— Не беспокойся, — сказал он, — я об этом деле позабочусь.
— Но как? Ты ведь на мели, как и я. Ты даже нигде не работаешь.
— Не переживай, я разберусь.
Спорить ей не хотелось, и она закрыла вопрос, пообещав себе вернуться к нему позже.
Допив кофе, он отправился в гараж и продолжил работу. Он разбирал двигатель на детали, которые Вероника заворачивала в газету «Монд» и распихивала по пакетам.
Она была поражена его расторопностью. В восемь часов она упросила его положить инструменты и идти на ужин.
Они сидели за столом, попивая вино и закусывая остатками трапезы.
— Мои поздравления, — вновь сказал он.
— Спасибо.
— Здорово, что твои работы выбрали для выставки.
— Знаю, — улыбнулась она.
— Отлично, — сказал он, и выражение его лица изменилось. — Но… мне это не нравится.
— Почему? С чего бы это тебе не нравилось?
Он отвел взгляд.
— Тебе следует кое-что знать, — сказал он. — Кое-что важное.
Она понятия не имела, о нем он собирается сказать.
— Что именно?
Он посмотрел на стену, затем поднялся.
— Я хочу поставить тебе музыку, — тихо сказал он и, подойдя к своей сумке, достал компакт-диск.
Здорово, подумала Вероника, он собирается выразить свои сокровенные чувства через звук — как раз то, чего мне сейчас не хватает.
— Что это? — спросила она, рассеянно закуривая сигарету под оркестровую увертюру, когда вступили ударные и электрогитара. — Похоже на «Скорпионз».
— Это не «Скорпионз», — сказал он, хотя она настаивала на своем, — просто послушай.
Она отложила сигарету в пепельницу и принялась сплетать локоны в косичку. Она ожидала каких-то сложностей, но ничего подобного не оказалось, все было так, словно он предлагал молча послушать знакомый рок по радиоприемнику. Мужчина запел по-английски — она подумала, что у него, должно быть, роскошная шевелюра, — о том, как любимая оставила его. Затем вступил хор, и солист оглушительно громко поведал, что его мечты разбились в пух и прах. Во втором куплете он с большим чувством сообщил, каким, по его мнению, чудесным был их роман и как он удивлен его окончанием. Потом опять вступил хор, настойчивое соло гитары, затем — переход к гимну на фоне детского хора. Предположительно волосатый мужчина сообщил своей любовнице, что сделает все от него зависящее для продолжения романа, хотя порезал руки, пытаясь собрать осколки разбитой мечты. После непродолжительного и, видимо, импровизированного завывания песня затихла.
Он подошел к стерео, извлек диск и положил его в сумку.
— Спасибо тебе, Жан-Пьер, — сказала она.
— Тебе понравилось?
— Местами, немножко рока очень полезно для души. Ты не принес «Африку» Тото? Или что-нибудь из «Форинер»?
— Нет, я принес только эту песню.
— А почему, — спросила она, пытаясь понять смысл этого музыкального послания, — из всех песен на свете ты выбрал именно эту?
— О боже, — сказал он, закрывая глаза.
— Ты что-то хотел мне сказать, Жан-Пьер?
Не раскрывая глаз, он пробормотал:
— Песня, которую ты только что слышала…
— Ну?
— Она называется «Как солдат (Разбитые мечты)».
— Я и подумала, что название вроде этого.
— В Германии она занимает шестое место.
— Здорово, я рада за эту группу, однако не знала, что ты так внимательно следишь за немецкими хит-парадами.
— Нет, обычно нет. — Он открыл глаза, посмотрел на нее в упор и выпалил на одном дыхании: — Ты можешь, конечно, меня ненавидеть, но это написал я.
Он принес ей стакан воды и, когда она поперхнулась и закашлялась от смеха, похлопал ее по спине, чтобы не задохнулась. Способность говорить вернулась к ней спустя более получаса, и она сказала:
— Значит, у тебя в Германии вышел хит.
— Да, но он не только мой, — сказал, краснея от стыда. — Я написал его вместе с братом.
Его старший брат проживал в ближайшем пригороде и играл преимущественно на ударных, зарабатывая на жизнь в клубах и домах отдыха по всей Европе, выдавая себя за Бева Бевана в «Леже Оркестр Электрик» и одновременно за Стивена Адлера и Мэта Сорума в «Флинз энд Роуз» (он менял парики посреди «November Rain»). Жан-Пьер объяснил, что они работали одновременно над несколькими песнями, он главным образом писал тексты, а его брат — музыку на акустической гитаре, и они втихаря в течение года рассылали записи различным ансамблям, музыкальным издательствам и студиям звукозаписи, и совершенно неожиданно одна немецкая рок-группа взяла эту песню, и несколько дней назад она попала в хит-парад.
