весела. Правда, температура у нее сегодня утром — тридцать шесть и семь. На одну десятую выше нормы.
— Не позволяйте же ей расстегивать пальто… Потом, моя милая, я вас прошу как-нибудь узнать номер телефона в подъезде того дома, где живет эта высокая худая дама с девочкой в красном пальто. Вы понимаете?
Девушка с удивлением посмотрела на Варвару Михайловну и, скверно улыбнувшись, сказала:
— У кого же я могу узнать?
Это было довольно грубое, невоспитанное создание. Варвара Михайловна взяла ее всего несколько месяцев назад исключительно за то, что она была феноменально безобразна и, кажется, глупа. К сожалению, именно такою должна быть бонна в семейном доме, где есть увлекающиеся мужчины.
— Сейчас, — крикнула она Агнии, дожидавшейся в дверях ответа. — Я дома.
Агния, изобразив в глазах сочувственное понимание, осторожно вышла. Она тоже любила, когда приходила госпожа Лабенская. Вместе с ней приходили самые пикантные новости, которые можно было слушать одним краем уха, когда подаешь кофе.
— Может быть, вы находите мое поручение каким-нибудь слишком странным? — допытывалась Варвара Михайловна у бонны.
— Я тоже того не говорю.
Глупенькая девушка нахально вздернула нос.
— Ну, я надеюсь… Да, так вы можете, например, войти в подъезд этого дома и попросить у швейцара позволения поговорить по телефону…
Само собой разумеется, что давать такие поручения бонне не слишком-то приятно. Но что вы поделаете, если в интересах самого же Васючка она должна время от времени контролировать его поведение? Ах, мужчины так многого не понимают и даже склонны сердиться на подобные приемы. Но жизнь учит другому. Жизнь есть жизнь. Кто зевает и не умеет отстаивать своих интересов, того она без всякого сострадания выбрасывает вон. В известном смысле мужчины безответственны, как дети, и сами не понимают себя.
Варвара Михайловна продолжала говорить бонне:
— Но, может быть, вообще, моя милая, вы находите, что у меня для вас слишком трудно служить?..
Лицо девушки в неприятных грязно-серых пятнах побледнело, и оттого пятна выступили резче. Нагнув низко голову и подняв сутуловатые плечи, она крепче прижала к себе в коленях длинные ноги девочки, сидевшей у нее равнодушно на руках.
— Слушаю.
— Лина Матвеевна, да скорее же! — кричал мальчик с оттопыренными ушами, державший большой серый мячик, и затопал толстыми ногами в коротких розовых чулках, оставлявших открытыми голые загорелые колени: — Отчего вы всегда так долго копаетесь?
— Можете идти.
Варвара Михайловна в последний раз оглядела высокое, светлое, все белое помещение детской. Она гордилась тем, что в этом белоснежном приюте детского здоровья все, начиная с особенного гигиенического умывальника и кончая кроватями последней усовершенствованной системы, отвечало самым изысканным требованиям современной медицины. Иначе и не могло быть в доме популярного столичного врача.
Распахнув окно, чтобы в комнату в отсутствие детей вошел нагретый солнечный влажный весенний воздух, она поспешила к гостье. Часы показывали ровно час, — как раз тот момент дня, когда на полчаса Варвара Михайловна чувствовала себя совершенно свободной. Дети гуляли, обед был заказан, все хозяйственные мелочи предусмотрены на целый день, и относительно их отданы распоряжения. Варвара Михайловна по дороге в гостиную заглядывает в крохотную записную книжечку в серебряном переплете, которую ей муж купил в подарок в Стокгольме, и перечеркивает карандашиком сегодняшний день.
В гостиной уже пахло папиросами Софьи Павловны Лабенской. Варвара Михайловна любит и запах этих папирос, и басистый раскатистый смех Софьи Павловны, и ее крупную бородавку на левой щеке, и золотой зуб. А самое главное то, что Софья Павловна умеет приходить ровно в час и, приятно проведя вместе время, уходит ровно в половине второго, незадолго перед тем, когда к Васючку начинают собираться его пациенты. В два часа приходит сам Васючок, и дом до семи-восьми превращается в нежилое место. В передней толкотня незнакомых лиц и запах неприятных, враждебных, чужих духов.
Тем уютнее, лучезарнее, дороже эти короткие полчаса в день. Обе дамы взасос целуются. Софья Павловна — верный, испытанный друг дома.
