— Это правда.
— Какая правда? Твоя? Впрочем, тебя можно понять. Ты скажешь все, что угодно, лишь бы спасти своего выродка. Все дело в том, что у меня не может быть детей. Не могло и не может, — засмеялся он недобрым смехом.
— Послушай меня, Сашенька. Это твой сын. Твой! Я уже была беременна, когда уходила от тебя.
— Ценное напоминание. Нисколько не сомневаюсь, что ты была беременна. Но только не от меня, — покачал головой мужчина. — У нас полтора года не было детей. И вдруг — бац! — у тебя появляется ребенок! Что, святым духом надуло, овца ты безмозглая?! Хоть из меня не делай дурака!
— Саша, если ты хоть чем-то навредишь Вадиму, я не знаю, что сделаю с тобой. Учти это. Я не оставлю тебя в покое. И если придет время уйти, я и тебя с собой заберу.
Но он не дослушал ее. Вышел в коридор, хлопнув дверью так, что проснулась старушка, прошамкавшая беззубым ртом:
— Ходють, ходють, ни днем ни ноччу няма спакою… Ох, Господи, Господи, мама моя родная, як тяжка на гэтым свете…
Как никогда, Светлана Владимировна была согласна с этим. Этот мир ставил на жизненном пути каждого человека нелепые, ужасающие, несправедливо сложные препятствия, которые с каждым годом все труднее и труднее было преодолевать. Будь то учеба, отношения на работе, соседи, толкучка в общественном транспорте, нищенская жизнь на зарплату или собственный организм, который предательски отступает перед старостью. Да, вот уже и морщины на лице, и утром тяжело вставать, и где-то внутри что-то безвозвратно отмирает, а душу охватывает паника: «Боже! Скоро мне будет пятьдесят!».
И вот теперь явилось новое препятствие — призрак, которого она боялась все последние двадцать лет, настиг ее, дохнул смертным ужасом в лицо, обжег ядом ненависти, да так и остался точить душу и отнимать силы.
Она больше не сомневалась в том, кто виноват в проблемах сына. Его собственный отец губил его, придумав какой-то изощренный план.
Ах, только бы она могла поскорее отсюда выйти, чтобы защитить его!
* * *
Яростно отбросив белый халат на пол, Александр Михайлович быстро шел по коридору к лифту. За ним едва поспевал телохранитель, придерживая под мышкой кобуру.
Лицо Александра Михайловича отражало не просто гнев. Это была темная, угнетавшая его самого ярость. Но эта ярость одновременно пьянила. Никогда за последние годы он не ощущал себя таким бодрым, таким активным, таким полным жаждой действий. Такое состояние было у него только в начале пути к богатству. Только тогда он испытывал такой яростный азарт.
После развала Союза Александр Михайлович Краев начал с посреднической деятельности по продаже цветного металла за рубеж. Темные деньги поплыли сначала тонкой струйкой, а потом, когда Александр Михайлович создал несколько своих посреднических нефтегазовых фирм и фирмочек, деньги хлынули рекой. Раньше такие деньги он бы назвал безумными, потому что представить себя их владельцем мог действительно только безумец.
Потом была приватизация, когда за сущие гроши можно было скупать в России все, включая депутатские голоса.
Бизнес рос. Хоть Александр Михайлович старался держаться в тени, но проклятые телевизионщики долгое время не оставляли его в покое. От них пришлось прятаться за границей. Но вскоре и туда добрались вставшие на ноги российские телекомпании. Олигархом его не называли, но робко и нечасто упоминали в одном с ними списке.
В политику он не лез. Какие бы ни стояли за тобой деньги, стоило только появиться в свете юпитеров, журналистские ищейки немедленно бросались в архивы, рыскали по забытым документам и являли миру очередные сенсации.
Это было опасно и неприятно. Конечно, ужасно неприятно затыкать своими собственными заработанными деньгами разверстые в разоблачительном крике рты.
К этому времени на заграничных счетах у него было столько средств, что дальнейший бизнес напоминал зарабатывание денег ради самих денег.
Продав свои фирмы, компании и кое-какую бросавшуюся в глаза недвижимость, Александр Михайлович стал баснословно богат. Это было неприличное богатство, довлевшее над ним состояние, хотя он даже сам себе в этом не хотел признаваться.
Заграница, как бы ни расписывали ее прелести, была до ужаса, до отвращения скучна своей размеренностью, своими законопослушными, как овцы, гражданами, своей чистотой, предусмотрительностью, глупыми магазинными улыбками, своими чистенькими политиками, словно их разводили в какой-то стерильной оранжерее.
