- Родная моя, - шептал Олег, - все будет у нас хорошо, вот увидишь!
- Я не потому, не поэтому, - всхлипывала, успокаиваясь, Рита.
- Ну, поехали? - бодро спросил Олег, чтобы Рита, не дай Бог, в нем не засомневалась.
А ведь и ему было страшно, новая жизнь начиналась и у него - полная любви и тревог, нежности и упреков, взаимной притирки, недоразумений, ссор, примирений, ответственности за другую душу... Знать этого он, конечно, не мог, но древний, как мир, инстинкт подсказывал, что жизнь станет намного сложнее, интереснее, беспокойнее.
- Поехали! Закрывать чемодан?
- Да, поехали. Посидим на дорожку.
***
Успех был ошеломляющим. Корзины, букеты, охапки цветов, и снова и снова, подчиняясь шторму оваций, раздвигался тяжелый занавес. Декорации были новыми, и новыми были костюмы - ленты, монисто, расшитые самыми фантастическими узорами украинские белоснежные кофты. А уж сама волшебная ночь...
Осветители превзошли себя, посылая на сцену лунный, призрачный свет.
Аркадий пришел за кулисы, влюбленный, как в первый день.
- Катенька, ты - прелесть!
Театрально преклонив колено, преподнес колье в бархатном узком футляре.
- Что ты! Зачем? - вспыхнула от радости Екатерина Ивановна.
- Монисто же придется сдать, - пошутил, радуясь ее радости, Аркадий Семенович. - Поехали!
Грим можно снять дома. Пусть дочка видит, какая у нее мать красавица.
- Ох, я и забыла тебе сказать, - устало потянулась Екатерина Ивановна. - У нас новость...
- В машине расскажешь.
- Да нет, ты послушай... Я, может быть, через год стану бабушкой!
- Никогда ты не станешь бабушкой, - решительно возразил Аркадий Семенович, который сразу все понял, - даже если у тебя будет сотня внуков.
- Ну уж и сотня! - серебряным колокольчиком рассмеялась Екатерина Ивановна и накинула на себя бежевый плащ.
Как легко, как весело ей всегда с Аркадием! После раздражительного, печального, больного Кости какое это отдохновение, хотя только Костю она и любила...
- А может, Риты и нет, - с надеждой сказала Екатерина Ивановна, когда уселись они в машину. - Может, она гуляет.
- Ночью-то? - засомневался Аркадий Семенович, боясь, что Катенька сглазит.
- Так ведь какая ночь, - напомнила Екатерина Ивановна. - Ночь победителей!
- Она же была вчера?
- Ну и что? Молодежь все никак не напразднуется.
Оба они засмеялись, как смеются взрослые над детьми. Подъехав к дому, не сговариваясь, вскинули глаза к окнам. Темно. Но это еще ничего не значит.
Поднялись на пятый этаж. Екатерина Ивановна осторожно повернула ключ в замке.
- Рита? - позвала в темноту. - Наверное, спит. - Надев теплые тапочки, скользнула в комнату. - Зажги свет, - шепнула Аркадию Семеновичу, оставшемуся в передней.
Щелкнул выключатель.
- Катенька, тут записка у зеркала.
Екатерина Ивановна вернулась, взяла записку, прочла и села тут же, в прихожей, на ящик для обуви.
- Можно?
Аркадий Семенович взял из ее рук записку, с тревогой покосился на Катю: любимое лицо под жизнерадостным гримом как-то враз потускнело. Прочитал.
Помолчал. Подумал.
- Ну и что? - спросил очень бодро. - Ты чего запечалилась? - Аркадий Семенович обнял Катю за плечи. - Они, считай, муж и жена. Уехали - и уехали. А мы сейчас откупорим бутылочку шампанского.
Но Катя радость его не разделяла. Она снова взяла записку и, страдальчески сдвинув брови, принялась перечитывать. "Что со мной? - думала горестно. - Ведь только что, когда ехали мы в машине, именно об этом я и мечтала... Но не так, не Так! Ни одного ласкового слова, никакой теплоты..."
- Знаешь, Аркадий, - сказала она, - я что-то устала. Прости, но мне нужно побыть одной.
Аркадий Семенович внимательно посмотрел на Катю.
- Ты уверена? - спросил тихо, обиженно. - Тебе не станет без меня одиноко? Совсем одиноко?
- Мне и так совсем одиноко, - ответила Катя, и он, вспыхнув, вскочил с ящика, на котором сидел с ней рядом, и рванулся к двери.
Дома опомнился, взглянул на часы: была глухая ночь, но Катя, он знал, не спала.
- Зря ты меня, дурочка, выгнала, - нежно сказал Аркадий Семенович, когда Катя сразу сняла трубку.
- Хорошо, что ты позвонил, - с облегчением вздохнула она. - Конечно, зря. Прости.
- Может, приехать? - тут же спросил он.