К тому же она — самая интересная женщина, какую только знает Варвара Михайловна. Она привыкла дорожить каждым ее словом, каждым мнением. Сейчас ей приходит мысль показать Софье Павловне свою новую систему для сохранения свежих яиц. Это для нее придумал и заказал сам Васючок.
— Вы не можете себе представить, как это удобно… Вот…
В светлой, сводчатой кладовой, куда они прошли, были сделаны свежие деревянные стойки с маленькими круглыми отверстиями для яиц. Кажется, Васючок видел это где-то за границей. Крупные, породистые яйца, начисто перемытые, одни с молочно-розовой скорлупой, другие белые, как сливки, аппетитно сверкая, заполняли стойки сверху донизу.
— Но вы, моя дорогая, начали что-то говорить…
— Я начала говорить… да…
Выпрямившись, Софья Павловна стояла, симпатично полная, в хрустящем, тугом корсете, и ее милые черные, совершенно узенькие глаза сделались вдруг неожиданно сурово-серьезными.
— Я вам скажу сейчас поразительную новость. Вы знаете, Дюмулен разъехался с… не знаю, право, как теперь ее называть… в общем, с Раисой Андреевной.
— С мадам Дюмулен? Я только третьего дня встретилась с нею у Мерилиза.
— В том-то и дело, что не с мадам Дюмулен, а просто с Раисой Андреевной.
Глаза Лабенской делаются настолько узенькими, что кажутся двумя черными сверкающими черточками.
— Ну да, потому что она вовсе не Дюмулен, так как они не венчаны.
— Какая пошлость! Всюду бывать! И ведь он всегда выдавал ее за жену. Но как он смел?
Варвара Михайловна с ужасом вспомнила, что она сама с мужем была два раза у Дюмуленов в ответ на их визиты.
— В таком случае, кто же эта авантюристка?
— Так… какая-то Ткаченко. Просто, девица Ткаченко.
— Не может быть!
Софья Павловна наслаждалась, следя за тем, как через лицо Варвары Михайловны быстро проходят самые разнообразные оттенки чувства, от приятно удовлетворенной любознательности до глубокого негодования. Она сама только что пережила подобное состояние и потому охотно делилась новостью с другими.
— Но отчего? Почему? Как все это произошло? — спрашивала Варвара Михайловна, тактично дав, в свою очередь, Софье Павловне насладиться впечатлением произведенного эффекта. Ведь такую новость приходится сообщать далеко не каждый день, и ей справедливо хотелось, чтобы и ее подруга также получила свою долю удовлетворения от сообщенной новости. Внезапно, почти над самой головою дам, стоявших теперь у входа в кладовую, затрещал электрический звонок. Это с парадного. Шумя юбками по коридору, пробежала Агния. Вернувшись, она доложила с той особенной торжественностью в голосе, с которою обыкновенно докладывала о прибытии редких и важных гостей:
— Госпожа Дюмулен.
— Вы подумайте, — сказала Варвара Михайловна, придя в себя от изумления.
— Ну, что вы скажете на это? — спросила Софья Павловна, предоставляя высказаться первой хозяйке.
— Нет, моя дорогая. Я хочу знать ваше мнение. Вы такая… опытная, тактичная…
Софья Павловна была тронута. Она, действительно, считала что кое-что смыслит в вещах подобного рода.
— Случай затруднительный, — сказала она. — Впрочем, это очень интересно.
Агния перевела глаза на барыню. В лице ее изобразилась насмешливость по адресу госпожи Дюмулен. Как трудно по внешнему виду отличить настоящую барыню от…
— А чем, вы полагаете, может быть вызван этот визит? — спросила, мучаясь, Варвара Михайловна. — Вы подумайте, у нас чисто официальное знакомство.
— Но, моя дорогая, вы сначала отпустите горничную. Нужно же что-нибудь сказать. Во всяком случае, повторяю, все это интересно.
Варвара Михайловна почувствовала раздражение. Разумеется, все это очень интересно, и она это знает и без Софьи Павловны, но вопрос не в том.
— Ах, нет, нет, — сказала она, — мне кажется, что я не могу ее принять… После всего, если только это не ложный слух…
Она обратилась к горничной:
— Как барыня просила о себе доложить?
— Они сказали: доложите, что пришла госпожа Дюмулен.
— Вот видите!
