— Неужто?
— Да! Дело в ребенке!
Она отвела взгляд.
— В незаконном ребенке, — повторил он. — И если ты не хочешь этого незаконного ребенка, — тут его голос упал почти до шепота, — тогда, может быть, нам удастся устроить, чтобы ты избавилась от него. Раз уж ты не желаешь ехать к тете Вере…
— Ни за что. Я не собираюсь врать все девять месяцев. Не хочу быть огромной, как бочка, беременной и лживой!
— Тсс-с!
— Так вот, я не поеду, — пробормотала она.
— Ладно. — Он вытер рот рукой. — Ладно. — Люси видела, что над губой и на лбу у него выступила испарина. — Тогда давай обсудим все по порядку. И нечего повышать голос — ведь в доме кроме нас живут и другие люди.
— Это кроме них тут живут другие люди, и этими людьми являемся мы.
— Помолчи, — сказал отец, — это всем известно и без твоих подсказок.
— Ну и что ты мне предлагаешь? Я слушаю.
И тут мать кинулась к ее постели.
— Люси. — Мать взяла ее за руку. — Люси, мы хотим только помочь тебе…
Отец взял ее за другую руку, словно через них троих должен был идти какой-то ток. Закрыв глаза, Люси слушала, а отец говорил и говорил. Она не прерывала его. Она представляла себе, как это будет. Вот она сидит между родителями, а отец перевозит их через мост в Уиннисоу. Это будет ранним утром. Доктор едва успеет позавтракать. Он встретит их в дверях, и отец пожмет ему руку. Доктор усядется за большой стол в приемной, ее усадит на стул, а родители расположатся на диване, и он обстоятельно объяснит им, что он намерен предпринять. На стенках будут висеть его медицинские дипломы в рамках. Когда Люси выйдет с ним в небольшую белоснежную операционную, мать и отец улыбнутся ей с дивана. И будут сидеть там и ждать, пока не придет время укутать Люси и отвезти обратно домой.
Она дождалась, пока отец закончил, и сказала:
— Но это, должно быть, стоит целое состояние.
— Деньги тут ни при чем, дорогая, — сказал он.
— Самое главное — ты, — добавила мать.
— Но где вы их возьмете? — тихо спросила она.
— Это уж моя забота, — ответил отец. — Ладно?
— Ты что, пойдешь работать?
— Слушай, — сказал он, — почему бы тебе не взглянуть на это вот так: у тебя есть отец — мастер на все руки, и ты можешь им гордиться. Ну хватит, Гусенок, как там насчет улыбки? Вроде той, что мне доставалась в доисторические времена. Давно, когда мы играли в «плыг-скок»… Так как, Люся-Гуся?
Люси ощутила, как мать сдавила ей руку.
— Послушай, — продолжал он, — как, по-твоему, зачем люди, что бы там ни было, нанимают Дуайна Нельсона? Потому, что он бьет баклуши? Или потому, что он знает любую машину вдоль и поперек? Так как же? Не такой уж трудный вопрос для рассудительной студентки, правда?
…И когда все это кончится, она будет читать в постели. Задания ей будут присылать по почте, пока она не отлежится. Да, она будет студенткой. И никакого Роя, хоть он не так уж и плох. Просто он не для нее, вот и все. Когда Рой исчезнет из ее жизни, Люси сможет завести новых друзей в колледже, сможет приглашать их к себе на уик-энды. И все-все переменится.
Неужели это возможно? Неужели придет конец этим ужасным дням ненависти и одиночества? Подумать только, она начнет вновь разговаривать с родными, рассказывать им обо всем, что происходит в колледже, показывать свои учебники и работы. Прямо здесь, на полу, вложенная в учебник английского, лежала ее работа об «Озимандии». Четыре с плюсом, отзыв преподавателя написан наискосок на первой странице: «Развитие темы — превосходно, понимание значения произведения — хорошо, использование цитат — хорошо, но не надо так перегружать предложения». И верно, она в самом деле чересчур утяжелила те предложения, в которых излагала, как она понимает это произведение. Но уж очень ей хотелось сказать обо всем, ничего при этом не утеряв. «Даже великий король, — начиналась работа, — каким был Озимандис, не мог заглянуть в будущее, уготованное судьбой ему и его королевству. Вот что, по-моему, хотел сказать поэт Перси Биши Шелли своей романтической поэмой «Озимандия», раскрывшей не только тщету человеческих желаний, но и величие жизни во всей ее «полноте и обнаженности» и неотвратимости «вселенской гибели» всего сущего в сравнении с «холодной усмешкой и презрением», которыми только и располагают, к сожалению, очень многие из смертных».
— Но у него хоть чисто? — спросила она.
— Чище не бывает, — отозвался отец. — Ни единого пятнышка, Люси. Как в больнице.
— А сколько ему? Сколько лет?
— Ну, — ответил отец, — я бы назвал его пожилым.
— Он только этим и занимается?
