Влажные губы полураскрылись жадным движением.
Он легко поднял ее от пола и бросил на кровать. Еще раз странно близко мелькнула закинутая голова и вдруг рассыпавшиеся волосы.
— Больно.
С искаженным лицом она освободила прядь волос. Блеснул изгиб колен. Теплое трико скользнуло по лаку ботинки. Ощупывая твердый угловатый каблук, он дрожащими пальцами распутал ее ноги, и вдруг ощутил живое, волнующееся тело. Но оно было вялое, точно безжизненное. Тоня, слегка подняв голову, напряженно и озабоченно смотрела куда-то перед собой, и Иван Андреевич вдруг ощутил, что там, за его спиной, в направлении ее взгляда совершается какая-то тайная гадость. Подло скрипнула дверь. Не видя, он почувствовал на себе взгляды нескольких глаз.
— Что это?
— Пустите, — попросила Тоня.
Инстинктивно он набросил на нее край одеяла, и поднялся, дрожащий от отвращения и жгучей боли.
В дверях стоял Боржевский и с ним еще какие-то фигуры. Иван Андреевич понял, что это было предательство.
Равнодушно поправляя косы, Тоня села на кровать. Корсет у нее распался на части и скользнул со стуком на пол. Она громко сказала ругательство.
— Вон! — крикнул Иван Андреевич, ужасаясь происшедшего.
Он искал рукой электрический штепсель, который где-то видел перед тем, чтобы выдернуть его и погасить бледно зеленевшую на столе лампочку. Мелькали голые руки Тони, которая спешила надеть кофточку. Он дернул штепсель и погасил лампу, но из двери упала яркая полоса света.
— Э, нет, милостивый государь, мы не так скоро собираемся убраться, — сказал тонкий, дребезжащий голос Боржевского.
Он поискал что-то на стене, и тотчас вспыхнула на потолке вторая лампочка.
— Нет, мой дорогой, мы…
Иван Андреевич с силою потряс его за плечи. Еще мгновение, и он чувствовал, что задушит этого противного человека.
— Тише, тише… сделайте одолжение, успокойте ваши нервы, — говорил Боржевский, спокойно барахтаясь. — Вы видели, господа? Мы здесь, мой дорогой… Да слушайте, что вам говорят!.. По частному поручению вашей супруги. Что делать, мой дорогой. Так-с. Голубой корсет и прочее… Мадемуазель, вы можете укрыться одеяльцем потеплее: вы нам больше не нужны… Обои у вас коричневые?
— Темно-красные, вроде бурдовых, — сипло сказал человек, который подавал им чай и коньяк.
Другой был похож на того, в кругленьком картузике, который садился на тройку.
Боржевский противно закашлялся и рванулся.
— Пустите же. Что вы, с ума сошли? Душить человека… Впрочем… для составления акта мы можем уйти и в другую комнату. Да, мой дорогой, нехорошо… непохвально.
Те двое протиснулись между ним и Боржевским, и потом все трое точно растаяли. Последним, прикрывая отступление, вышел коридорный. Дверь плотно затворилась. И все происшедшее показалось мгновенным, гадким сном. Тоня вскочила с ногами в трико и в незастегнутой назади кофточке и спокойно завернула электричество.
Сделалось темно, и точно ночной холодный свет смутно падал сквозь огромные квадраты стекол.
— Это вы сделали, Тоня? — сказал Иван Андреевич.
Она молчала. Он подошел к ней в темноте и нащупал ее фигуру, странно согнувшуюся в кресле у окна. Голова ее лежала низко на коленях.
Девушка плакала в углу. Он хотел открыть электричество, но ему было жутко увидеть ее неодетою и плачущею.
Только в узкой полосе света, падавшей в щель из коридора, виднелись ее руки, обхватившие низко наклоненную голову.
Он подошел и тронул ее за плечо.
— Тоня, зачем вы их позвали? Только ведь мне этого больше не нужно… Я вам сказал правду.
— Дайте мне мою муфту, — попросила она.
Он отыскал и подал. Она достала свой носовой платочек, бесшумно вытерла нос и опять тем же жестом покорности и унижения обхватила руками голову.
Она была похожа на маленькую плачущую девочку, которую кто-то жестоко и незаслуженно обидел. И Ивану Андреевичу было странно и даже невозможно подумать, что перед ним глубоко павшая женщина, свыкшаяся с атмосферой публичного дома.
— Тоня, отчего вы плачете?
Он участливо нагнулся над нею, и теперь ему казалось, что он слышит как-то особенно глубоко биение ее раскрывшейся перед ним души.
— Отстаньте, — сказала она, отвернувшись к стене, и продолжала плакать, крепко уткнувшись в стену теменем.
