Минк слушал внимательно и, казалось, сам повторял расчеты, делал прикидки.
— А страшно было? — вдруг с какой-то наивной завистью спросил он.
— Честно сказать, — наконец заулыбался Эдгар, — как пошел камнем вниз, думал — хана! И все время тянуло подсуетиться. Умом, понимал — нельзя, а руки сами к штурвалу тянулись… Кстати, так и гробились ребята. Если самообладание потерял, не сядешь тютелька в тютельку.
— Выходит, можно спастись при временном отказе двигателя, — как бы отвечая своим мыслям, протянул Минк. — А что директор?
Вопрос застал Эдгара врасплох, летчик сразу насупился.
— Если позволите, я сойду вон там, у трансагентства.
— Понятно, — сочувственно покачал головой Главный.
— Нет худа без добра, — с заносчивым безразличием отозвался летчик. — Съезжу отца с матерью проведать, погощу у них, ведь не виделись-то давным-давно.
— Тогда счастливого пути, — тепло улыбнулся Минк, пожимая летчику руку. Потом долго, с задумчивым видом смотрел ему вслед.
С большого ватманского листа косила лукавая ослиная морда с длинными сиреневыми ушами. Устроившись на полу, над листом склонилась девушка в рабочем халатике, перепачканном гуашью. Тонкой кисточкой художница наносила последние штрихи. Высоко и ровно подрезанные волосы открывали сзади гибкую девичью шею, а спереди охватывали лицо плотными черными крыльями. Стоило девушке наклонить голову, крылья смыкались у нее под подбородком.
— Почему уши-то фиолетовые? — Голос шел сверху. Он принадлежал женщине лет тридцати в таком же куцем сатиновом халатике. Она набрасывала что-то, стоя за старым кульманом, дослуживавшим свой век в качестве мольберта. Женщина говорила отрывисто, делая долгие паузы. — Все выпингвиниваешься? А ведь завтра Зинаида опять будет в твой авангард икру метать.
Крошечная комнатушка, в которой они работали, была завалена рисовальными принадлежностями и кое-как приспособлена под мастерскую.
— А, по-моему, осел ничего, — Лиля независимо пожала плечами. — Пикассо в голубом периоде тоже не всеми был понят.
— Пикассуха ты, Лилька, — Марина уже злилась. — Доиграешься, посадит тебя Зинаида на конвейер по восемь часов в день косы пупсам раскрашивать.
Дверь в комнатушку приоткрылась, в проеме степенно, как бы против желания, появилась голова пожилой женщины в низко надвинутом на лоб темно-синем берете вневедомственной охраны. Взгляд ее презрительно оприходовал беспечную неопрятность фабричной «богемы».
— Ну-ка выдь, Звонцова. К тебе там…
— Ко мне? — девушка беспокойно встрепенулась. — Кого это посреди рабочего дня принесло?
— Щас! Буду я тут всех регистрировать, — проворчала охранница, удаляясь. — Летчики-вертолетчики…
Одним движением Лиля скинула грязный халатик. Под ним обнаружились довольно короткая замшевая юбка и красивые ноги с узкими коленями. В руках мелькнули расческа и зеркальце.
— Ну и ну, надо же! — небрежно бросила она, наивно стараясь скрыть радостное удивление. — До вечера дотерпеть не может.
Уткнувшись в работу, Марина тактично не замечала этого легкого переполоха.
Лиля вихрем промчалась в мертвенном свете неоновых ламп, висевших над тем самым конвейером, куда ее могла сослать Зинаида. Пулеметный стрекот швейных машинок очень походил на гул вертолетных винтов на полигоне. В широкие проволочные корзины дождем сыпались безглазые и безносые плюшевые головы пока еще неведомых зверей.
По ту сторону решетчатой перегородки она сразу увидела Эдгара, элегантного и представительного в своей щеголеватой летной форме.
— Лихо у вас тут пупсов охраняют! — снисходительно бросил он, поглядывая на суровую вахтершу, затянутую в синюю суконную шинель, как в доспехи.
Проходная фабрики детских игрушек и впрямь больше напоминала КПП военного завода.
— А ты чего в такую рань гуляешь? Вертолет, что ли, сломался? — Их разделяла только решетчатая перегородка, но ее было достаточно, чтобы Лиля показалась ему далекой и ускользающей. Это взволновало Эдгара, приоткрыв какую-то новую грань их отношений.
— В куски! — радостно и невпопад выкрикнул он.
— Эх ты, раззява! А обещал взять меня полетать.
— Поехали, я тебя на другом полетаю.
— Ишь, разогнался, — она лукаво, не разжимая губ, улыбнулась. — Не получится, на сегодня летания отменяются. Работы навалом — завтра худсовет по эскизам.
