Через некоторое время придя в себя, старик одной рукой пошарил в мешке и отыскал бутыль с водой, отпил глоток, и этот глоток воды протолкнул внутрь стоявший в горле комок слез.
Когда волнующие старика мысли немного поутихли, он наконец заметил двух тюленей, высунув головы из воды плывших неподалеку от лодки. Оба животных старались быть на виду, словно молодки, привыкшие вдоволь есть и красиво одеваться. По их поведению старик догадался, что это те самые тюлени, от которых он оторвался, управляя лодкой на большой скорости. Кивнул им, словно старым знакомым, и повел с ними беседу:
— А-а, черные братья, значит, так и преследуете меня толпами… изначально мне всего-то один тюлень был нужен, ну а если вы тоже намерены последовать за мной, что ж, пошли. Во всяком случае, если мы придем втроем, нас никто не прогонит, не упрекнет, что вместо одного я привел целых три тюленя…
Детеныши тюленихи метались вокруг лодки, в которой везли их связанную мать, они выныривали то с одной ее стороны, то с другой, временами начинали кричать, о чем-то переговариваясь на своем языке. Причем, они не были похожи на тюленей, которые обычно при виде человека спасались бегством, ныряли поглубже в воду, прятались от него, да и никуда они не собирались уходить. Только чувствовалось, что эти прелестные малыши опасались разлуки с матерью, но в то же время надеялись: “А вдруг нам удастся как-нибудь вызволить нашу мать из плена, и тогда мы опять все вместе будем счастливы…”
Видя, как страдают тюленьи дети, как сочувствуют они своей матери, старик подумал: “… Они теперь не отстанут от нас, пока лодка не доберется до места и не ткнется носом в берег”.
Детеныши тюленя, словно прочитав мысли старика, который уже начал жалеть их, подошли к лодке совсем близко, они высовывали из воды похожие на два кулачка мордочки, выставляя напоказ свои торчащие в разные стороны и не очень им идущие жесткие усы. Старик увидел, что в их глазах блеснула влага, напомнившая слезы. Мысленно произнес: “Люди говорят: по-настоящему плачет только мать, остальные притворяются, но если с матерью что-то случается, то и дети не меньше нее страдают. Сказано ведь у Махтумкули:
Встретив сильного врага, свинья
Не станет разве прятать поросят?
Ну да, конечно, разлуку одинаково больно переносят и люди, и звери…”
Эта сценка, устроенная жизнью далеко от берега, в море, все, что происходило вокруг его лодки, невольно напомнили старику давние драматические события, связанные с Бертой.
Перед его мысленным взором явственно ожил тот трагический день, который не уходил из его сознания с того момента, как он услышал эту невероятную историю… Он увидел умоляющее лицо несчастной Берты, которая только что ударом весла в грудь была сбита с ног и, не удержав равновесия, вылетела из лодки и с плеском упала в воду. Не в силах понять, почему Умман с ней так поступила, она очень сильно испугалась, изо всех сил пыталась удержаться на воде, цеплялась за борта лодки, все еще не веря, что ее жизни угрожает опасность, она заливалась слезами, с мольбой о пощаде взывая к жалости Умман. А на лодке стояла обезумевшая Умман, глаза ее были налиты кровью, она не ведала, что творила, в руках она держала “пику” с длинной ручкой, и вид у нее был такой, что она вот-вот вонзит ее в грудь Берты…
Перебирая ногами, Берта подплыла к лодке, которая ушла немного в сторону, и обняла руками один ее бок. Дыхание у нее было прерывистым, как у у топающего.
— Что все это значит, Умман?..
— Зачем ты вообще приехала в нашу страну, фашистка! Замуж сильно захотелось?.. А что, среди своих тебе не нашлось мужа? Или наши всех фашистов перебили, ни одного не оставили?
Именно так представил все случившееся Балкан, когда впервые услышал эту историю от Ширвана. В тот момент он уже не помнил, что со времени происшествия прошла целая человеческая жизнь, ему захотелось немедленно сесть в лодку и мчаться спасать Берту, ему очень хотелось успеть, взять Берту за руку и вытянуть из воды. В душе отругал себя: “Смотри, кому я доверил тебя!” Не в силах пережить беду, он только восклицал “ох-хо-хо” и, не сдерживая слез, молча плакал.
Он снова увидел детенышей тюленя с заплаканными глазами и поверил, что это не животные, а его любимая Берта, которая, плача вокруг лодки Умман, просит пощады. Горячая волна захлестнула душу старика.