Он понял, что ей нужны слезы, чтобы выплакать скрытую душевную боль, и перестал утешать. Вместо слов он просто сидел и поглаживал ее по голове, испытывая к ней прежнее светлое и радостное чувство, похожее на чувство отца или брата. И ему было смешно, что Боржевский продолжал зачем-то хлопотать и суетиться.
Потом он встал и запер дверь на крючок. Когда он вернулся к ней, то она уже сидела выпрямившись. В темноте он ощупал ее шею и голову, коснувшись мокрого лица. Она не шевелилась и не плакала.
Он погладил ее еще раз и сел молча рядом.
Теперь ему было ясно, что и Серафима, и Лида сделались только его прошлым. Обе они были обыкновенные эгоистки, каждая по-своему. Они хотели взять от жизни возможно больше счастья. Во всех своих былых недоразумениях с ними он всегда наталкивался на этот неизбежный, тупой вопрос:
— А я? Что получу я? Буду ли счастлив я?
А вот тут, рядом с ним, в темноте сидит существо, для которого эти вопросы уже не имели смысла.
Он придвинулся к Тоне и взял ее за руку. Она не сопротивлялась, и он понял, что и она наконец поверила ему.
— Тоня, да? Ведь вы знаете, что я не обижу вас?
— А Бог вас знает. Да вы это к чему? Как это вы меня можете обидеть? Каждый человек может только сам себя обидеть.
Помолчав, она прибавила:
— Каждый человек сам от себя зависит. Вот я захотела такой жизни и живу. И очень глупо других обвинять. А что ревела я сейчас, так это от собственной глупости. Вы бабьим слезам, пожалуйста, не верьте. Всякий сам своему счастью кузнец… Теперь пустите-ка да зажгите что ли огонь. Что мы в темноте сидим?
Она стремительно встала, с силой толкнула Ивана Андреевича. И опять он почувствовал в ней прежнюю, грубую, сильную и решительную.
— Постойте, Тоня, — попросил он. — Я хочу вам сказать что-то. Вы перебили мои мысли… Мне было с вами…
— Чудак вы. Ну, пустите.
— Нет, подождите же, — сказал он настойчиво и опять усадил ее рядом с собою.
— Да что вам надо?
Он почувствовал, что она с любопытством и сочувственно улыбнулась в темноте.
— Что мы сидим, точно две мыши? Ведь вы получили свое? Ну?
— Знаете, Тоня, вы для меня сейчас самый близкий человек.
— Ничего. К завтраму проспитесь.
Она решительно встала и зажгла электричество. Потом накинула на голову юбку, продела руки и стала одеваться.
— Заплатите скорее за номер и отвезите меня.
Опять он видел перед собой замкнутую девицу-чиновника с холодным взглядом зеленоватых глаз и законченными движениями. Она знала, чего хочет.
— Тоня, я не отпущу вас.
Она ничего не ответила, как взрослый не отвечает ребенку, когда тот говорит глупости, и продолжала быстро одеваться.
Ему стало страшно. Он вдруг почувствовал себя бесконечно одиноким. Закрыв лицо руками, он понурился. И вдруг ему стало ясно, что еще мгновение, и его душа не выдержит. Он почувствовал, что Тоня подошла и стоит возле.
— Что же вы сидите? Вот человек! Ни на кого вы не похожи.
— Поедем ко мне, — попросил он жалобно.
Она отрицательно покачала головой.
Вдруг эта мысль завладела им.
— Нет, поедемте непременно.
Он встал и торопливо надел сюртук.
— Поедемте… Я вам расскажу многое… Ну, я вас прошу. Да, правда, я, может быть, чудак. Я знаю.
Он радостно улыбнулся и пожимал ей руки.
— Поедем ко мне. Я вам не сделаю ничего плохого.
Она иронично пожала плечами.
— У меня болит голова. Лучше не надо. И что мы с вами будем делать?
Она нерешительно, немного с раздражением рассматривала его большую по внешнему виду, но растерянную фигуру.
— Вот не люблю я таких. Ну, что вы? Что вы?
Но он чувствовал, что ее глаза с сочувствием следят за каждым его движением.
— Поедемте? Я вас прошу.
Она молча кивнула головой.
— А вам ничего, что вы едете со мною? — говорила она ему на крыльце. — У вас, небось, прислуга?
«Какая она милая! Я ее люблю сейчас больше всех на свете», — думал он вместо всякого ответа.
И Дурнев радовался мысли, что сблизится с этой девушкой, такой глубоко интересной и вместе несчастной, поможет ей найти самое себя, а она поможет сделать то же самое ему. Он просто был до сих пор барин и буржуй. Не задумывался над жизнью.
— Умаялся, барин, ездивши с вами, — сказал с сочувственным упреком извозчик. — Ну, да прибавите. Барин хороший.
— Теперь только домой! — весело сказал Иван Андреевич. — Что это? Снег?
