Дела у Роди шли неважно — он уже два дня находился в реанимации, и врачи отказывались давать сколько-нибудь определенные прогнозы. В лифте Римини, стараясь погасить в себе чувство вины, как бы невзначай поинтересовался у Софии, когда именно у отца случился приступ. «Во вторник поздно вечером», — сказала она. Как именно это произошло, она сама знала со слов матери. В тот вечер София была в «Адели Г.» — готовилась к открытию. Роди вернулся домой с работы позднее обычного, пожаловавшись, что у него ломит все тело, как будто его избили; кроме того, по словам матери, он явно из-за чего-то нервничал и переживал. Отец выпил таблетку и решил принять ванну — редкое для него дело: он предпочитал душ, считая, что ванна — это для женщин. Легче ему не стало, и он ушел в спальню, попросив принести ему ужин туда; но ничего толком не съел, сославшись на неприятный привкус во рту. Вскоре он уснул — ненадолго, буквально на четверть часа, — а проснувшись, вдруг стал говорить о Римини — словно вспомнил что-то необычайно важное. Он то и дело рвался позвонить ему по телефону и все сетовал на то, что зря они с женой все эти годы не поддерживали отношений с бывшим зятем. Мать Софии слушала его не перебивая, понимая, что тому нужно выговориться. Сама тема показалась ей несколько высосанной из пальца, но она радовалась тому, что хоть что-то смогло вывести мужа из апатии. Потом они немного посмотрели телевизор, причем Роди, как всегда, не давал ей толком сосредоточиться ни на одной передаче, то и дело переключая каналы. Настало время принять очередную таблетку; мать сходила на кухню за водой, а когда вернулась — Роди был на редкость оживлен: начинался фильм о юных годах Рильтсе. «Нужно срочно позвонить Софии, — почти прокричал он. — Да, и Римини тоже, обязательно позвони Римини». Мать вышла в гостиную, чтобы не беспокоить мужа, и наговорила на автоответчик Софии сообщение о том, что отец был просто в восторге, наткнувшись на какую-то передачу, посвященную Рильтсе. Вернувшись в спальню, она обнаружила Роди на кровати без сознания. Это был первый приступ. Еще два он пережил уже в машине скорой помощи по дороге в больницу. Живым его довезли просто каким-то чудом.
Нет, Римини ничего не знал ни про «Адель Г.», ни про документальный фильм о юности Рильтсе. София подозрительно посмотрела на него, словно отказываясь в это верить. Лифт остановился, и они вышли в просторный больничный холл. Только сейчас София заметила, как странно Римини одет; особенно неуместным его наряд выглядел по контрасту с белоснежными халатами медсестер и врачей. София вновь поинтересовалась у Римини, откуда он узнал о случившемся. Римини задумался над ответом: он вспомнил ту встречу в гостинице, страх в глазах Роди, женщину в ремнях и с хлыстом — нет, сейчас было не самое подходящее время рассказывать обо всем этом. Затем он вдруг представил себе Роди в ванной — с синяками, увеличенными линзой воды, и следами от резинового хлыста на теле; вот он рассматривает свой крохотный сморщенный член, при помощи которого за двое суток до этого, быть может в последний раз в жизни, овладел женщиной, причем, судя по тому, что видел Римини, каким-нибудь нетрадиционным, скорее всего, способом. «Как тебе пришло в голову позвонить нам именно сегодня?» — повторила София. Римини пожал плечами и изобразил неопределенную улыбку, которую можно было принять за скромную. София смотрела на него влюбленными глазами и, восторженно чмокнув в щеку, сообщила, что прекрасно понимает — он, как настоящий мужчина, никогда не признается, что существуют такие вещи, как телепатия или особая эмоциональная связь, но что никаких признаний от него и не требуется. Он просто почувствовал, что ей очень нужно его увидеть, что встреча с ним может быть вопросом жизни и смерти для ее отца. Сколько бы Римини ни напускал на себя бесчувственность и грубость, ему не удастся скрыть, что он чуткий и отзывчивый. И не надо ничего говорить — это и есть телепатия: когда слова не нужны, когда они теряются в чем-то гораздо большем, в чем-то огромном, что вмещает в себя все, в доме, где они жили вместе, и продолжают жить, и останутся жить всегда, что бы они ни делали.
