— Не могу, мой мальчик. Вы так же разорены, как любой из нас, вы, получивший половину жалованья. Нет, мой мальчик, не могу. Я гожусь вам в отцы. Это очень благородно с вашей стороны. Только единственная оставшаяся у меня гордость — моя и моей жены — то, что мы никогда не занимали денег.
— Но это не одолжение, старина! — весело воскликнул Поль. — Это как раз ваша часть добычи. Я хотел бы, чтобы она была больше.
Обеими руками он зажал тонкие, вялые пальцы над монетами и вытолкнул человека со всей своей молодой силой за дверь. — Это для ребятишек, передайте им мой сердечный привет, — крикнул он, захлопывая дверь и запирая ее изнутри. — Бедный старик! — проговорил он про себя.
Потом порылся в своих карманах и выложил их содержимое на узкий наличник камина. Тут были золотые часы с цепочкой, на которой висело прикрепленное к ней агатовое сердечко, серебряный портсигар, связка ключей, один соверен, четыре шиллинга, три пенни и два полупенса. Сундук, набитый книгами и одеждой, и чемодан на постели дополняли его собственность. В звонкой монете его состояние достигало суммы в один фунт, четыре шиллинга и четыре пенса. К счастью, он уже расплатился со своей хозяйкой. Итак, один фунт, четыре шиллинга и четыре пенса для того, чтобы в двадцать три года снова начать борьбу, в которую он вступил тринадцати лет.
Поль рассмеялся, потому что был молод и силен, и знал, что такие неудачи неизбежны в жизни людей, рожденных для блестящей судьбы. Правда, они неизбежны и в жизни рожденных для судьбы несчастливой, таких, как бедный Уильмер. Он сознавал огромную разницу между собой и этим человеком. Ну и жизнь, однако! Очутиться лицом к лицу с миром, имея сорок три года от роду, жену, детей и три с половиной пенса! Бедный Уильмер! Поль подумал, что Уильмер не мог расплатиться со своей хозяйкой и почувствовал, что поступил низко, сохранив для себя один соверен.
Внезапная утрата трех четвертей состояния, как никак, привела его к практическим соображениям. Чем больше у него окажется в кармане при его прибытии в Лондон, тем дольше он сможет просуществовать. Это было важно, потому что театральный ангажемент нельзя поймать на лету. Между тем поездка по железной дороге поглотит основательное количество шиллингов. Ясно, что благоразумнее избежать железной дороги и единственный способ для этого — отправиться в Лондон пешком. Его молодая кровь быстрее потекла в жилах от такой перспективы. Это романтично. Это может быть также интересно и полезно для здоровья. В последнее время он несколько опустился, в особенности за последние две недели, когда, в ожидании катастрофы, питался только чаем и селедкой.
Прогулка в полтораста миль по летним дорогам, с хлебом и сыром и время от времени стаканом пива для поддержки духа — вот что требовалось, чтобы опять подтянуть его. Поль взглянул в зеркало. Да, лицо его несколько осунулось, а глаза блестели слишком беспокойно. Славная прогулка до Лондона по тридцать или сорок миль в день была как раз тем, в чем он нуждался.
Радостно распаковал Поль свой сундук, вынул из него дорожную пару и чулки, переоделся и, оставив свой багаж у хозяйки, которая должна была ждать его распоряжений, бодро двинулся по залитым солнцем улицам маленького городка с палкой в руках, с котомкой за плечами и с неугасимым огнем молодости и надежды в сердце.
Мисс Урсула Уинвуд без шляпы, но с ситцевым зонтиком на плече и с поджарой блестяще-рыжей легавой собакой у ноги шла своей спокойной, уверенной походкой вдоль экипажного проезда Дрэнс-корта. Эта крепкая, цветущая женщина не боялась признаваться в своих сорока трех годах. У нее были ясные голубые глаза, уверенно смотревшие на сложный мир всяческих дел, и упрямый подбородок, говоривший о способности вести их. Мисс Урсула Уинвуд знала, что она влиятельная особа, но это сознание не делало ее суетной, капризной или властолюбивой. Ее влиятельность была общепризнанной, как и ее зрелая красота и независимое состояние. Несколько лет тому назад она приняла на себя управление домом своего овдовевшего брата, полковника Уинвуда, депутата консерваторов от той части графства, в которой они жили, и усердно помогала ему в его политической работе. Маленький городок Морбэри — в полумиле от монументальных ворот Дрэнс-корта — испытывал влияние мисс Уинвуд в самых разнообразных направлениях. Другой город, несколько подальше, с пятью или шестью миллионами жителей, благодаря газетам, тоже знал о существовании мисс Уинвуд. Многие лиги, общества, ассоциации именовали ее своим президентом, вице-президентом или членом правления. Она заседала и в королевских комиссиях. Ее имя под призывом к благотворительности гарантировало обильные сборы. То, чего она не знала о жилищном вопросе, рабочем законодательстве, женских тюрьмах, госпиталях, приютах и убежищах для слепых или благородных вдов, об обществах покровительства труду и животным, — то, очевидно, вообще не представляло никакого интереса. Ей приходилось заседать за столами президиумов вместе с принцессами крови, архиепископы приветствовали ее, как коллегу, и министры советовались с ней.
