Раздается стук в дверь. А как же «Ложное отверстие»? — доносится до нашего слуха нетерпеливый, дребезжащий, как у сказочного гнома, голосок. Сейчас, сейчас. Всему свое время. Все развивается так стремительно… Впрочем, нет: будет развиваться так стремительно, что… Поначалу кажется, что участь парии, которой удалось избежать девушке, теперь выпадает на долю картине. Несколько недель «Ложное отверстие», свернутое в рулон, валяется в картонной коробке под кроватью вьетнамки; Фанни Ардан имеет обыкновение в ходе осмотра помещений, постучавшись, заваливаться в комнату, не дожидаясь ответа, — за секунду до этого девушка всякий раз успевает задвинуть ее ногой подальше. По сравнению с тесным и густонаселенным чемоданом Сальго, где картина чувствовала себя узницей в переполненной камере, пребывание в пустой коробке воспринимается почти как отпуск на спа-курорте. Да, Рильтсе пока остается пленником — но, по крайней мере, ему не приходится делить свою тюрьму с другими заключенными, и он может насладиться одиночеством. Под кроватью, правда, не слишком чисто — здесь скапливается пыль, ползают какие-то насекомые, здесь навеки пропадают оброненные на пол шпильки и накладные ногти (вьетнамские девушки испытывают слабость к накладным ногтям; судя по всему, они, во-первых, маскируют с их помощью плачевное состояние, в которое приводят собственные, а кроме того — это украшение при умелом использовании, которого вьетнамкам не занимать, может стать эффективным инструментом во всякого рода постельных играх). Но вообще в комнате хорошо — солнце; в окно, которое выходит на юг, ласково стучится по вечерам освежающий бриз. Всякий раз, распахивая это окно пошире, вьетнамская девушка вдыхает свежий воздух полной грудью и мысленно благодарит судьбу и какое-то далекое божество за такой неожиданный поворот в ее жизни. Однажды, в минуты отдыха между двумя клиентами, девушка начинает искать по всей комнате свое оловянное колечко (позднее, к немалому своему изумлению, она найдет его в шкатулке для украшений своей соседки по комнате — девушки из Кабо Верде, великанши, которая вынуждена пригибаться, чтобы вписаться в дверной проем; скандал, который устроит ей вьетнамка, великанша запомнит надолго). Перебрав все свои вещи, она отодвигает от стены кровать и обнаруживает под ней, помимо залежей шпилек и ногтей, забытую, изрядно запылившуюся коробку. Обрадовавшись тому новому, которое оказалось, как говорится, хорошо забытым старым, она открывает коробку. Она пользуется мгновениями одиночества, на скорую руку цепляет холст к какому-то гвоздю, торчащему из стены, и с довольным видом созерцает загадочное произведение искусства, словно прикидывая, какой эстетический эффект произвело бы оно на это помещение и как воздействовало бы на ее настроение, имей она возможность оставить картину на стене, на глазах у соседки и других девушек, которые часто заглядывали к ним в комнату. Сколько длится эта свобода — три, четыре минуты? — но для холста они значат не меньше, чем пара глотков воды, влитые доброй душой в пересохшее горло путника, который умирает от жажды в безводной пустыне.