София еще раз поцеловала Римини и, поздоровавшись с медсестрой, завела его в маленькую узкую комнатушку — по всей видимости кладовку, — которую они с матерью на время превратили в свой штаб. Больничное имущество — вешалки, какие-то коробки и ящики — было сдвинуто в дальнюю часть помещения, а у входа осталось место для узенького топчана и тумбочки. На топчане Римини заметил знакомое ему уругвайское одеяло, то самое, которое однажды, лет двадцать тому назад, позволило им с Софией неплохо провести время на каком-то пляже в один не то мартовский, не то декабрьский ветреный вечер, не исцарапавшись о жесткий колючий песок. Предавшись воспоминаниям, Римини даже толком не заметил, как на его ногах появились стерильные бахилы, а на плечи был накинут белоснежный халат. Слегка еще оглушенный сценой в вестибюле и поцелуями Софии, он смешался. София поспешила его успокоить: «Надевай, надевай. Тебе пойдет, я уверена». Она помогла ему правильно застегнуть халат и перетянуть его поясом, одновременно объясняя: «Он дышит при помощи маски. Говорить ему много нельзя, главное — он посмотрит на тебя, и ему сразу станет лучше. Да ты и сам увидишь, как он обрадуется». — «Но это же реанимация. Стерильные палаты, отсутствие внешних раздражителей и все такое…» — попытался воспротивиться Римини. «Ничего. Родственников пускают. Нам разрешают быть с ним часа по два в день, — сказала София. — А ты, нравится тебе это или нет, для него член семьи». — «Ну не знаю, — с сомнением в голосе произнес Римини. — Ты, между прочим, обо мне не подумала. Я впечатлительный… Помнишь, как…» — «Да не волнуйся ты. Здесь ты ничего такого не увидишь», — перебила его София. Она отошла на пару шагов и окинула Римини придирчивым взглядом с ног до головы — словно дизайнер, выпускающий на подиум очередную модель. Довольная увиденным, она вышла в коридор и постучала в стеклянную дверь, за которой начиналась стерильная зона отделения реанимации. Показался какой-то силуэт — судя по всему, мужчины-врача в операционном комбинезоне и марлевой повязке. «Ты-то сама пойдешь?» — спросил Римини, но София только покачала головой. Дверь приоткрылась, и врач выразительно-удивленно посмотрел сначала на Римини, затем на Софию. «Это Римини», — пояснила она. Римини не ожидал, что отношение к нему незнакомого человека так поменяется: врач оживился, распахнул дверь пошире и энергично пожал ему руку: «Тот самый Римини? Конечно-конечно. Очень хорошо, проходите». — «Проводишь?» — спросила София. «Ну да, конечно, — заверил ее врач. — Проходите, я покажу куда». Римини переступил порог, и София прошла вслед за ним — лишь для того, чтобы взять марлевую повязку, верхнюю из стопки на полочке у входа, и помочь Римини ее надеть.
Врач провел его по коридору, освещенному лампами дневного света. Римини было не по себе, он боялся предстоящей встречи. Масла в огонь переживаний подлил врач, решивший, что гостю как раз сейчас не хватает коротенькой лекции о тяжелом состоянии пациентов, находящихся в палатах, мимо которых они шли, и об их повышенной чувствительности к любой инфекции; упомянул он и о том, что невозможно переоценить силу воздействия психологического фактора на состояние больного. Впрочем, своего провожатого Римини слушал вполуха — его сознание было поглощено доносившимися из-за дверей звуками: кашель, стоны, жужжание и гудение медицинских аппаратов, шуршание накрахмаленных простыней. Наконец врач остановился перед нужной дверью и, поправив маску на лице Римини, предложил ему войти.