Без особого труда Александр Михайлович купил в Подмосковье огромный участок с лесом и построил там дом. Пришлось, конечно, кое-кому позолотить ручку, но после этого его соседом стал представитель власти, которого охраняли доблестные милиционеры, что было очень удобно для Александра Михайловича — дополнительная защита никогда и никому еще не мешала. Он не боялся разборок и пули киллера, так как успел свернуть все дела, и теперь никого не стеснял на неспокойных рынках страны. Но чем черт не шутит? Мало ли кому он в прошлом дорожку перебежал?
Но вскоре все приелось Александру Михайловичу. И девочки, и жратва до утра, и царственные охоты со столичными чиновниками. За несколько лет он не потратил и сотой части того, что у него было.
Снова стало скучно.
Все они были членами одной команды, с веселым гигиканьем, стонами страсти, с бесшабашным свистом катившей в какую-то чудовищную яму на общей повозке. Эта команда карикатурно копировала старый деревенский свадебный проезд. Они сыпали деньгами, глотали шампанское, словно воду, и купались в разврате. Звенели бубенцы, грязные ленточки развевались на затхлом ветру.
Что за странная «свадьба»! Кто на ком женился в этой новой России? Черт на ведьме или упырь на жабе? Но все они здорово веселились по этому поводу, купаясь во лжи и безумной роскоши. Эти лоснящиеся от жира лица, эта неугасимая алчность во взгляде, эти загребущие пальцы, выдавливавшие деньги ото всюду, откуда их можно было выдавить.
Днем они стояли в только что отстроенном храме Христа Спасителя, истово молились, а ночью продолжалось разгульное безумство.
У них не было ни раскаяния, ни жалости, ни уважения к своей собственной стране. Народ, считавший копейки в своих тощих кошельках, они презирали. Народ на этой «свадьбе» выступал в роли бедного родственника, которому ради приличия сбрасывали со стола объедки.
Жуткая «свадьба»! Страшное веселье! Кошмарный брак!
И так продолжалось не один год.
Вначале Александр Михайлович с энтузиазмом гулял на этой «свадьбе», но потом погрузился в пучину мрачного созерцания. Ему было уже за сорок, он обзавелся животиком и лысиной. Жизнь проходила. Медленно, но верно годы уходили в небытие.
В какой-то момент ему даже стало страшно. Страшно настолько, что уже самому хотелось приблизить последний срок. У него не было детей, не было рядом человека, которому он был бы просто благодарен за то, что он рядом. В своем огромном трехэтажном доме он днями бродил голышом с бутылкой дорогого бренди в руке и был сам себе противен.
И тогда Александр Михайлович вспомнил про свою бывшую жену, с которой они так стремительно разошлись перед тем, как его посадили на год в колонию. За ее поиски он принялся со страстью утопающего, возлагавшего на соломинку свою последнюю надежду.
Оказалось, что дом в том городке уже был продан, и никто не знал, где именно проживала бывшая хозяйка. Соседи утверждали, что Света поселилась в столице. Но самое отвратительное, что у нее был ребенок.
Александр Михайлович начал искать еще интенсивнее. Вначале под своей фамилией, потом под ее девичьей, но всякий раз оказывалось, что это была не та женщина. И только тогда, когда нанятые им люди проверили девичью фамилию матери — Галич, — Света сразу нашлась. Она действительно жила с сыном. Дата рождения ребенка привела его сначала в замешательство, а потом в ярость. Эта сука и правда с кем-то переспала, будучи замужем за ним, Сашей Краевым! Ведь у него не могло быть детей!
Ядовитая ненависть наполнила его душу, как капля чернил стакан с водой. Она клокотала в нем и побуждала к действиям.
Как же он хотел самолично разбить ее тупую, лицемерную рожу! Как хотелось собственными руками вцепиться ей в волосы и хорошенько отодрать, как последнюю шалаву, как подзаборную тварь.
Ненависть придала ему новых сил. Мир вокруг заиграл новыми красками и оттенками. Он жаждал расправиться с ней и с ее выродком. Он не хотел думать, что будет потом, что после этого снова придет скука, тоска и одиночество. Сейчас всеми его мыслями управляло одно чувство — месть. Месть за то, что она лишила его последней надежды на спокойствие в душе, за то, что так подло его обманула и с легкостью избавилась, когда захотела. Он взлелеял свою ненависть, как какой-то уродливый цветок, испускавший тошнотворный запах гнилой крови. И этот запах был ему приятен.
