Старик не устоял на ногах в резко качнувшейся лодке, шатаясь, он ударился о мотор лодки и сильно ушибся. Разозлившись, выругался на тюленя:
— Ах ты, негодяй, сволочь такая, ты вообще не заслужил, чтобы тебя жалели. Я его освободить хочу, а он мешает мне. Потерпел бы еще немного… и совсем был бы свободен…
Но старик, который все еще сравнивал положение плененного тюленя с положением, в котором оказалась его Берта, быстро простил его. Взяв себя в руки, стал искать перочинный ножик, который выронил из рук во время удара, и нашел его на дне лодки, рядом с хвостом тюленя, после чего продолжил свое прежнее занятие. Веревка, которой как подпругой был обмотан живот тюленя, после того, как были перерезаны две другие веревки, заметно ослабла, теперь тюлень при желании мог бы вытянуть свое туловище из-под этой петли. Вот только хвост был привязан слишком крепко, надо было перерезать веревки на хвосте, тогда среднюю можно будет и не обрезать, в этом уже не будет необходимости.
Когда тюлень подпрыгнул во второй раз, ему удалось сконцентрироваться и перебросить большую часть туловища через левый борт лодки. Под тяжестью его тела лодка сильно накренилась на один бок и чуть было не перевернулась. Старик, резко бросившись в противоположную сторону, едва удержался от выпадения за борт. После этого тюленю уже было нетрудно высвободить среднюю часть туловища и кровоточащий хвост из ослабших пут. Он выпрыгнул за борт, игриво махнул хвостом, как бы говоря: “Ну, мы пошли, и вы тоже бывайте!” — и был таков.
Некоторое время в том месте, куда нырнул тюлень, на поверхности воды плавали сгустки крови, складываясь в причудливые пятна, но потом и они растворились в морской воде, исчезли. А еще через какое-то время старик увидел, как вдали с радостными криками вместе со своей матерью плывут маленькие тюленята, подставив солнцу свои блестящие лакированные спины.
Провожая взглядом удаляющихся от него тюленей, старик снова с сожалением вспомнил об израненном хвосте матери. Но сейчас главным было то, что тюлень получил вожделенную свободу, а все его раны, как говорят русские, заживут до свадьбы, тем более, что лекарем для него станет соленая морская вода, излечивающая тысячи болячек.
… Берта была где-то поблизости. Старик верил, что она рядом и внимательно наблюдает за всеми его действиями. Он также видел, как полы ее широкого свадебного платья белой пеной лежат на макушках волн…
Если некоторое время назад Берта говорила старику встревоженным взглядом: “…Неужели ты подвергнешь это несчастное животное таким же испытаниям, через которые прошла я? Неужели разлучишь его с любимыми просторами, родными детишками?” — то теперь, при виде того, как весело и радостно уплывают тюлени, взгляд ее стал одобрительным: “Пусть уходят… Хорошо, когда каждый находится на своем месте”, она смотрела на старика с любовью и благодарностью. Теперь, когда в ситуацию вмешалась Берта, иначе и быть не могло.
Заново заведя двигатель моторной лодки, старик заторопился домой. И снова лицо его обдувал приятный морской бриз.
Все его мысли сейчас были о Берте.
С той мину ты, как стало известно, что Берта не у тонула, а осталась жива и теперь, возможно, где-то обитает, старик будто прозрел и на все, что связано с ним и Бертой, стал смотреть совершенно другими глазами. В доме его сына Эльмана висит фотография, на которой они снялись все вместе, когда у них гостила сестра Астахова. Он слышал, что точно такую же фотографию гостья забрала с собой. На фото женщина стоит в обнимку с детьми Эльмана и счастливо улыбается.
Нет, конечно, эта женщина никак не может быть сестрой Астахова, ведь так себя могла вести только мать и жена, оставившая здесь сына Эльмана и любимого мужа. И уж если на то пошло, он не помнит, чтобы его друг Астахов когда-нибудь упоминал о своей сестре…
Подставив ветру грудь, старик спешил поскорее добраться до фотографии в доме сына и заново внимательно всмотреться в черты лица полноватой женщины в очках, стоящей в окружении всей своей родни. Но и без того старик уже не сомневался, что та женщина с фотографии, любовно обнимающая внуков и похожая на большую птицу, распростершую крылья над своими детенышами, не кто иной, как его любимая Берта.
Ашхабад,
1999–2000 годы.