Старик вновь полез в свой мешок и стал искать там перочинный нож, похоже, он что-то задумал. Сейчас ему нужен был острый нож, чтобы резал сразу же. Нет у него возможности в этой тесноте орудовать тупым лезвием. Старик знал, что имеющийся при нем нож не так уж и остер, но и другого, более острого, у него ничего не было, поэтому придется обходиться тем, что есть.
Найдя перочинный нож, он занялся приведением в порядок его лезвия, взял пиалу, в которую недавно выцедил остатки чая из термоса и выпил, перевернул ее на колено, он знал, что если затачивать лезвие ножа о дно пиалы, нож становиться острее. В душе отругал себя за то, что, будучи на берегу, не прихватил с собой и не бросил в лодку небольшой камень, один из тех, что выброшены морем на берег, как бы он сейчас пригодился!
Старик засучил рукава, словно собирался разделывать тушу, взял в руки наточенный нож и встал во весь рост. В этот момент лодку тряхнуло, словно какое-то животное выплыло из воды и толкнуло ее.
Солнце близилось к закату, его косые лучи падали на воду, отчего нефтяные пятна на ней были затенены и напоминали приготовленный из черной глины жидкий раствор для обмазки.
Поэтому детеныши тюленей, плававшие в этой “глиняной” жиже, казались гораздо чернее обычных тюленей, а их кожа, словно натертая маслом, блестела сильнее обычного.
Теперь старик относился к плененному им тюленю не как к обычному охотничьему трофею, в его судьбе он увидел сходство с несчастной судьбой его Берты, а потому понял, что не сможет дальше удерживать его и везти с собой. Понятно было и то, что данный груз уже давно доставлен по месту назначения.
Он решил начать освобождать тюленя с хвостовой части, которая была поближе к нему, для этого старику надо было перерезать веревки, которыми тот был обмотан и связан. Но он тут же отказался от этой мысли, потому что понял, что тюлень, почувствовав свободу, начнет биться высвобожденным хвостом и не даст ему снять путы с других частей туловища. Тогда он изменил свое прежнее намерение. Решив начать с головы, он осторожно, чтобы не беспокоить только что бившегося в истерике и наконец-то успокоившегося зверя, проследовал сбоку от него в носовую часть лодки. Прежде чем приступить к делу, остановился, посмотрел по сторонам, словно желая еще с кем-то обсудить проблему. “Наверно, так будет правильнее”, - подумал он.
Огненно-красный диск солнца уже давно висел над самой водой.
В этом месте петля из веревки, в которую была просунута голова тюленя, была сделана так, что, если он начнет дергаться, она будет только сильнее затягиваться на его шее. Старик с легкостью перерезал один ряд веревки. Теперь предстояло разобраться с узлом размером с кулак на плечах тюленя, от которого во все четыре стороны расходились туго натянутые веревки. Надо было резко обрезать этот узел, пока тюлень не почувствовал, что полностью освобожден и не начал дергаться. После этого старик широким шагом прошел к среднему узлу.
Ощутив в своем теле некоторую легкость, тюлень, словно желая проверить это, лежа, тихонько пошевелился, от его движения качнулась и лодка.
После этого старику удалось с легкостью перерезать одну из четырех толстых веревок, идущих к узлу. Самым неожиданным было то, что тюлень, похоже, понял намерение старика дать ему свободу, поэтому лежал тихо, давая возможность поскорее совершить доброе дело. На самом же деле вполне возможно, что раны от врезавшихся в тело до крови пожелтевших веревок так сильно мучали его, что он даже не почувствовал того легкого послабления, которое было ему дано. А старику именно это и нужно было.
Надо было быстренько, пока тюлень не почувствовал, что его освобождают от веревок, которыми он обмотан, перерезать остальные три. Сейчас даже если удастся перерезать хотя бы два толстых каната, уже можно считать, что с основным узлом покончено.
Старик подвинулся поближе к узлу и, чтобы устойчиво стоять на ногах, схватился за канат слева от него, после этого ему удалось с легкостью перерубить еще одну ведущую к узлу веревку. Теперь надо хотя бы еще одну веревку обрезать, тогда можно будет считать основную задачу выполненной. После этого останется пройти к хвост у тюленя и высвободить его, это не представлялось старику таким уж и трудным делом.
Однако стало ясно, что матерый тюлень, почувствовав наконец близкую свободу, не даст перерезать третью веревку. Он вдруг ожил и начал извиваться, как будто хотел переместить к шее основную часть своего туловища, затем взревел и изо всех сил подскочил вверх, казалось, он улетит, оставив в лодке похожий на метлу свой не освобожденный хвост.