Наша знакомая демонстрирует бурный карьерный рост. Она вынуждена признать, что время, проведенное в гареме Ван Дама, и все его издевательства стали для нее незаменимой школой. Редко, очень редко бывает пустой ее комната в «Люксе»; все реже попадаются среди ее клиентов мужчины, которые, получив свое, начинают шарить по карманам брюк в поисках заранее отложенной банкноты: мужчины, жаждущие встречи с нею, появляются у дверей «Люкса» с ее именем на устах, они готовы, если нужно, даже подождать, пока она освободится или отдохнет, а засидевшись дольше обычного в небольшой гостиной, специально оборудованной для таких случаев, отказываются променять ее на кого-нибудь из девушек, достоинства которых Фанни Ардан расписывает со всем красноречием, на какое способна. Эти мужчины знают, чего хотят, — как в любовных утехах, так и в жизни; они решительны, успешны, им не нужно доказывать самим себе собственную значимость, унижая или оскорбляя оплаченных ими женщин; они ведут себя с вьетнамкой как с равной. Деньги в их отношениях присутствуют лишь заочно: эти мужчины никогда не рассчитываются с девушкой наличными, а выписывают чек или же расплачиваются банковскими карточками — и только с Фанни Ардан. Очень скоро имя девушки и ее выдающиеся способности приобретают определенную известность — сведения передаются как бы по секрету из одного фестивального зала в другой, из павильона в гостиницы, с пляжей в рестораны. Все, кого может заинтересовать эта экзотическая красотка, в курсе того, где ее можно разыскать. Статус вьетнамки меняется: она уже не только принимает гостей в своей скромной комнатке, но и сопровождает некоторых особо дерзких клиентов на не слишком формальных светских мероприятиях. Ее все чаще замечают на коктейлях, вернисажах и просто частных вечеринках, организуемых теми властными и небедными мужчинами, которые уже успели познать радость обладания ее телом в четырех стенах «Люкса». Фанни Ардан не без колебаний соглашается скорректировать неизменную в течение многих лет политику своего предприятия: обычно девушки не ездили по вызову, и уж тем более не светились на глазах у большого количества людей и, упаси бог, полиции. Тем не менее она вынуждена отпускать вьетнамку в «свободное плавание». Свободной девушка не становится, но границы ее тюрьмы расширяются существенно, хотя дышать в ней теперь труднее — это весь праздничный, погруженный в фестивальную суету город, включая ближайшие окрестности и яхты, на которых гости предаются необузданному веселью ночи напролет. Произошедшая перемена становится в судьбе «Ложного отверстия» ключевой.
Кинофестиваль подходит к концу, а вместе с ним — и безумная чехарда гламурных вечеринок, встреч, расставаний, развлечений и работы, которые всегда идут рука об руку в мире денег и искусства. Наступает затишье. Девушки приводят себя в порядок, отдыхает и наша вьетнамская знакомая. По настоятельному совету Фанни она делится частью — весьма скромной, следует признать, — денег, заработанных ею во время фестивальной лихорадки, с остальными девушками. Таким образом ей удается если не полностью защитить себя от чувства зависти с их стороны, то по крайней мере значительно снизить его остроту. Она то и дело ловит на себе то критические, то изучающие взгляды — в душе, в столовой, в очереди на прием к врачу в женской консультации; девушки явно не могут взять в толк, чем именно так полюбилась клиентам их подруга-конкурентка. Едва город успевает прийти в себя после одного фестиваля, как начинается другой, не менее помпезный и роскошный, — фестиваль рекламы. Приемы, банкеты, коктейли — вся эта карусель раскручивается с новой силой, и в какой-то момент возникает ощущение, что ни одно из светских мероприятий не может обойтись без вьетнамской красотки. Эти балы и приемы отчасти похожи на те, что проводились во время кинофестиваля, но во многом они разительно отличаются; главное отличие — пошлость, вульгарность и безвкусица рекламного форума в сравнении с предшествовавшим ему праздником кино. В этом отношении рекламисты дадут фору самым омерзительным, самым неприглядным киношникам; каким бы иллюзорным ни был мир славы кинозвезд и людей, зажигающих эти звезды, — кино насквозь пронизывает реальный мир, проникая в самые удаленные его уголки; звезды же рекламы, в отличие от кинозвезд, получают известность лишь в своем узком кругу, а их имена если и вписываются в историю, то самым мелким шрифтом — рядом с названиями марок одежды, новейших диетических сладостей и других товаров и услуг, в раскрутку и продвижение которых эти люди вкладывают талант и душевные силы. Из пары «искусство — деньги» художественная составляющая почти исчезает; всем творческим процессом в рекламе руководит лишь трезвый экономический расчет. Впрочем, эти тонкости не слишком занимают самую востребованную публикой воспитанницу пансиона «Люкс», которая все чаще надолго исчезает из этого гостеприимного дома: она сполна реализует право принимать посетителей амбулаторно — право, столь неохотно предоставленное ей Фанни Ардан. Японцы, шведы, мексиканцы передают ее с рук на руки; она послушно следует за все новыми клиентами в залы, где идут бесконечные просмотры рекламных роликов, в роскошные рестораны, бары, ночные клубы, гостиницы, в шикарные особняки, обнесенные высокими заборами, вновь попадает на борт то одной, то другой яхты, а сойдя на берег, снова оказывается в пентхаусе на крыше очередного отеля, с бассейном на террасе, со шторами, оснащенными дистанционным управлением, и с огромными холодильниками, битком набитыми деликатесами — суммы, на них потраченной, хватило бы средней вьетнамской семье (да хоть ее собственной, за примерами далеко ходить не надо) для безбедного существования там, на родине, года на два, не меньше. Она нарасхват. Ее не бывает в «Люксе» норой сутками напролет. Ее приглашают на презентации новых продуктов, на конкурсы красоты, на ретроспективу лучших музыкальных роликов. Ее представляют банкирам, модным дизайнерам, пресс-секретарям. Порой у нее голова идет кругом от постоянного общения, от всех этих устриц, тонких духов и бесконечной череды лиц; за происходящим она наблюдает отстраненно, будто это ее вообще не касается. Единственное, что привлекает ее внимание, — это приезд и поведение аргентинской делегации. Когда лица участников фестиваля уже немного примелькались, она поняла, что аргентинцев приехало больше, чем кого бы то ни было, и чемоданов они привезли с собой тоже больше всех. Чуть позднее ей еще предстоит узнать, что едва ли не половина этих чемоданов на самом деле пуста. Именно аргентинцы устроили настоящий скандал в гостинице и под угрозой немедленно перебраться в другой отель потребовали, чтобы их всех поселили на одном этаже и обязательно в соседних номерах. В аргентинской делегации почти нет женщин, но это не мешает ей быть самой капризной, скандальной и привередливой. Именно аргентинцы всегда первыми оказываются на любом банкете и первыми пробираются к столам. В этой пестрой толпе есть человек, который с самого начала кажется вьетнамке непохожим на других. Это немолодой уже мужчина, со светлыми усами, с веснушчатым лицом и вечно взъерошенными волосами — как будто он только что слез с мотоцикла. Говорит он на том же языке, что и все аргентинцы, точно так же готов ввязаться в скандал по малейшему поводу — в остальном же ведет себя совершенно не так, как они: на всех мероприятиях появляется один, либо заранее, либо с изрядным опозданием; в любой зал входит, широко расправив плечи и слегка задрав подбородок, — как скульптура с бушприта какого-нибудь старинного парусника. Когда все сидят, он стоит, когда все встают — тотчас присаживается на освободившееся место. Еще он очень занятно крутит в руках сигареты перед тем, как закурить, высыпая при этом чуть ли не половину табака на пол. Он любит высказать свое — особое, отличное от других — мнение прямо во время демонстрации фильма или по ходу доклада кого-нибудь из коллег. Девушка натыкается на него в самых разных ситуациях: вот он стоит у окна в главном зале Дворца фестивалей и вытирает бахромой шторы собачье дерьмо с подошвы (везде и повсюду он появляется обутым в мокасины — даже если, в соответствии с требованиями этикета, надевает смокинг); в другой раз, как-то под утро, она узнает его профиль за затемненным стеклом кабины банкомата; она не удивляется, увидев его в одном из самых дорогих каннских ресторанов (он выводит какие-то каракули на салфетке и пытается что-то доказать удивленно взирающему на него метрдотелю; при этом мужчина рассеянно почесывает серебряной вилкой правую лодыжку, предварительно разувшись и даже сняв носок). В следующий раз она узнает его в толпе на грязной платформе, на остановке пригородной электрички; в одной руке он держит стопку жирных блинчиков, а в другой — английскую газету; присмотревшись, вьетнамка понимает, что он просматривает дневник торгов на Лондонской бирже. Девушка к этому времени знает все отели города, и ее удивляет, что она не встречалась с этим загадочным незнакомцем ни в одном из них. Кто-то объясняет ей, что аргентинец живет не в гостинице, а на борту парусника «Капитан Эвита»; незадолго до этого он участвовал в какой-то международной регате, а потом встал на рейде у Канн.