На некотором расстоянии от подъезда кирпичного, увитого плющом дома времен королевы Анны, сверкала на солнце среди газонов покрытая гравием дорога. Для этого участка и был взят зонт.
Но дальше тянулась аллея из буков, платанов и вязов, бросавших освежающую тень на дорогу, окаймленную полосой зеленой травы, и яркий ковер цветов под деревьями, на колокольчики, лесные фиалки, голубые, белые, красные кампанулы с разбросанными между ними пурпурным шиповником и ярко-желтым курослепом. Вступая в прохладную тень, мисс Уинвуд закрыла зонт и посмотрела на часы, подвешенные к поясу. Нахмуренные брови свидетельствовали о математических вычислениях.
Пять минут требовалось на то, чтобы дойти до ворот. Поезд, с которым должен был приехать погостить на неделю ее почтенный дядюшка, архиепископ Уинвуд, прибудет на станцию не раньше, чем через три минуты, и двум крепким лошадям придется затратить десять минут, чтобы доставить со станции ландо, которое она выслала ему навстречу. Итак, в распоряжении мисс Уинвуд было восемь минут. Скамья приглашала к отдыху. Она милостиво приняла это приглашение.
Теперь следует принять во внимание, что мисс Уинвуд не имела обыкновения тратить зря время. Ее обязанности были распределены по минутам, а теперешняя обязанность (возложенная ею на самое себя) — встретить дядю у въезда в Дрэнс-корт. В настоящее время для мисс Уинвуд наступили каникулы. Так как здоровье ее брата расшаталось, он не дождался конца сессии и уехал лечиться в Контрексвиль. Поэтому она заперла свой лондонский дом на Портланд-плес, где полковник Уинвуд жил в течение парламентской сессии, и переехала в его дом в Дрэнс-корт, где обыкновенно жила, когда ее присутствие не требовалось в Лондоне. Она устала; Дрэнс-корт, где она родилась и прожила всю свою девическую жизнь, располагал к отдыху, а в особенности — скамья, искусно расположенная в тени огромного бука. Рыжий легаш, предчувствуя отдых, прикорнул рядом с ней, положив ей голову на колени и мигая янтарными глазами.
Мисс Уинвуд откинулась на спинку скамьи и положила руку на голову собаки, с удовлетворением глядя на цветы и на просвечивающие сквозь листву солнечные лужайки парка. Она любила Дрэнс-корт. Он был частью ее самой. Один из Уинвудов, младший отпрыск рода, главой которого является герцог Гарпенденский, разбогатев в дни мрачной политики королевы Анны, приобрел эту землю и выстроил дом, и это поместье никогда не переходило в чужие руки. Он назвал его по имени жены, урожденной виконтессы Дрэнс, знаменитой красавицы, которую, как повествует история, любил страстной старческой любовью, из-за чего и был пронзен клинком ее молодого любовника. Они сражались там, в глубине парка — место, указываемое преданием, видно было оттуда, где сидела Урсула Уинвуд.
Урсула и ее брат, гордившиеся этим романтическим эпизодом, имели обыкновение рассказывать его гостям и показывать место дуэли. Счастливые дни романтизма, ныне исчезнувшие бесследно! Трудно представить себе, что через несколько поколений глава рода с гордостью будет показывать выцветшие газетные вырезки, содержащие прозаические детали бракоразводного процесса его прапрабабушки.
Этот эпизод семейной истории редко вспоминался Урсуле Уинвуд. Не думала она о нем и в этот нежащий, приятный день. Скворцы, озабоченные кормлением потомства, порхали в старом орешнике, чирикали чижи и малиновки, щебетали щеглы. Легкий ветерок, пробегавший по аллее, томно шелестел в густой листве. Мисс Уинвуд закрыла глаза, прислушиваясь к гудению шмеля, перелетавшего от колокольчика к колокольчику. Она любила это гудение. Оно напоминало ей одно лето, много времени тому назад, когда она сидела не на этой скамье, а в старом, обнесенном стеной саду в четверти мили отсюда, в объятиях молодого блестящего кавалера, положив голову на его плечо. Шмель гудел вокруг них в то время, как они целовались. С тех пор она не могла слышать шмеля, чтобы не вспомнить об этом. Но блестящий юноша был убит в Судане, и сердце Урсулы Уинвуд было похоронено в его песчаной могиле. Здесь были начало и конец ее сентиментальной истории. Она исцелилась от горести и теперь любила гудение шмеля, вызывающее чудесные воспоминания. Гибкий легаш прислонился к ее коленям, и она ласкала его гладкую шкуру. Дремота заволокла чудесные воспоминания. Мисс Уинвуд заснула.