Не было ни крови, ни шприцев с блестящими иглами — ничего из того, что так пугало Римини; Роди лежал на боку, придерживая кислородную маску в нескольких сантиметрах от лица; поначалу Римини показалось, что тот спит. Жгут проводов соединял его грудь с двумя мониторами на специальной подставке рядом с кроватью. Крупный пластиковый бандаж почти во все предплечье прикрывал катетер, через который в кровь больного поступали лекарства. Римини подошел к кровати, делая почему-то медленные и широкие шаги — в этот момент он сам себе напомнил космонавта, оказавшегося на планете с очень слабым притяжением. Услышав звук закрывающейся двери и шаги Римини, Роди обернулся. Римини улыбнулся ему, забыв о том, что улыбка под марлевой повязкой все равно не будет видна; но Роди благодарно улыбнулся в ответ. Выглядел он действительно неважно — как рыба, вытащенная из воды и уже потратившая большую часть сил на бесплодные попытки добраться до родной стихии. Неожиданно он энергично протянул руку Римини, сдернув при этом прикрывавшую его простыню. Римини бросился было поправлять ее, но Роди покачал головой и шепотом пожаловался на духоту в помещении. Голос его был сухим и бесцветным, словно воздух выходил из легких через гортань напрямую, минуя голосовые связки. Потом больной тяжко вздохнул и распахнул пижаму — электроды присосались к его груди, как невиданные пиявки. Римини наклонился к нему — и тут Роди взял его за руку и притянул к себе с неожиданной силой. «Римини, — сказал он. — Римини. Очень хорошо, что ты зашел. Раз уж ты здесь, будь добр, сделай мне одно маленькое одолжение. Договорились?» Римини молча смотрел на старика, и тому даже пришлось похлопать его ладонью по щеке, чтобы привести в чувство. Стряхнув оцепенение, Римини кивнул. «Запомни один телефон, хорошо? Слушай, номер такой; девять восемь один — восемь семь — два пять». Римини машинально поднес руку к тому месту, где должен был быть нагрудный карман пиджака; вполне возможно, в нем нашлась бы и ручка — будь пиджак на нем. Роди тем временем дернул его за вторую руку и сказал: «Не записывай. Запомнить легко, девять восемь один — восемь семь — два пять. Девять — сентябрь, месяц рождения Софии. Девять минус один — восемь. Единица, которую вычли из девятки. Снова восемь. Минус один, семь. Потом — два и пять, семь минус два — пять. Как видишь, элементарно. Давай, повтори». Римини послушно повторил, чувствуя, как при произнесении каждой правильно названной цифры все крепче сжимается рука Роди на его запястье. Удовлетворенный услышанным, Роди на несколько секунд откинулся на подушку, словно собираясь с силами для продолжения разговора. Римини следил за ним с чувством студента, ответившего на первый вопрос экзаменационного билета и ожидающего второй задачи. «Римини, а теперь слушай внимательно, — сказал Роди, вновь отрывая голову от подушки. — Сейчас ты выйдешь из палаты, попрощаешься с моими и пойдешь на улицу к ближайшему автомату. Тебе нужно будет позвонить по этому номеру. Не забыл?» — «Девять восемь один — восемь семь — два пять», — как заклинание, произнес Римини. «Молодец, все правильно. Так вот, позвонишь… Который, кстати, час?» — «Два. Четверть третьего». — «Отлично. Позвонишь. Тебе ответит женщина. Ее зовут Ида. Как Иду Лупино. Это та самая, с которой ты меня тогда видел. Скажешь ей, что звонишь по моей просьбе. Скажешь: Роди просил передать, что сегодня не сможет отправиться с вами в райские кущи. Все скажешь так, как я продиктовал: Роди не сможет отправиться с вами в райские кущи. Скажешь, что у меня… какие-нибудь трудности. Какие именно, ты не знаешь, но постарайся убедить ее, что ничего страшного не произошло, что я здоров и скоро свяжусь с ней сам. Ничего больше не рассказывай. Что со мной случилось, здоровье это, работа или что-то еще — ты понятия не имеешь. Когда я ей позвоню? Скажешь, что скоро. Я просто попросил передать ей это сообщение, больше тебе ничего неизвестно. Запомнил? Повторяй: Ида, я звоню вам по просьбе Роди… Давай, повтори!» Римини, послушно кивая головой, повторил. Наблюдая за ним, Римини чувствовал как тому тяжело, и почему-то боялся, что Роди вот-вот умрет, а те, кто придет в палату после этого, решат, что виноват Римини, что само его присутствие спровоцировало эту смерть. Он забеспокоился, ему вдруг страшно захотелось уйти из палаты, да и из самой больницы, как можно скорее. Вдруг он почувствовал легкое, едва заметное прикосновение к руке. «Римини, — с трудом размыкая губы, произнес