— Люси, это обычный доктор, настоящий доктор, и он оказывает нам одолжение, вот и все.
— Но ведь потом он предъявляет счет, так ты сказал?
— Ясное дело.
Но она уже видела себя мертвой. Врач будет плохой, и она умрет.
— Откуда ты его знаешь?
— А потому, что… — Тут отец встал и поддернул брюки. — Через одного знакомого, — ответил он наконец.
— Люси, не это важно, — вступила мать.
Отец вновь отошел к окну. Он стоял, очищая стекло ладонью.
— Ну, — произнес он, — вот и снег перестал. Снег перестал идти, если вас это интересует.
— Все, что я хотела сказать… — начала Люси.
— Что? — Он опять повернулся к ней.
— Ну… ты знаешь кого-нибудь, кому он это делал? Вот что я хотела знать.
— Между прочим, да, если тебе так уж интересно.
— И они живы?
— К твоему сведению, живы!
— Речь идет о моей жизни. Я имею право знать.
— А почему ты мне не веришь? Я не хочу убивать тебя!
— Ну, вдруг он окажется каким-нибудь шарлатаном, каким-нибудь пьянчужкой, который только говорит, будто он доктор. Откуда мне знать, мама? Может, это сам Эрл в своих красных подтяжках.
— Да, конечно же, это он! — закричал отец. — Эрл Дюваль! Собственной персоной! Что с тобой творится? Думаешь, я вру, когда говорю, что больше всего хочу, чтобы ты кончила колледж?
— Ну, конечно, он этого хочет. Ведь ты его дочь.
— Это еще не значит, что он знает, какой это врач — хороший или плохой, мама. А вдруг я умру!
— Но я же сказал, — крикнул отец, грозя ей кулаком, — ты не умрешь!
— Ты-то откуда знаешь?
— Потому что она ведь не умерла, не так, что ли?
— Кто «она»?
Никто не отозвался.
— Нет, нет. — Люси медленно отодвинулась к спинке кровати.
Мать, сидевшая в ногах, закрыла лицо руками.
— Когда? — спросила Люси.
— Но она ведь жива! — Он стал рвать рубашку на груди. — Я тебе говорю — она не умерла! Ей это ничуть не повредило!
— Мама! — Люси повернулась к ней. — Когда?
Но мать только трясла головой.
— Когда он тебя заставил?
— Он не заставлял.
— Ох, мама, — сказала Люси, останавливаясь перед ней. — Ох, мама-мама.
— Люси, это случилось во время депрессии. Ты была еще совсем маленькой. Вот как давно. И все это забыто, Люси. Папа Уилл и бабушка ничего не знают, — прошептала она, — и не должны знать…
— Но депрессия кончилась, когда мне было три, ну, четыре.
— Люси, мы не могли завести еще одного ребенка, — сказала мать. — Ведь мы тогда еще только пытались встать на ноги…
— Если бы он занялся своим делом! Если бы он перестал быть тряпкой!
— Слушай, — сказал он гневно, подступая к Люси, — ты не представляешь, что такое депрессия, даже не знаешь, когда она была, — поэтому думай, что говоришь!
— Я знаю, что ты заставил ее пойти на это, ты!
— Нет, — воскликнула мать, — я сама!
— Ты пойми, что я хочу сказать! — крикнул он.
— Нет, ты уже сказал…
— Один черт! Перестань ловить меня на слове! Я пришел, чтобы предложить выход, но что я могу сделать, когда мне не дают рта раскрыть? Закрыть и то не дают. Тебе приятно подлавливать меня на слове, а еще бы лучше прямо в тюрьму старика! Вот чего ты хочешь! Тебе бы только унизить меня перед всем городом, выставить городским шутом!
— Городским пьяницей!
— Пьяницей? — повторил он. — Городским пьяницей? Стоило бы тебе хоть раз увидеть настоящего городского пьяницу, и ты бы сто раз подумала, прежде чем сказала такое отцу. Нет, ты не знаешь, что такое городской пьяница. Ты вообще ничего не знаешь! Ты… Тебе бы просто-напросто засадить меня за решетку — вот о чем ты мечтаешь и всегда мечтала!
— Но ведь с этим давно покончено! — крикнула Майра.
— Ну конечно, конечно, — отозвался Уайти, — люди давно забыли, как дочка засадила в тюрьму своего собственного отца. Конечно же, люди не болтают об этом у тебя за спиной. Люди не судачат о тебе нет, нет! Люди дают тебе шанс исправиться и встать на ноги. Ну конечно, какую же мораль можно извлечь из этого скандала? Ясно, моя дочь хочет, чтобы я снова стал человеком, и готов спорить, так оно, верно, и будет. Вот какая она, ваша дочка, ваша умница, ваша так называемая студентка. Ну, продолжай, так называемая дочка, тебе ведь все на свете известно — а вот устрой-ка теперь свою собственную жизнь! Ведь я недостаточно хорош для тебя, и всегда был нехорош. Да кто я такой для нее? Городской пьяница!