Она повернулась со своим обычным «пока». Эдгар порывисто шагнул за нею, желая догнать, остановить, но между ними была перегородка.
— Лиля, — окликнул он негромко.
И она услышала, нет — скорее почувствовала что-то необычное, просящее в его всегда уверенном голосе. Это и заставило ее вернуться.
Теплый свет угасающего дня просачивался сквозь шторы, скрадывал очертания предметов, делал все вокруг созвучным плавным завораживающим линиям двух обнаженных тел. С закрытыми глазами Лиля водила тонкими пальцами по шее Эдгара, по губам, по упрямому с ямочкой подбородку.
— Это и есть твое срочное дело? — Ее рука скользнула вниз, к ложбинке возле шеи.
— Точно, — Эдгар приподнялся на локте, ласково коснулся губами ее черных как смоль бровей, опущенных ресниц. — Я два билета купил… в Ригу.
— Фантастика… Да ты просто граф Монте-Кристо, — блаженно улыбнулась она, не открывая глаз. — Значит, так… Поселимся в шикарном отеле, накрахмаленная горничная будет по утрам приносить мне в постель кофе… Или не так. Будем жить в укромном шалаше среди пустынных дюн…
— Ну зачем же? — рассудительно возразил он. — А хороший коттедж на берегу моря тебе не подойдет?
— Коттедж? — насторожилась она и открыла глаза. — Вместе с твоими родителями?
— А чем тебя мои родители не устраивают? — нахмурился Эдгар.
— Да все меня устраивает, — неопределенно улыбнулась Лиля, — кроме того, что у меня завтра худсовет.
Она ловко выскользнула из его объятий и потянулась за расческой, Эдгар задержал ее руку, в нем закипало раздражение.
— Ну и что из этого?
— Тебя переводит, да? — неожиданно мягко спросила Лиля.
— Переводят — не переводят! Какая разница. — Эдгар отвернулся.
— Так, значит, все-таки переводят?
Лиля теперь смотрела ему прямо в лицо, чуть нахмурив тонкие брови. Женским чутьем она поняла, что попала в точку.
— Ну, допустим, — неохотно согласился Эдгар, уходя от дальнейших расспросов. — Кстати, у меня мать тоже художник. Устроит тебя в приличную «фирму».
— А меня и моя «фирма» вполне устраивает, — с независимым видом урезала она. Мне, например, нравится делать детям игрушки.
— Так никто и не против, глупышка, — Эдгар накрыл ее плечи тяжелой крепкой рукой. — Сперва наделаем детей, а потом — им игрушки.
— Ладно, хватит глупости болтать. — Лиля встала и начала торопливо одеваться.
— Ты куда? — недоуменно спросил он, и добродушная улыбка сбежала с его лица.
— Я же тебе говорила — худсовет у меня завтра. — Не оборачиваюсь, она выбирала свою одежду из вороха на полу.
— Погоди, ты что — обиделась? — Он потянул у нее из рук кофточку.
Лиля резко оттолкнула его. Эдгар застыл, лицо его вспыхнуло гневом. Он схватил девушку за плечи и легко, как куклу, встряхнул.
— Ты что? Прикладываешься или… — в голосе слышалась затаенная угроза.
— Ну что «или»? — насмешливо переспросила Лиля.
Плотно сомкнутые губы растянулись в знакомой улыбке, которая сейчас вдруг сделалась ненавистной Эдгару. Он чувствовал, что ее забавляет его ярость.
— Слушай, тебе не кажется, что пора кончать эти игры?
— Кажется, — беззаботно отозвалась девушка, — так что передавай привет своей маме. — Ей определенно нравилось дразнить Эдгара, испытывать его терпение.
— Спасибо, непременно передам, — холодно и зло протянул он, — только ты, наверно, не все поняла. Нравится тебе или нет, но завтра я улетаю в Ригу… Насовсем.
Он сам не ожидал, что из него вырвутся такие слова — тут же пожалел о сказанном. Но Лиля как будто даже не огорчилась. Ничего такого в ее потемневших глазах он не увидел.
— Вот оно что. Не удивил, я давно знала, что так будет. Лети, соколик, лети! — Она поспешно выпита из комнаты, чувствуя, как на глаза наворачиваются слезы.
Эдгар слышал, как она возится в прихожей, надевает босоножки. Но не двигался с места, останавливаемый самолюбием, хотя его обуревало желание бросаться за ней, остановить. Почти физически ощущал он, что уходят последние секунды.
— Стоп, никуда ты не пойдешь, — не выдержав, самолюбие отступило. — Никуда тебя не пущу, слышишь?
Лиля даже отпрянула, испугавшись бешеных молний в его глазах. Но уступить было выше ее сил.
— Ошибаешься, милый, — презрительно усмехнулась она и хотела отстранить его, чтобы уйти.
