— Ты, наверное, порадуешься, когда я уеду, — сказал он. — Эта часть дома опять станет твоей, и твои вечера — тоже. И Тимолеон перестанет отпускать свои жуткие шуточки и рассказывать скабрезные анекдоты.
— Да уж, по ним я вряд ли буду скучать. Чего только стоит этот — про римлянина и портовую шлюху… о боги! Наверное, я очень плохая мать — не луплю его за них.
— Ну-у, ты прекрасно с ним управляешься, — заверил ее Луций с мрачной торжественностью.
Диона прикусила губу. Но смех все же вырвался наружу, несмотря на все ее старания. Она хохотала так заразительно, что Луций даже и не пытался бороться с собой.
Они насмешили друг друга до слез; когда один замолкал, другой опять заходился взрывами смеха. В конце концов оба хохотали уже без причины, не в силах остановиться.
Они все еще веселились, когда в дом ворвался смерч — в лице Аполлония. Ее бывший муж выскочил из-за спины Сенмута, слуги, — образчик благородного праведного гнева, такой донельзя комичный и нелепый, что Диона чуть не согнулась пополам от хохота, безуспешно пытаясь взять себя в руки.
Ей удалось это далеко не сразу. Прошло очень много времени, прежде чем к ней вернулось спокойствие. К тому моменту Луций стал настолько холоден, какими умеют быть только римляне. Аполлония же трясло от ярости. Но Дионе так и не удалось до конца справиться с весельем. Утирая выступившие от смеха слезы, она отчаянно пыталась принять невозмутимый вид.
— Аполлоний! Как мило, что ты зашел. Сенмут, скажи кухарке, чтобы послала за вином — выпьем немножко цекубского? По-моему, там немного осталось. И пусть принесет что-нибудь поесть.
С таким видом, словно узрел нечто крайне неприличное, Аполлоний вылетел из спальни Луция Севилия в комнату, более подходящую для приема гостей. Луций пошел за ним. Сам бы он вряд ли сделал это, но Диона крепко сжала его руку и решительно потащила прочь из спальни. Его раб с облегчением вздохнул — наконец-то он остался один и может спокойно заняться вещами.
Диона очень надеялась, что присутствие Луция Севилия и обилие вина и еды помешают тираде, которую Аполлоний, наверное, заготовил заранее, появиться на свет. Было нетрудно догадаться о ее содержании. Бывший муж не заходил сюда с тех пор, как в Александрию приплыли римляне, и даже не давал о себе знать. И Андрогей тоже больше не наносил ей нечастых, но регулярных визитов, как бывало раньше.
— Аполлоний, — сказала она, как только они расселись, — ты знаком с Луцием Севилием, гаруспиком? Луций Севилий, познакомьтесь — Аполлоний, мой бывший муж.
Луций величественно наклонил голову, словно египетский царевич, но и римлянин одновременно. Аполлоний едва удостоил его взглядом. Оба мужчины, похоже, не собирались выказывать хотя бы формального удовольствия от знакомства.
Диона подавила вздох и, изо всех сил стараясь вести себя непринужденно, заговорила.
— Луций Севилий всю зиму был моим постояльцем. Он учил Тимолеона превосходной, изящной латыни.
«А Тимолеон его — жуткому, простонародному египетскому», — подумала она про себя, украдкой взглянула на Луция и изо всех сил стиснула зубы, чтобы не расхохотаться — новый взрыв смеха грозил вот-вот вырваться наружу.
— Твой сын — примерный и сметливый ученик, — заметил Луций Севилий, правда, немного поспешно. — Ты должен гордиться им.
— Он мне мало чем обязан, — съязвил Аполлоний. — После того как мы расстались с его матерью, я отдал Тимолеона на ее попечение. Она сама так хотела: я же счел нужным не препятствовать ей.
Выражение лица Луция Севилия стало ледяным. Посторонний не сразу заметил бы это, но Диона уже хорошо его знала — достаточно хорошо, чтобы разглядеть, что таилось в его глазах и как сжался его рот в твердую узкую линию. Сейчас он казался старше, но крайней мере на свой возраст выглядел.
— В самом деле? Что ж, очень мило и великодушно с твоей стороны — сбыть с рук трудного, неуправляемого ребенка и оставить себе послушного и примерного, — саркастически заметил он.
Аполлоний взвился.
— Ты оскорбляешь меня, милейший?
— Понимай как знаешь. Кстати, что привело тебя сюда! Зачем ты нарушил покой госпожи Дионы?
— Тебе это известно лучше, чем мне, — ответил Аполлоний с кривой усмешкой.
— Ах, вот оно что! Значит, ей нужно твое соизволение, чтобы принимать гостя в своем собственном доме?
— Не просто гостя — если верить слухам.
— Любопытно. И что же ты слышал?
