Я представила себе пустую квартиру, вымученные сочинения старшекурсников, которые мне предстояло читать, в то время как во мне зарождалась новая жизнь, и решительно кивнула:
— Идем!
На улицах владельцы магазинов все еще драили тротуар перед своими дверьми. Когда мы проходили мимо кафе, теснившихся на Мьюзием-стрит, Сильвия презрительно морщила нос.
— Это все для туристов, — заметила она, отчего я рассмеялась. — А вот это вроде ничего. — Она увлекла меня в кафе, в витрине которого была выставлена итальянская посуда.
На Сильвии были белая блузка с большими лацканами и темно-серая юбка, сидевшие на ней идеально, и у меня еще раз возникла мысль, что ее внешне невыразительная, неяркая одежда на самом деле была совсем недешевой и подбиралась очень тщательно. Об этом свидетельствовало то, что каждая деталь была тщательно отделана и четко занимала отведенное ей место. Она показалась мне похожей на маленькую французскую монахиню, вышедшую в город в выходной день.
— Я беременна! — прошептала я, когда мы сели за столик, как будто до сих пор не могла поверить, что такое могло случиться со мной.
— Ты счастлива? — спросила Сильвия.
— В эту секунду да, — сказала я и задумалась, потому что эти слова прозвучали неожиданно даже для меня самой. Лучи солнца проникли в зал и угодили на желтую, расписанную вручную тарелку, отчего стали различимы отдельные мазки, которыми художник наносил на нее краску.
— Здорово, — сказала Сильвия и улыбнулась. Солнечный свет попал и на нее, и от этого ее кожа стала казаться такой бледной и чистой, как будто это был не человек из плоти и крови, а призрак, обретший видимую оболочку. В ярком свете выяснилось, что глаза у нее были не неопределенно-ореховые, как мне раньше казалось, а светло-коричневые, почти золотые, с вкраплениями зеленого.
— Я, может быть, даже буду получать от этого удовольствие, когда стану толстой и сонной, как корова.
Она улыбнулась.
— Как бы я хотела, чтобы у меня была такая мать, как ты, — произнесла она.
— Правда? — от такой обескураживающей прямоты я вздрогнула и почувствовала, что заливаюсь краской.
— О да, — подтвердила она и, слегка склонив голову, стала читать меню; волосы наползли ей на брови. — Вы ведь будете любить этого ребенка?
— Конечно, — сказала я. — Я уже его люблю.
Она провела пальцем по узору на бумажной скатерти, едва касаясь изящным ногтем поверхности.
— Ты всегда будешь его любить. Как бы сильно ты ни любила Ричарда, ребенка ты будешь любить еще сильнее. Он принесет тебе счастье.
Она говорила, не поднимая головы, челка спадала ей на лоб и не давала заглянуть в глаза, но по бокам волосы были заправлены за уши, как у типичной школьной зубрилы. Она выглядела молодой и серьезной. Я понаблюдала, как ее пальцы (без колец) скользят по столу, как солнце омывает ее видимую из-под одежды кожу, и мне снова захотелось переодеть ее. Нет, не сделать из нее другого человека, которым она не была, а просто одеть, как мать одевает ребенка, чтобы и тепло ему было, и выглядел он симпатично. Меня даже потянуло усадить ее на колени, но это желание было уж слишком абсурдным, а неожиданные и неприятные сексуальные импульсы, вызванные им, заставили меня содрогнуться, словно ночной кошмар все еще тянул ко мне свои щупальца. Как недавно во сне, я ощутила давление чужого тела на лобковую кость и сразу же захотела как можно быстрее избавиться от этого наваждения.
— Я в этом не сомневаюсь, — отозвалась я. — Но ведь… такое бывает со всеми матерями. Кто-то ведь и тебя любил.
Она фыркнула, давая понять, что я ошибаюсь.
— Но тебя же наверняка кто-то любил, — смешалась я. — Родители должны были тобой гордиться, — добавила я. — Ты такая восприимчивая, проницательная…
— Нет, — отрезала она.
— О! Что ж, я…
— Ничего, — сказала она и только сейчас подняла на меня глаза. Наши взгляды встретились. Несколько секунд она так внимательно смотрела на меня, что мне пришлось улыбнуться. Смотрела она немного исподлобья, и в таком ракурсе глаза ее казались большими и выразительными. Я поняла, кого она мне напоминала. «Любовник». Завораживающая фотография на обложке: маленькое кукольное лицо с густыми расплывающимися тенями под глазами и бесстрастным ртом, лицо, которое говорило: бей меня, поклоняйся мне. Юная Маргерит Дюра[15]. Я все время перечитывала ее книги, когда была маленькой. Мне всегда казалось, что именно благодаря ей у меня возникло желание изучать французскую литературу, а позже и nouveau roman[16].
