— Ро-о-ё-ота!.. Правое плечо вперёд, шагом… аршшш! — и повёл её на воинскую платформу.
Неподалёку от водокачки бравый сержант скомандовал: «Стой! Ать-два. Напра-а-во!» — кинулся к капитану. Тот махнул рукой: мол, командуй без меня, а отправился оформлять документы. Сержант напыжился, побагровел, словно его схватили за горло.
— Смиррр-па-а-а! — гаркнул сержант и вздрогнул, будто испугался собственного голоса. Вздрогнули и новобранцы, подтянулись, задерживая в груди дыхание, — белобрысый их прямо-таки загипнотизировал. — Вольно! — скомандовал вдруг сержант воркующим, сытым голоском.
«Ну и глотка, — с удивлением подумал парень в полосатых брюках. — Труба, а не глотка. Настоящий карнай!»
Сержант вдруг заговорил человеческим голосом:
— Товарищи мобилизованные! Воинский эшелон пока не подан. Так что время у вас есть. Можете па прощанье потолковать кому с кем надо. Если у кого жёны-невесты… — сержант почему-то застеснялся, покраснел и мгновенно, потеряв воинский лоск, превратился в обыкновенного мальчишку. — Короче говоря… Далеко не расходиться, — он снова напыжился, набряк и, логике вопреки, но согласно Строевому уставу, скомандовал:
— Ррразайди-ись!
На воинской платформе стоял неумолчный гомон. Мобилизованные — безусые юнцы и солидные отцы семейств, — сбившись в группки, обнимали родных и товарищей, украдкой пили «Московскую», пели неестественно громкими голосами, плясали. Провожавшие их женщины деревянно улыбались и лили тихие слёзы.
Парень в кителе, выйдя из строя, не знал, куда податься. Его близкие остались в кишлаке, ташкентские приятели не знают о том, что он здесь. Парень подошёл к сержанту. Просто так, посмотреть. Сержант глянул на него светлыми задиристыми глазами. Вне службы он, видать, был золотой человек.
— Ты чего это так вырядился?
— А? — не понял парень.
— А!.. Ворона-кума. Говорю, вырядился зачем так? Сверху китель-сталинка, а внизу — буржуйские штаны в полосочку.
Грянул оглушительный хохот. Новобранцы рады посмеяться, а тут такой замечательный повод. Сержант, однако, сообразил: хоть и здорово он поддел «интеллигента», а всё же не совсем. Сочетание больно сомнительное. Слов сочетание. Как бы от начальства не нагорело. Он вновь обрёл важный, недоступный вид.
— Ладно. Посмеялись и довольно. Занимайтесь своими делами.
Парень в «сталинке» побрёл прочь, уши его пылал». Опершись о фонарный столб, он глядел на площадь. Она плавала в розоватом тумане. Но вот туман стал рассеиваться, и парень окаменел: со скрежетом подлетел грузовой «газик», из его запылённой кабины выпрыгнула девушка в зелёном платье, остановилась в растерянности, не зная, куда идти…
Он отвалился от фонарного столба, протянул руки вперёд, беззвучно зашевелил губами, на негнущихся ногах побежал. Она увидела, охнула и тоже побежала. И вдруг они остановились, не зная, что сказать друг другу. Девушка, плача и смеясь, произнесла:
— Вот и я, Рустамджан.
— Мухаббат… Мухаббат! Как же это, откуда?
— Села на попутную машину и…
— Мухаббат! — всё повторял и повторял Рустам. Он как-то совсем отчётливо сознавал, что, произнося имя девушки, говорит и о своей любви. Мухаббат — это любовь.
Он смотрел и не мог наглядеться. Глаза — чёрные миндалины, мягкие черты лица, тронутого солнцем; брови вразлёт, густые ресницы поседели от дорожной пыли.
— Как же так? Мы попрощались…
Парень заметил, что Мухаббат в туфлях на высоких каблуках. Ой-бо! Да ведь она не случайно здесь. Эти туфли, должно быть, специально взяла на полевой стан и с хлопкового ноля — прямиком сюда. Хотела сделать сюрприз. О Мухаббат!
Тут только он обнаружил, что в руках девушки — букет полевых цветов. Родная!
— Рустам-ака, не сердитесь на меня.
— Сердитесь! Да я готов на руках тебя носить, Мухаббат. Вслух же ом сказал, теребя в руках невесть откуда взявшийся носовой платок:
— Сердиться? Вы… — Рустам побледнел от переполнявших его чувств и тихо добавил: — Соловейчик мой прилетел.
Она расцвела в улыбке, потупилась.
И лишь сейчас они приблизились друг к другу, взялись за руки. Букет полевых цветов разделял их. От него исходил щемящий запах простора, приволья.
Новобранцы, провожающие поглядывали на эту пару с нежностью и сочувствием. Даже бравый сержант, которого не очень-то смутило падение Севастополя, совсем гражданским жестом сдвинул на глаза пилотку и вздохнул
— Соловейчик, — тихо повторил Рустам.