Диона попыталась вставить слово:
— Пожалуйста…
Оба не обратили на нее ни малейшего внимания. Аполлоний, похоже, намеренно взвинчивал себя, чтобы впасть наконец в праведное негодование.
— Я слышал, что в доме дочери Лагидов живет римлянин, увивается за ней, льстит ей, развратил ее своими подарками и в конце концов соблазнил своими прелестями — я вижу, они и впрямь весьма незаурядны. Говорят также, что она втоптала в грязь свое доброе имя, как куртизанка — хуже того: как обычная шлюха.
— По-моему, — отозвался Луций с деланным спокойствием, — ты преувеличиваешь.
— Какое же это преувеличение, если я нашел ее в твоей спальне, рядом с твоей кроватью, чуть ли не в твоих объятиях.
— Да-а, ты совсем не знаешь свою бывшую супругу, да, судя по всему, никогда и не хотел узнать, — заключил Луций Севилий, — если веришь, что она могла позволить себе что-то предосудительное, порочащее ее честь.
— Диона — впечатлительна и легко поддается влиянию. Она красива и — что кривить душой? — соблазнительна. Эту женщину слишком мало заботит ее доброе имя, а уж тем более честь — из скромности, на что я искренне надеюсь, а не из бесстыдства и похоти. Она — легкая добыча для чужестранца: ей несложно заморочить голову сладкими словами, лестью и обещаниями, а потом соблазнить и, когда уйдет прелесть новизны, бросить.
— Совсем как ты?
Аполлоний побелел.
Диона вмешалась прежде, чем могло дойти до рукоприкладства. Взгляд Луция Севилия стал ленивым — таким она его еще не видела. Но крокодилы в озере, готовясь проглотить свою жертву, смотрят именно так.
— Хотелось бы верить, — сказала она самым бесстрастным тоном, на какой только была способна, — что мужчины все-таки отличаются от жеребцов из табуна. Аполлоний, я давно не твоя жена. То, что я делаю, — не твоя забота, не ты несешь ответственность за мою честь.
— То, что делает римлянин с дочерью благородного рода Египта — забота и ответственность каждого мужчины в Двух Землях, — провозгласил Аполлоний.
— Ты смешон в своей напыщенности! Этот римлянин совершенно безобиден. Он ни разу не позволил себе оскорбить меня. А вот ты ворвался в мой дом без приглашения, обозвал меня шлюхой… Твое счастье, что я женщина. Будь я мужчиной, я убила бы тебя.
Луций Севилий, казалось, готов был вложить ей в ладонь кинжал, протяни она руку.
— Сама не будь посмешищем! — взъярился Аполлоний. — Ты хотя бы подумала, прежде чем предложить ему поселиться в твоем доме? Мозги у тебя есть?
— Можешь не сомневаться, — отрезала Диона. — А Луций Севилий — уважаемый добропорядочный человек. За жилье он уплатил мне тем, что обучал моего сына латыни.
— И обогревал тебя по ночам?
Годы общения с Клеопатрой сослужили Дионе добрую службу. Ее руки не двинулись с колен — хотя и были сжаты в кулаки; она лишь сказала с ледяным спокойствием:
— Я не нуждаюсь в твоем позволении вести себя так, как считаю нужным.
Аполлоний раскрыл рот, но Луций Севилий опередил его.
— Между нами не было ничего, кроме дозволенного приличиями, и дружбы, которой я очень рад. Ты знаешь слово — «дружба»? Или это выше твоего понимания?
Аполлоний заскрипел зубами.
— О каких приличиях может идти речь, если мужчина делит кров с женщиной, которая не является ни его женой, ни его родственницей?
— Все ясно, — заключил Луций. — Слов «хозяйка арендуемых комнат» ты тоже не понимаешь. Неужели все египетские эллины такие дремучие и безмозглые? Или только ты один.
Луций Севилий больше чем нравился Дионе, но в эту минуту она ненавидела его всем сердцем — почти так же, как Аполлония.
— Ох, умоляю вас, — начала она, призвав на помощь последние остатки терпения, — перестаньте наконец наскакивать друг на друга, как петухи перед курицей. Я думала о тебе лучше, Луций Севилий. Неужели ты не можешь замолчать первым, чтобы он поскорее ушел.
— Он оскорбляет тебя каждым словом! — Луций едва сдерживал ярость.
— О боги! — вздохнула Диона. — Похоже, в жилах любого мужчины бродит отрава, портит кровь даже самым чутким и здравомыслящим людям и лишает их разума.
Она прямо взглянула на них обоих.
— Будьте так любезны, уйдите отсюда. Оба! И никаких поединков. Я не хочу иметь на совести вашу кровь.
— Я пока не закончил! — рявкнул Аполлоний. — Отошли прочь этого чужестранца, а мы с тобой еще поговорим!