Роди. — Я тут много думал. О нас с тобой. Я имею в виду ту встречу. Я уверен, что она что-нибудь да значит. Что именно — точно не знаю, я не большой мастер толковать тайные знаки и не люблю искать скрытые смыслы. Можно было бы, конечно, проконсультироваться с Софией — сам знаешь, она специалист. Но… Не знаю, как-то мне не по себе. Боюсь рассказывать ей об этом. Зачем ей знать… Но ты — не зря ведь судьба свела нас там. Видимо, кому-то было нужно, чтобы ты обо всем узнал. Ты первый из близких, да, наверное, и единственный, кто узнал. Так вот, Ида — это женщина моей мечты. Это моя настоящая жизнь. Мы знакомы больше тридцати лет. И она знает обо мне абсолютно все. Ты послушай, послушай меня. Бывают дни, когда я просыпаюсь весь в поту и при этом дрожу. Дрожь бьет меня так сильно, что я с трудом это скрываю от окружающих. Я дрожу оттого, что мне хочется увидеться с нею. Весь день я считаю часы и минуты до свидания — как мальчишка. И это продолжается тридцать лет. Тридцать лет мы видимся раза три в неделю. В дни свиданий я не могу заставить себя делать хоть что-нибудь полезное. Мне удается только одно — убивать время до встречи. Хорошо еще, у меня свой бизнес и я не должен ни перед кем отчитываться. Знаешь, как часто в эти дни бывает: дома я говорю, что еду на работу, а сам звоню туда и предупреждаю, что меня не будет. После этого сажусь в машину и наматываю круги по городу или, чтобы время прошло еще быстрее, иду в кино. Я дрожу и от страха. Боюсь, что может случиться что-то непредвиденное, что-то, что помешает мне с нею увидеться. И при этом, знаешь, Римини, я бываю счастлив именно в эти дни. Я счастлив как подросток, как ребенок, как полный дурак. Я уверен в том, что с ней я самый счастливый человек на земле. Все остальное, что у меня есть, кажется мне обузой. Порой возникает ощущение, что я готов подарить все это первому встречному. Все — фабрику, машины, дом Валерии. Все. Мне ведь шестьдесят восемь лет, представляешь? Шестьдесят восемь. Знаешь, что делают люди в таком возрасте? Они прощаются. Каждый день с тобой что-то происходит в последний раз. Но я… — Роди даже приподнялся на локте и заговорил громче, чем раньше. — Я продолжаю думать об Иде. Я о ней думаю, повторяю, думаю — я не вижу ее вживую, даже не смотрю на фотографию, но при этом… Смотри! Веришь в чудеса? Смотри, что со мной происходит». С этими словами Роди окончательно сбросил с себя простыню, сунул руку в гульфик пижамных штанов и продемонстрировал Римини свой маленький, но гордо торчащий вверх, явно полный сил и энергии член. Римини услышал, как какой-то мерный звук, сопровождавший всю их беседу, резко сменил темп на более быстрый: на одном из мониторов резко сменилась амплитуда кривой. Роди застонал и снова рухнул на подушку. «Успокойтесь», — сказал Римини, встревоженно вставая с края кровати и намереваясь позвать на помощь кого-нибудь из персонала. «Нет-нет, не уходи», — запротестовал Роди. Римини забеспокоился уже всерьез. «А что? — спросил он. — Что происходит? Может быть, все-таки позвать врача?» — «Слишком поздно, — сказал Роди, закрыл глаза и покачал головой. — Если встает, — пояснил он, — лучше уж кончить. Само не пройдет. А сердце, чтобы накачать член кровью, будет работать с удвоенной силой». Римини в изумлении смотрел на то, как старик, не открывая глаз, — стесняясь, но не прячась — начал массировать свое мужское достоинство, все ускоряя и ускоряя ритм этих движений. Кривая на мониторе стала совсем беспорядочной; даже он, человек, далекий от медицины, понял, что это ненормально и очень опасно. «Роди, что вы делаете, — попытался остановить старика Римини, в ужасе глядя на разбушевавшуюся синусоиду. — Роди, по-моему, это не лучшее…» — «Лучшее, лучшее, — прокричал Роди за секунду до того, как силы оставили его. Мастурбировать больше он не мог, но член его по-прежнему оставался напряженным. Роди в отчаянии заплакал и вдруг, схватив Римини за руку, стал умолять его: „Помоги мне. Я прошу тебя, помоги“. — „Да-да, сейчас, конечно“, — произнес Римини и вновь привстал, готовый выслушать указания и исполнить любую просьбу больного. Дыхание Роди сбилось, лицо побагровело от прилива крови… „Я все-таки вызову врача, — сказал Римини. — Наверное, нужно просто нажать на какую-то кнопку?“ — „Нет-нет, — взмолился Роди. — Римини, помоги мне. Мне нужна твоя рука. Чужое прикосновение. Помоги кончить. И все будет хорошо, вот увидишь. Это секунда. Даже устать не успеешь. Твои руки освободят меня от страданий“».