Сержант удивился. С ним на курсах младшего командирского состава учился один шустрый малый по фамилии Соловейчик. Тоже мне, выдумал нежное имечко для любимой! Они, правда, влюблённые — народ чумовой. Ещё и не такое придумают, рыбками-птичками величают друг дружку.
Не знал сержант, что Соловейчиком ласково называют Мухаббат в колхозе и стар и млад. За звонкий её голос, за ласковый характер. Именно — Соловейчиком. Не соловушкой. не соловьём, а Соловейчиком. Причём по-русски. Так уж прижилось. Не совсем грамотно, может быть, с точки зрения знатоков русского языка, зато от души.
И ещё подивился сержант тому, что парень с девушкой говорят друг другу «вы». Это удивляло и самих влюблённых, особенно — Мухаббат. То, что она говорит ему «вы», — понятно. С древнейших времён повелось, чтобы узбекская женщина говорила мужчине «вы» — знакомому ли, постороннему, брату, мужу — всё едино. Но почему Рустамджан обращается к ней на «вы»? Два года встречаются! Весь колхоз с нетерпением ожидал, — когда же, наконец, свадьба. Один лишь старый Максум — дядя Мухаббат — не сочувствовал этой чудесной паре. Даже препятствовал; в прошлом году умудрился расстроить свадьбу: мол, ещё молода Мухаббат.
Отчего же они до сих пор на «вы» — от избытка нежности, что ли?
Рустам перехватил поудобней букет.
— Спасибо, Соловейчик. Только не надо плакать, — он взял Мухаббат осторожно за локоть и отвёл к скамейке. — Ну, ну же… улыбнитесь. Я хочу запомнить вас весёлой, улыбающейся.
Мухаббат вымучила улыбку и смахнула с лица слезинки.
— Вот так, умница. Хорошо.
Девушка вдруг закрыла лицо руками. Плечи её затряслись от беззвучных рыданий. Рустам растерялся, стал утешать Соловейчика, и как-то само собою вышло, что голова Мухаббат очутилась на его плече. Соловейчик лепетала не разобрать чего. Горевала. Парень, сам чуть не плача, бормотал:
— Ну же… Не надо. Вот я вернусь, и мы поженимся,
— Зачем мы раньше не поженились?!
Об этом Рустам мог говорить часами. Ещё бы! Ему не знать — почему? Дядя не позволил, Максум-бобо! Парень надеялся, что хоть перед отъездом в армию получит согласие грозного дяди. Куда там! Затряс Максум своей козлиной бородой, скособочился от гнева: «Зря по пятам моей племянницы не ходи, сапоги стопчешь. В загс ему захотелось!.. Фиолетовую печать в паспорт. Да ещё накануне армейщины! Новая мода — вдов штамповать в загсе. А ну, проваливай, учитель. Навострился там, в городе. Иди лучше своих сопляков учи. Дважды два — четыре!»
И чего старик на него, Рустама, взъелся? Ну — учитель. Окончил учительские курсы, заочно учатся в пединституте. Что тут плохого? Просто облюбовал старик другого жениха для племянницы. И добро бы стоющего, а то так — прощелыгу.
Парень осторожно, словно невиданный хрусталь какой, погладил девушку по плечу.
— Не надо… Всё будет хорошо.
Она подняла на него глаза.
— Да, хорошо, — и тут же словно прочитала его мысли: — А на дядю не надо обижаться. Он человек старый. Не то что замуж — до сих пор ворчит, что я без паранджи хожу. — Она не выдержала, рассмеялась. И Рустам рассмеялся. Выдумает же старик Максум!
— Не сердитесь на него, Рустам-ака. Всё-таки он мой дядя. А во мне можете быть уверены. Буду ждать до победного дня. И ещё дольше. Хоть всю жизнь.
— Я вернусь, обязательно, непременно вернусь, Мухаббат, родная моя, честное слово! — заторопился Рустам и мучительно покраснел, понимая, что говорит по-мальчишески, глуповато даже. Ну, где у него гарантия обязательно и непременно вернуться с войны? На войне убивают. Сотни, тысячи таких, как он, ежедневно уходят из жизни.
Рустам помолчал, заговорил по-другому, — напрямик, жестоко.
— Обязательно вернусь — это я слишком. Да, могу и не вернуться. Но не хочу в это верить. Ждите меня, Мухаббат. Горе нынче вошло почти в каждый дом. Врага надо бить! Пока он бьют нас. А надо — его, его! Это мой долг — воевать.
— Я понимаю… Тяжело расставаться. Но вы не обращайте на это внимания. Я буду ждать вас.
— Спасибо. Верю. Маму мою не забывайте.
— Ой!.. Как можно? Тётушка Хаджия… Теперь у меня две матери: моя и тётушка Хаджия.
— Спасибо, Соловейчик!
Солнце палило немилосердно. Рустам решил поискать местечко попрохладнее. Они подошли к навесу возле водопроводной колонки. Желающих освежиться было хоть отбавляй В очереди за водой Рустам заметил Ибрагима, здоровенного парня, студента физкультурного института. Они познакомились в военкомате. Возле Ибрагима, курившего папиросу, с достоинством горевал старик с белоснежной бородой — отец, должно быть.