— Я тебя поздравляю, — сказала она.
— Ты шутишь, — сказал он.
— Нет, правда.
— Но что еще хуже, — Жан-Пьер повесил голову, — ее выпустят по всей Европе, на следующей неделе в Скандинавии, затем в Италии и Испании, и далее… может, даже во Франции в начале следующего года. Возможно, эта группа возьмет еще две наших песни для своего будущего альбома.
— Послушай, Жан-Пьер, — сказала Вероника, — когда я говорю, что я тебя поздравляю, то так оно и есть. Поздравляю — ты написал хит!
— Ты хочешь сказать, что не сердишься на меня?
— Нет, я конечно же не сержусь на тебя. А с чего мне сердиться?
— По понятным причинам.
— По каким таким понятным причинам?
— Я не думал, что ты одобришь мои откровенно коммерческие начинания.
— Почему же?
— Потому что… ты для меня пример, которому я пытался следовать всю жизнь, — бескомпромиссный художник. А вот теперь я пишу мягкий рок для радио. Я вышел в тираж.
— Каждый должен зарабатывать на жизнь, особенно в твои годы, и это здорово. Ты впервые в жизни сделаешь деньги.
— Но мне все равно хочется быть похожим на тебя, как тогда, когда ты отказала тем людям, что осаждали тебя после выставки, — это было здорово.
Вероника вспомнила случай, о котором он говорил. Примерно в то время, когда они с Жан-Пьером познакомились, к ней обратилась пара человек из одного агентства с предложением всевозможной работы — школьные фотографии, свадьбы, фото для календарей и пейзажная съемка для дешевых журналов. Она с негодованием отвергла их предложения, убежденная в том, что теплый прием, которого удостоилась ее выставка, обеспечит прибыльный рынок сбыта ее собственной фотографии. Она решила, что не стоит рассказывать Жан-Пьеру, как она горько сожалела о своем отказе. Каждый день на работе она думала, что уж лучше бы фотографировала котят в корзинках для поздравительных открыток или шестидесятилетних теток с юными мужьями для еженедельных журналов. По крайней мере, она выходила бы хоть куда-то с фотоаппаратом, даже на то, чтобы если бы снимала всякую ерунду. А денег, полученных за выставку в Испании, не хватит даже на то, чтобы покрыть расходы на подготовку снимков. И если бы она могла сделать незатейливые снимки за деньги, что сейчас удалось Жан-Пьеру, то она согласилась бы не задумываясь. Но об этом она, конечно, ему не скажет.
— Я думаю, то, что ты сделал, — это здорово, — сказала она, — я очень горжусь тобой.
— Спасибо. Но ради бога, никому не говори — если это когда-нибудь всплывет, то мне будет стыдно показаться.
— Не скажу, — заверила она, улыбаясь про себя. В конце концов, у нее теперь есть свой маленький секрет. — Послушай-ка…
— Что?
— Поставь еще раз, Жан-Пьер.
Он залез в сумку и поставил диск. Теперь Вероника была готова подпевать хору. Как странно думать, что он ее обожает. Она всегда полагала, что он смотрит на нее сверху вниз, как на существо низшего порядка, и вот оказывается, что все это время он уважал ее как художника. Он довольно забавно это демонстрировал, но теперь ей не приходилось об этом беспокоиться.
После нескольких стаканов вина Жан-Пьер продолжил свою исповедь.
— Ты знаешь ту песню, которую я написал? — спросил он.
— Да, — к тому времени она уже неплохо ее знала, ведь он прокрутил ее шесть раз.
— Ты знаешь, как я придумал слова?
— Нет. Расскажи мне, как ты придумал слова.
— Мы уже были вместе около трех месяцев. И я представил себе, что бы почувствовал, если бы ты ушла. Я знаю, что это просто глупая песня, но мне было так грустно представлять, что ты ушла к другому…
Однажды он уже написал для нее кое-что, но она тогда не поняла. В тот вечер они сидели в его квартире, и он возился со своим саксофоном, извлекая из него невнятный шум. Она решила, что он настраивает его или просто продувает, избавляясь от пыли, но, положив инструмент, он повернулся к ней и сказал:
— Я написал это для тебя.
— Красиво, — сказала она тогда, — спасибо тебе.
Но на сей раз она была действительно тронута. Одно дело, когда речь идет о нескладных нотах, сыгранных для тебя на огромном саксофоне, и совсем другое, когда ты вдохновила кого-то на написание почти душевной баллады в твою честь. Это конечно не блеск, но, по крайней мере, шаг в правильном направлении.
