Луций Севилий был счастлив. Такое состояние было ему непривычно, но в конце концов он понял, что это и есть счастье. Ту зиму он прожил в Александрии, вместо того чтобы находиться в милом сердцу далеком Риме. Чужеземный город незаметно очаровал его, стал казаться очень знакомым — с его жителями, сплошными полиглотами, и толпами даже на улицах окраин. В тот день, когда Луций ответил на брань возницы еще более ядреным ругательством и получил в награду гром аплодисментов, он вернулся в дом своей хозяйки весьма смущенный, но невероятно счастливый. Он чувствовал себя — о боги!.. — он чувствовал себя почти александрийцем.
Хотя для уроков латыни время еще не пришло, Тимолеон сидел возле жаровни в комнате Луция, превращенной в своего рода кабинет. Когда вошел его наставник, мальчик вздрогнул, хотя тот вовсе не видел причин для такого смущения: Тимолеон не набедокурил, даже не накарябал забавных каракулей или рисунков на восковой табличке, лежавшей на столе. Он сидел на стуле, поджав под себя ногу, и, Казалось, до прихода Луция вообще ничего не делал.
Луций приподнял бровь.
— Ну? Лягушка уже в чернильнице?
— Нет! — Ответ Тимолеона был быстрым и решительным, но Луций не почувствовал в нем ни малейшей фальши. С этим покончено. Я хочу стать благовоспитанным господином.
— А разве ты таким не родился?
— Ты прекрасно знаешь, что я имею в виду, — фыркнул Тимолеон. — Мне надоело, что меня считают неисправимым. Хватит с меня! С сегодняшнего дня буду прилежным учеником. И вообще я хочу стать философом.
— Желаю успеха, — мрачно заметил Луций.
Тимолеон метнул в него возмущенный взгляд, но лицо его осталось спокойным — мальчик умел владеть собой. Глаза же смотрели вызывающе.
— Ты смеешься надо мной.
— Я тоже однажды раздумывал — не стать ли мне благовоспитанным господином? Тогда я был почти в том же возрасте, что и ты сейчас.
— Ну и как? Вышло?
— Не знаю, — ответил Луций. — А ты как думаешь, вышло?
— Я думаю, — сказал Тимолеон, — что ты считаешь меня глупцом. А я просто ребенок. И не ведаю, что творю.
— Это в десять-то лет? Время для таких отговорок давно уже прошло — ты вот-вот станешь молодым мужчиной.
— Э-э… До того как я стану мужчиной, мне еще пыхтеть и пыхтеть. Я просто лопну от нетерпения, пока это случится.
— Не лопнешь, — заверил его Луций и вдруг содрогнулся. В нескольких шагах от жаровни было холодно, по углам комнаты теснились тени. Он подошел поближе к огню.
Взгляд Тимолеона стал неожиданно зорким, цепким и каким-то потусторонним — так могла смотреть лишь его мать.
— Что это было? Знамение? Ты видел знак?
— Нет. Я ничего не видел.
— Мама говорит, что боги разговаривают с тобой. Они посылают тебе знамения, но ты должен выполнять ритуалы, чтобы не бояться их, и держать ухо востро, чтобы слышать. А ты часто хлопаешь ушами — это она так говорит. Ну, может, другими словами, но все же… Ты — жрец, но не хочешь вести себя так, как подобает жрецу.
Луций вспыхнул, но тут же взял себя в руки. Тимолеон всего лишь ребенок и поэтому воспринимает слова взрослых буквально.
— Жрец — это просто частица официального Рима, Римского государства. Он исполняет обряды, и если он авгур или гаруспик, то должен трактовать по утрам знаки: один за другим, от начала до конца, без ошибок и перерывов. Здесь нет ничего мистического.
— А мама говорит совсем другое, — заявил отпрыск жрицы. — Она говорит, что настоящий жрец — ты, а не тот, кто носит священные одежды и болтает почем зря. Ты видишь настоящие знаки. Это причиняет тебе немало хлопот, не так ли? Ты сохраняешь спокойствие, видя дурные знаки, и сообщаешь о них, хотя некто могущественный хочет, чтобы они были хорошими.
— Все жрецы — настоящие. Каждый из нас видит знаки — нас ведь этому и учили.
— Но ты их не выдумываешь, — заметил Тимолеон. — А другие жрецы жульничают. Я это не раз видел, например, сегодня утром. Один старикан, похожий на гусака, копался во внутренностях барана и заявил, что там нет печени. Но она там была! Он ее просто стянул под шумок, чтобы люди думали — сегодня плохой день. В обмен на такие слова кто-то сунул ему кошелек. По-моему, это как в ристании[20] — когда наезднику дают деньги, чтобы один конь отстал, а другой за счет него выиграл.
Луций покачал головой и вздохнул.
— Ты начал шпионить за гаруспиками до или после того, как решил стать благовоспитанным господином?