Сегодня утром Марьям проснулась от доносящегося из дальнего конца двора знакомого кокетливого смеха вдовой соседки. А ей так хотелось еще немного побыть в этом волшебном царстве сна, понежиться в согретой ее обнаженным телом постели. К тому же ей некуда было спешить, она нигде не работала и ничем особенным не занималась. Марьям относилась к категории богатых домохозяек. Ее муж был старше нее лет на пятнадцать, он был из тех, кто умело воспользовался суматохой последних лет, связанной с распадом государства, вовремя использовал ее в собственных интересах и завладел несметными богатствами. Такие, как он, называли себя “новыми туркменскими баями”, народу же они были известны как “разбогатевшие потом”. Словом, он был одним из тех, кто, как в сказке, в мгновение ока стал богачом.
На самом деле все поздние туркменские богачи действовали по одному сценарию, ведь у них не было опыта предков, поэтому они, ведя одинаковый образ жизни, набирались опыта друг у друга.
Первым делом обзаведясь парком престижных иномарок, они сразу же приступали к строительству элитных особняков в разных концах города. И вот еще в чем “новые туркмены” повторяли друг друга: имея жен, они с большим удовольствием заводили себе молоденьких любовниц, обращали на себя всеобщее внимание и даже кичились этим.
Марьям была как раз из тех, кто в мечтах о роскошной жизни становился любовницей состоятельного, хотя и женатого мужчины. Вот уже три года она в свое удовольствие жила в доме, купленном ей ее мужчиной. И сейчас в другом конце двора был почти готов строящийся специально для Марьям шикарный двухэтажный особняк.
Года два-три назад, покупая этот дом и оформляя купчую на имя Марьям, “новый туркменский бай”, показывая своей возлюбленной на аккуратный одноэтажный домик со всеми удобствами, пообещал: “Ты пока поживи в этом доме и потерпи немного, я потом выстрою для тебя двухэтажный дворец!”
И после, когда они с Марьям, как молодожены, проводили свой “медовый месяц” на берегах Италии, он еще пару раз напоминал о своем обещании.
Если он не был в командировке, “разбогатевший потом” три ночи в неделю посвящал своей любовнице, но и в другие дни, как только у него появлялась свободная минутка, заезжал сюда, чтобы проведать свою милую, крутился возле нее.
Марьям не понравился прозвучавший в неурочное время громкий смех соседки. Потягиваясь и протягивая руку к лежащему в ногах просторной кровати шелковому халату, ласкающему голое тело женщины, недовольно выругалась про себя: “Чему эта шлюха с утра пораньше радуется?!”
День уже давно был в полном разгаре. Раскрасневшийся с самого утра, как только что испеченная лепешка, шар солнца торопливо карабкался в небо, словно совершая восхождение на гору. Ничего этого не видела Марьям, укрытая в полумраке комнаты с плотно зашторенными окнами.
Сощурив глаза, зевая и потягиваясь, Марьям подошла к окну, где глазам ее предстала следующая картина: соседка, прислонившись к разделяющему участки деревянному штакетнику высотой с человеческий рост, покачивая роскошными крутыми бедрами, словно кого-то дразня ими, стояла возле их строящегося двухэтажного особняка и весело болтала с худощавым наемным работником, которого муж со словами “плотницкие работы будет выполнять он, люди хвалят его как хорошего мастера” привел примерно с неделю — дней десять назад. Говорила главным образом соседка, время от времени прерывая разговор громким смехом, парень же, не отрываясь от работы, замерял и отрезал доски и лишь иногда, подняв голову, для приличия поддакивал ей и улыбался.
Соседке было далеко за сорок, однако была она красива и статью вышла. Это была женщина, которая умела привлекать внимание мужчин, глядя на нее, они с восхищением думали: “А кобылка-то еще ничего!”
Марьям завидовала умению той одеваться, на ней всегда были наряды европейского кроя, но с национальным колоритом. Она и сама, как все молодые и влюбленные женщины, любила одеваться. Каждый раз, надевая на себя что-то новое, она видела в зеркале, как идет ей новый наряд, который делает ее еще красивее, и верила, что после этого муж будет любить и желать ее еще сильнее. Она и сама не замечала, как временами начинала подражать соседке, перенимая ее стиль одежды и тем самым вступая в тайное соперничество с ней. До сих пор их соседство не распространялось дальше обычных приветствий. Муж советовал ей не особенно сближаться с вдовой, не водить с ней дружбы, не ссориться по пустякам и держаться от нее на расстоянии. Напоминая ей, что это не просто женщина, а женщина-журналист, которую он время от времени видит по телевизору на высоких правительственных совещаниях, он наказывал: “Не очень-то открывай ей душу, пусть она не знает твоих тайн, держись от нее подальше”. Говорил, что от таких женщин чего угодно можно ждать, сказал, что он и сам немного опасается этой женщины.
