Катажина Грохоля
Трепет крыльев
Патриции — с благодарностью за то, что была рядом
Не огорчайся. Я так и не переделала всех дел, что откладывала со дня на день, пока они не превратились в очень, ну очень заброшенные. Как водится. Я не писала тебе об этом раньше, потому что не хотела, чтобы ты переживал и повторял свое обычное: «А что я говорил?». Но сегодня я решила разобраться во всем по порядку, с самого начала.
Можешь мной гордиться.
Так вот, после того — сам знаешь, после чего, — произошло много всякого. Я боялась раньше тебе писать. Но теперь уже не боюсь.
Я боялась с детства. Всего.
Знаю, ты удивлен.
Мне всегда говорили, что я такая смелая девочка.
Потом девушка.
Потом женщина.
Что я храбро ввязываюсь в дискуссию, не отмалчиваюсь. Что я всюду суюсь.
И даже в одиночку спускаюсь в подвал большой, кишащей крысами многоэтажки.
Поверь мне, это самый лучший способ скрыть страх. Быть такой… бесшабашной.
Чтобы никто не догадался.
И я была такой. Но на самом деле много чего боялась.
Больше всего — что останусь одна.
Что однажды никого не окажется дома.
И наоборот: кто-нибудь вернется неожиданно и увидит, что я, вместо того, чтобы заниматься, в который раз перечитываю «Аню из Зеленых Мезонинов»[1] — разве можно так поступать, когда у тебя завал по физике?
А еще я боялась, что надо мной теперь всегда будут смеяться — как тогда, когда мы поспорили с Элей из пятого класса: я утверждала, что дети рождаются «от любви», а она говорила, что «от траханья».
Не знаю, кто из нас был прав, но смеялись надо мной.
Потом страх стал иным: я боялась, что что-то случится с родителями — когда умерла бабушка, я впервые столкнулась со смертью.
Но сразу же поняла, что смерть всегда испытывает кто-то другой, и опыта тут не наберешься.
Страх появлялся внезапно. Откуда ни возьмись. Например, в автобусе меня охватывало леденящее ощущение: что-то случилось, и я выскакивала на остановке и мчалась домой, ведь что-то случилось, но дом стоял на месте, не было ни пожара, ни «скорой помощи», ни полиции, ни взрыва, ни воронки от… И все же это что-то случилось сидело во мне. Не дожидаясь лифта, я взлетала на восьмой этаж пешком, с трудом переводя дыхание: за дверью подстерегало что-то случилось, и…
…И все в квартире выглядело как обычно, там не пахло газом, комнаты были на своем месте, ванная не затоплена, и даже балкон не разваливался у меня под ногами, не рушился вниз, а из кухни высовывалась мама:
— Боже, девочка моя, на кого ты похожа! Зачем ты так носишься, еще заболеешь…
И постепенно что-то случилось прятало свои щупальца и втягивало клешни, превращаясь в серый клубок, на который можно было не обращать внимания, хотя он не исчезал. Что-то случилось сбрасывало кожу, готовясь превратиться во что-то должно случиться…
И не только в автобусе, нет.
Звезды такие красивые над Костелиской долиной[2], до дома газды[3] — шесть километров, ночью в горах Вселенная протягивает к тебе свои ладони, ты чувствуешь, что не одинока в мире, когда звезды висят низко и медленно передвигаются по небу, иногда коротко вспыхивая…
— Ты видела? Успела? Загадала желание?
Иоася, моя подруга, задрав голову, плелась позади.
А мне все уже было ясно: закат багровый, потому что что-то случилось, это что-то значит, что-то плохое для меня, и этот падающий метеорит тоже знак: что-то, по-видимому, случилось.
Поэтому утром, чуть свет, после бессонной ночи, со страхом, который всю ночь лежал рядом со мной, тихо дыша, но не настолько тихо, чтобы я его не слышала, поэтому утром сразу — к двери хозяйки (Встала уже? Или еще нет? Кажется, встала, потому что там какие-то звуки).
— Можно мне позвонить домой? Пожалуйста! Я вспомнила, что…
— Ну конечно, звони. Звони, деточка, только еще очень рано…
Я ждала, а трепет рос, что-то случилось расправляло крылья…
«Подойди к телефону! Пусть кто-нибудь подойдет к телефону…»
Пять гудков…
Шесть гудков…
Наконец-то!
— Это я! — кричу я в трубку.
Испуганный мамин голос:
— Господи Иисусе, что-то случилось?
Я облегченно вздыхаю.
— Ты позвонила так рано… Мы спешим на работу. Скажи честно, у тебя все в порядке?