— Странно, — сказала я. — Мне показалось, что ты похожа на Маргерит Дюра, поэтому твое лицо мне кажется знакомым.
— Le Ravissement de Lol V. Stein, — перешла она на беглый французский. — «L’Amant». «У меня такое лицо, которое хочется перекроить». Я недавно прочитала «L’Amant de la Chine du Nord».
Я улыбнулась.
— Значит, ты знаешь меня по французской литературе, — заключила она. — Лицо на обложке. А тебя я знаю несколько лучше. — Она посмотрела на стол. Застывшее мраморное лицо под воздействием зимнего солнца начало слегка розоветь. У нее был красивый рот. — Тебе не кажется?
Жар ударил мне в лицо. Поколебавшись секунду, я спросила:
— А тебе?
— По-моему, да.
Я помолчала. Сердце быстро забилось в груди. Появилось желание нарушить неловкое молчание.
— Мне кажется… мне кажется, будто ты чувствуешь меня, а я чувствую тебя, — сказала она. И после короткой паузы добавила: — Я ведь знала, что ты беременна, не так ли?
— Наверное. Мой… парень, похоже, еще не догадался об этом, но мне очень хочется с ним поделиться.
— Тогда пойдем отсюда, — решительно произнесла она. Когда мы вышли на улицу, она взяла меня за руку (или это я взяла ее?), и мы шли вместе до самого дома, словно я была уже на восьмом месяце.
Посмотрев на окна спальни, которые отражали тусклый солнечный свет, я вспомнила старый ночной кошмар. По всему телу пробежала дрожь. Дыхание сбилось, воспоминания об удушье и ощущение трения тел смешались с позывом к рвоте. Хотя где-то глубоко снова завибрировала струнка сексуального возбуждения, неотъемлемая часть того ужасного сна. Эти ощущения наложились, и у меня закружилась голова, мне захотелось как можно скорее избавиться от ее компании.
— До свидания, — выпалила я, чувствуя, как рот наполняется слюной, и бросилась наверх. До туалета добежать я не успела, меня стошнило прямо на лестнице.
МакДара позвонил мне на рабочий телефон.
— Слушай, тут такое дело, — сказал он.
— Что? — спросил я.
Но вместо ответа он начал скороговоркой давать инструкции кому-то у себя в офисе. В последнее время он переставал быть тем МакДарой, которого я знал. Я представлял себе, как он сидит, небритый или с порезами от бритвы на щеках и подбородке, с распущенным галстуком, за рабочим столом в большом здании из стекла на одной из улиц Сити где-то в миле на восток от меня. Воображение рисовало мне быков и медведей, когда я думал о нем, МакДара был и тем и другим одновременно — «бычий» медведь, рычащий и неповоротливый.
— Можешь встретиться со мной после работы?
— Да, — ответил я. — Только ненадолго.
— Хорошо.
— А что ты опять учудил?
— Ничего.
— Неужели?
— Блин, Ферон, я вообще-то на работе нахожусь.
— Ну тогда хватит по телефону трепаться, — сказал я. — Встретимся часов в семь.
Я положил трубку и заглянул в ежедневник. Посмотрел на часы в компьютере. Странно. Вообще-то мне не хотелось никуда Идти. В тот день мы на работе веселились вовсю: пересылали друг другу по электронной почте порнорассказ про нашего редактора политического раздела, которого все терпеть не могли, и каждый, кто получал письмо, должен был дописать что-то от себя. Время от времени сдавленный смешок слышался из-за мониторов. К тому же я обменивался еще более непристойными вариациями на тему рассказа со своей подругой Софи из редакции отдела передовиц, и вдобавок мне еще предстояло утрясти с редактором содержание спецвыпуска, посвященного Америке.
Мне позвонили с проходной и сообщили, что пришла Сильвия. Пришлось подниматься и идти к ней.
Интересно, откуда она вообще появилась, подумал я, когда увидел спину ее куртки. Мне это было неизвестно. Рен? Я улыбнулся. С него станется. Естественно, Рен со своей женой Вики захотели бы помочь ей так же, как они раскрывали объятия бесчисленным чудакам, оригиналам и другим заблудшим овцам — албанским студентам, неимущим артистам маргинального вида, друзьям каких-то дальних родственников, которые учились в Лондоне и чаще всего оказывались страшными занудами. Вследствие душевной доброты, полного отсутствия социального снобизма и преисполненный чувства благодарности к стране, в которой он обрел жену, работу и счастье, Рен, самый удачливый из аутсайдеров, часто устраивал вечеринки, на которых было много разговоров на ломаном английском и сдержанно-вежливых улыбок. Сильвия, должно быть, приехала на хвосте кого-то из посторонних, чьего-то соседа по комнате или студента-иностранца, и была тут же безоговорочно принята Реном и Вики.