- Завтра, - помедлив, ответила Катя. - Сегодня столько было всего... Хорошо, что ты позвонил, - повторила она. - Теперь я засну. - И повесила трубку.
Аркадий Семенович с облегчением снял узковатые для него ботинки - что поделаешь: другого размера не было! - сунул ноги в домашние тапочки, прошел в комнату, нажал кнопку торшера - мягкий свет озарил его уютное, обжитое жилище, - достал из бара коньяк, рюмку, сходил за лимоном на кухню и уселся в кресло. Потягивая ароматный французский коньяк, отдыхая после театра, неожиданного разочарования - как-никак его выгнали, - он думал, думал... Мысли его бежали по неизменному кругу: одному, без жены, плохо - сколько можно сидеть на покупных невкусных котлетах? - но Катя певица, какая там из нее хозяйка, да и грешно было бы ее заставлять, а никого другого он в этой роли не видит. Аркадий Семенович вздохнул. "Неля, Неля, рано ты меня покинула..."
Взгляд его упал на фотографию покойной жены. В рамочке из мраморной крошки она стояла на книжной полке, скрытая в полутьме, но он и так знал каждую черточку ее лица. Надо было, не думая, сразу жениться на Кате тогда, три года назад, когда врезался по уши. Остановила она, Неля, последние ее слова: "Поклянись, что не женишься! Живи с кем хочешь, только не женись, ради Бога!" И эти лихорадочные, блестящие глаза, полные безумной, непонятной ревности - к той, что придет после нее, или вообще к жизни? - рука, сжавшая его руку с неожиданной силой, прядь влажных волос, упавшая на мертвенно-бледный лоб... Остановил суеверный страх: года ведь не прошло после Нелиной смерти, как он встретил Катю.
Господи, какая страсть охватила его, какая безумная нежность и благодарность! Они бросились навстречу друг другу, спасаясь от одиночества, и ничего, казалось, другого им не было нужно. Но это только казалось. Через год Катя стала на него обижаться, но он уже привык быть один. И потом, он боялся Риты - сложной, замкнутой, не принимавшей его девочки. Делал вид, что ничего такого не замечает, шутил, балагурил, а сам боялся. Теперь Риты не будет в доме, и Катя это очень почувствует. Да что там: она уже чувствует.
- Все нужно делать вовремя, - сказал Аркадий Семенович, и странно прозвучал его голос в ночи, в пустой, холостяцкой квартире. - А если Рита приведет своего мужа в дом? Что тогда?
Взгляд его тревожно обежал комнату. Катя будет приезжать к нему? Невозможно! С ее репетициями, спектаклями, вечной боязнью за голос, с ее самолюбием... Нет, невозможно! А если по-настоящему уедет Рита? Он-то знает, каково эго - жить в одиночестве. Значит, он должен... Но он не может! То горячее, обжигающее, что бросило их друг к другу, уже позади - и у нее тоже. Да-да, не у него одного!
Конечно, он любит Катю, спокойно, уверенно и надежно, но та стадия, на которой женятся, увы, позади.
- Вот именно - все нужно делать вовремя, - повторил Аркадий Семенович и встал. - Пора спать.
Утро вечера мудренее.
Он вдруг подумал о Валечке из их конструкторского бюро. Как она на него смотрит, как старается сесть рядом на совещаниях и в буфете! Славная девочка. И эти ее кудряшки, стройные ножки на каблучках, пухлые, яркие губы... Что она в нем нашла? Он ей в отцы годится. А все-таки льстит... "Спи, Казанова", - сказал себе Аркадий Семенович и улегся спать.
***
Молодые играли в семейную жизнь - как они ее понимали. Рита с утра наводила везде чистоту, Олег бежал в магазин, к самому его открытию, за продуктами - ночи, насыщенные любовью, требовали горючего, - потом Рита надевала на голову яркую, как летнее небо, косынку и они отправлялись на пляж.
Возвратившись, снова кидались друг к другу в объятия, раскаленные солнцем, собственной наготой, невозможностью обладать друг другом на пляже, где Рита прыгала у волейбольной сетки в "бикини" и узеньком лифчике, а потом валилась на горячий песок рядом с Олегом, старательно отводя взгляд от его плавок. Олег же, когда уж вовсе было невмоготу, переворачивался со спины на живот. "Как интересно! - в восторге думала Рита. - Как это все интересно!"
А какой обед устроила мама! Как на праздник или на день рождения. Все серебро, весь хрусталь были вытащены из серванта и блестели, и переливались всеми цветами радуги на белоснежной, накрахмаленной скатерти. Одними салатами можно было насытиться до отвала, но в центре стола на огромном блюде лежал еще гусь, обложенный золотистым картофелем, а по обеим его сторонам возвышались вазы с яблоками, персиками, мощными кистями зеленого и синего винограда.
На маме было новое, цвета морской волны, платье, тщательно и затейливо были уложены золотистые волосы.
И все это из-за нее, из-за Риты? Не может быть! Просто мама, как все артистки, любит праздники.