А со мной ведь ничего не случилось.
Наверное, ничего…
Расскажу тебе, что я услышала, когда объявила, что выхожу замуж.
— Ты понимаешь, что делаешь?
— Ты отдаешь себе отчет, что замужество — это ответственность?
— Не рановато ли?
— Ты ведь его почти не знаешь…
— Что ты знаешь о жизни, детка?..
— Подумай…
Как будто они забыли, что я взрослая, что я уже когда-то не торопилась, что я уже когда-то любила, он не был моей первой любовью, первой был Марек. И я уже когда-то была осмотрительна, уже когда-то было рановато, уже когда-то я его почти не знала, за два года я не успела его узнать, — все это уже было у меня за плечами, и теперь не было необходимости раздумывать. Теперь все всерьез. Я хотела выйти замуж. Хотела стать его женой. Хотела, чтобы он стал моим мужем. Мне не нужно было ничьих разрешений и советов. Я была взрослой.
А кое-кто — не скажу тебе, кто, — сказал, но как-то совсем по-другому сказал, так что я обрадовалась:
— Ну, тебе всегда везло!
Никто не сказал:
— Замечательно!
— Любить — это так прекрасно!
— Это потрясающе!
Но никто не сказал о моем будущем муже:
— Вот мужику повезло!
Никто.
— Если он уже был женат…
— Неправда! — кричала я, не слушала, а кричала. — Неправда!
Потому что я — и только я — знала, как это для него было мучительно, как ужасно. Именно мне, и никому другому, он рассказал о своих страданиях и разочаровании, и никто не имел права осуждать его за то, что у него когда-то была какая-то там жена…
— Ах, эта? Да Кристю вообще можно сбросить со счетов, — говорила мать моего будущего мужа и гладила меня по плечу. — О ней и вспоминать-то не стоит. — Ее губы презрительно кривились, словно речь шла о покрытых слизью, прозрачных ядовитых медузах. — Она очень его обидела, очень! Он такого не заслужил. Честно говоря, она была такой неуравновешенной, ну кто бы мог подумать? Такое заранее не узнаешь… — Ее взгляд опутывал меня и сжимал, но затем широкая улыбка смягчала эту удавку: — Ну, да бог с ней! А теперь давай-ка выпьем кофейку, и ты расскажешь о себе, ладно? Будем подругами, — ее рука соскальзывала с моего плеча. — Если послушаешь меня, — и я вся превращалась в слух, — все будет хорошо. Чаю? В пакетиках подойдет? С лимоном?
И я кивала, мол, да, конечно, и ее ухоженные руки брали металлическую банку, где лежали ровно уложенные рядами пакетики чая. Правда, сначала она предлагала выпить кофейку…
— Помни, — она доверительно склонялась к моему уху (теплое дыхание щекотало мне шею, пахло хорошими духами), — мужчина — голова, а женщина — шея, которая этой головой вертит…
Решение я приняла сама и благословения ни у кого не просила. Кто-то однажды сказал мне: если тебе нужен совет, выходить ли замуж, лучше не выходи — это значит, ты еще не созрела, а если ты не способна самостоятельно принять решение, значит, еще не готова к совместной жизни, когда придется нести ответственность еще и за другого человека. Поэтому, наверное, мы оба ни у кого не спросили разрешения, просто назначили дату и поставили в известность родителей.
Я была счастлива.
Знаешь, наверное, я всегда искала кого-то, кто будет обо мне заботиться, рядом с кем я буду чувствовать себя в безопасности. В этом нелегко признаваться, это звучит как откровение институтки. Но я не хочу обманывать ни тебя, ни кого-то другого… ни себя. Не на этот раз.
Итак, рядом с ним я ощущала себя главной, единственной и защищенной.
И когда почти в полночь у меня дома зазвонил телефон, и он взял трубку (а ведь пришел ко мне всего лишь третий раз, и я не просила его подходить к телефону), я удивилась, что кто-то так поздно звонит. Он, мой будущий муж, уже знал про Марека и смеялся: «Вот уж мне повезло, мне следовало бы послать ему цветы за то, что он тебя мне уступил», и я расцветала от этих слов… В общем, он поднял трубку и сказал:
— Алло, алло.
Никто не ответил на другом конце провода.
И тогда он сказал:
— Больше никогда не звони сюда, сукин сын.
Он повесил трубку, улыбнулся мне, протянул руку, и его голос смягчился. Он прижал меня к себе, крепко обнял и прошептал:
— Больше он никогда тебя не побеспокоит.