— Конечно, до, — отрезал Тимолеон с видом человека, раздраженного тугоумным, докучным ребенком. — Зачем выдумывать знаки? Язык богов читать нетрудно, если у тебя есть глаза. Так делает мама. И она говорит, что ты — тоже. Боги не лгут тебе, а ты не обманываешь всех остальных.
— Да, боги не лгут, — согласился Луций. — А люди могут, потому что так уж они созданы.
— Но не ты.
— Hy-y, я тоже не само совершенство, как и все мы. Я такой же жрец, как и Публий Анний Анцер — не лучше и не хуже.
— Старый гусак не видит дальше своего носа. И к тому же слишком озабочен, как и куда прятать печень. Он даже забыл сосчитать бородавки на кишках. А я сосчитал. Число-то было благоприятным. И будь уверен, кони Мамертина выиграют ристания. Его возница Деллий — в отличной форме.
— Ну, хватит! Сколько можно… — начал Луций, но одернул себя и умолк. Юпитер свидетель, этот щенок заставляет его, Луция, чувствовать себя медведем на цепи!
— Позволь узнать, какова причина этой перепалки. Ты, наверное, заговариваешь мне зубы, чтобы я не сразу узнал о твоих последних проделках?
— Наконец-то я тебя рассердил, — сказал Тимолеон без малейшей тени раскаяния. — Но я просто хотел выяснить, можешь ли ты увидеть знак для меня. Мне негде взять барашка, но у кухарки есть жирный гусь. Пойдет?
— О, Геката[21]! Какие еще знаки тебе нужны от меня? У тебя мать — прорицательница.
— Она видит только то, что позволяет видеть богиня. И все ее знаки очень неинтересные.
— Да уж… — сухо сказал Луций. — Только знамения касательно войны и политики, жизни и смерти царей.
— Вот-вот, о чем я и говорю. Они и вправду скучные, да? Мама не видит того, что хотелось бы узнать мне. Например, кто выиграет в завтрашнем ристании? Выцарапает ли Таис-младшая глаза Нубийской Красотке, когда узнает, кто забавляется с ее римским любимцем на стороне?
— Не очень-то высоки твои помыслы, — заметил Луций.
— Зато я не зануда, — парировал Тимолеон. Он непринужденно расположился на стуле — единственном удобном стуле во всей комнате, — хотя сам Луций все еще стоял в паллии[22] и уличной обуви. Мальчик этого даже и не заметил. — Ну и что? Один гусь сойдет, или нужно два? Ты покажешь мне, как это делать? Тогда я больше не буду к тебе приставать.
Луций пристально посмотрел на него. Взгляд был холоден.
— Ты уже наверняка попробовал.
Щеки Тимолеона залила слабая краска, и неожиданно он стал поразительно похож на мать.
— Нет. Нет, даю слово. Я просто наблюдал за гаруспиками, вот и все. Смотрел, как они это делают. Но, понимаешь, мне нужно знать, что именно они делают. Научи меня — и я оставлю тебя в покое.
— А ты, видно, думаешь, что я действительно тебе расскажу? Но это — секрет. Тайна. Если твои боги призовут тебя, ты сам обо всем узнаешь — разве не так верят в Египте? Не надо меня просить искать для тебя знаки. Придет срок — и ты сам увидишь, если будет угодно богам.
— Но ты говорил, — возразил Тимолеон, — ничего особенного не нужно…
— Ты не римлянин, — ответил Луций.
— И слава богам! Я очень рад, — бросил Тимолеон. — Ты такой же вредный и упрямый, как моя мать.
— Думаю, я назвал бы это мудростью, — спокойно ответил Луций. — Безрассудно требовать даров богов — в конце концов они заставят тебя поплатиться за назойливость. И назначат очень высокую цену.
— Да-а? А вот по старине Гусаку не скажешь, что у него неприятности.
— А что ты о нем знаешь? У него уже пятая жена! Он видел смерть сына, не дожившего до зрелости. Он дважды усыновлял детей, но оба мальчика умерли. С его смертью закончится его род. Но он по-прежнему продолжает подделывать знаки и морочить людям голову.
Тимолеон никак не мог успокоиться, но Луцию удалось слегка урезонить его.
— Дай мне клятву, — проговорил он. — Поклянись, что никогда не будешь пытаться заставить богов раскрыть тебе их секреты. Если они сами пожелают, на то их воля. Но никакого принуждения, настойчивости не должно быть. И не следует перерезать глотку ни в чем не повинным животным только потому, что тебе захотелось взглянуть на их печень.
— Но ты… — начал Тимолеон и замолк. Казалось, он призадумался. Возможно, мальчика охладило и слегка напугало суровое, серьезное выражение лица Луция, или он наконец-то осознал сказанное им. — А что я получу взамен за свою клятву.
