Всю осень вокруг обреченного Храма кипела работа. Словно муравьи облепили купола черные фигурки верхолазов, которым надлежало сорвать с крыши и куполов листы позолоченной обшивки. Из разоренных проемов огромных порталов вытаскивали мраморные статуи, обвязав веревками за шею, словно туши на бойне. Они остались лежать под дождем и снегом, погибая от ударов падающих с кровли листов.
В конце ноября на ободранных куполах вновь появились люди. Звеня пилами и стуча молотками они облепили основание семиметрового креста. Прохожие останавливались, задрав головы, стягивались из отдаленных районов любопытные: разнеслась весть - нынче будут валить крест.
Не простое это, как оказалось, дело. Вначале металл со всех сторон хорошенько подпилили, затем обвязали толстым канатом, а канат прикрепили к грузовику, стоящему во Всесвятском проезде. Осталось лишь хорошенько дернуть. Шофер откатил и, выжав до отказа газ, рванул вперед. Женщины в толпе взвизгнули, закрыв ладонями лица. Взревев, машина как тетиву натянула канат, задрожала от напряжения, отрывая от земли задние колеса. Но крест не шелохнулся.
Народ, толпившейся вокруг, охватило странное чувство. Задор поругания святыни, сладкий для нищего духом, сник. Увидели тут зеваки, как мизерны они рядом с Храмом, как ничтожны и жалки. Притихла галдевшая толпа, некоторые же, не сумевшие истребить в душе постыдное суеверие, пошли прочь, подгоняемые выкриками юродивого - по виду бывшего попа или бродяги. Дрожа и сотрясаясь от кашля, то заливаясь слезами, то хохоча, он воздевал кривой перст к небу:
- Велико терпение Всевышнего. Неисчерпаема мудрость и любовь Его. Тяжкое испытание посылает он вам, на краю стоящим! Так не гневите, не гневите Отца и Заступника! - стоя на коленях в затоптанной снежной каше, юродивый усердно крестился, ожидая, по-видимому, появления карающей десницы или сокрушающего огненного ливня. Но из облаков, плывущих за остовом купола, никто не явился, не метнулись в глумливых безбожников разящие стрелы.
Вновь завел шофер мотор грузовичка, снова взял разгон и рванул трос. Отшатнулась толпа. Но и во второй раз устоял крест.
Тогда подогнали еще один грузовик, нагрузили кузова камнями и рванули сообща. Рычание моторов огласило тишину, натянулся тетевой металлический трос. Сломился все же крест! Замер на мгновение и страшно рухнул, со скрежетом и железным лязгом. Скользнул вниз по металлическим прутьям каркаса, вздымая снежные фонтаны и фейерверк искр. В паутине арматуры застрял, тяжело раскачиваясь на ветру. Тихо стало внизу. Сотни глаз были прикованы к золотому сиянию креста, упорно не желавшего покидать свое место. Стукнув в последний раз о ребро остова, словно застонав, он заскользил вниз, рухнул наземь и исчез в столбе пыли...
4 декабря в праздник Введения во Храм Пресвятой Богородицы, сквозь выломанные порталы завезли внутрь семь тонн аммонала. Специалисты из Союзвзрывпрома разместили взрывчатку в соответствии с разработанным планом.
Взрыв назначили на двенадцать по полудню. К этому времени оцепила милиция улицы, тесня толпу. Разные здесь собрались элементы - кто веселится, кто молится, кто угрожает. Старушки черные, еле ползающие, матерые румяные здоровяки с пасмурным взглядом - то ли из бывших, то ли их нынешних бунтарей. Пацанье и всяческий люд, что при любых событиях присутствует, хоть то похороны, хоть Первомай, хоть пожар или открытие памятника - бузотеры. А среди них шастают беспризорники, интересуясь очисткой карманов.
Были среди толпы лица незаметные, но значительные. Потомки тех, кто строил и украшал Храм пришли проститься с ним и в немощи своей покаяться. Детям и внукам, что привели с собой, говорили: "Смотри, милый, душой запоминай. Расскажешь детям своим все, как было. Может и опомнятся люди".
Худющий слепой бородач, по виду из священнослужителей, напевно читал по памяти царский манифест: "Да простоит сей Храм многие веки, и да курится в нем перед святым престолом божьим кадило благодарности до позднейших родов, вместе с любовью и подражанием к делам их предков..."
Кашляя кровью и тряся бороденкой причитал что-то о неминуемой каре захудалый попик и рвался к Храму. Крепенький милиционер без особых усилий отволок его по грязному снегу к закрытой машине с красным крестом и сдал санитарам.
Ближе к намеченному сроку подтянулись к Храму чины из разных комиссий и важных организаций. Бригадир подрывников доложил и о полной готовности. Поспешили прочь начальники, покидая опасное место.
Оглядевшись, бригадир поманил к себе опытного сапера комсомольца Валентина Геншина:
- Неспокойно мне что-то, Валька. Всю ночь тут наряды дежурили, чтобы народ взрывчатку не растащил. Никаких инцидентов не отмечено. Разве что юродивый один, хрен замухрыщатый пытался парней против взрыва сагитировать, а потом рвался во внутрь помолиться. Не пустили, само собой, вызвали медпомощь, свезли в психушку... - Он жадно затянулся, пуская по ветру вонючий дым и щурясь. - Все путем вроде. А проверить не мешает. Сходи, Валька, глянь. Не сносить нам головы, если сорвем операцию.
Мужчины коротко взглянули в глаза друг другу и поняли многое. Про раскалывающуюся после ночного хмеля голову, про страхи смутные, про то, что вместо ящиков с динамитом вдруг обнаружится в шпурах пустая темень.
- Глянуть можно, - лихо сплюнул Геншин и пошел в Храм. Вразвалочку так, спокойненько, даже не замешкал в черном проломе портала. Шел и машинально считал секунды. Как обычно. Много повзрывал на своем коротком веку Геншин - гранитные карьеры, солевые шахты, разрушенные заводские корпуса. Взрывал лихо, с матерком, с посвистом, любил, когда смерть в затылок дышала. А когда узнал, что выпала ему честь очищать площадку под Дворец Советов, подал заявление в партию. Раз оказали ему коммунисты такое доверие, значит достоин.
Об этом надо думать, об этом. Чтобы кровь бурлила в жилах, отбивая победный ритм, а не леденела, отхлынывая от сердца. Темно в Храме. Пусто и гулко. Нанесло в разбитые окна снегу, страшно зияют раны от сорванных полотен, сгинувших статуй. Хрустит под ногами на плитах драгоценного мрамора обломки камня, щебень, мусор. Падает сквозь ободранный купол серебристый снег, покрывая саваном приговоренного на погибель.
Валька считал минуты. Не поднимая глаз на смотревшие со стен лики, проверил шпуры. Ящики стояли на местах. Капсулы, шнуры - все как положено. И понял он, что тайно хотел другого. Но чуда не случилось, и выходит исход предрешен. Раз сам Господь за Храм свой не заступается, значит, на совесть людей положился. А посему - ничто уже не спасет его, Вальку Геншина от вины и расплаты. Тогда прекратил сапер счет, вышел в центр под купол и поднял лицо к голубевшему сквозь прутья далекому небу. Рука сама сняла шапку и ею же, этой шапкой казенной с эмблемой "Дворцестроя" и висячими на ушах шнурками, широким крестом обмахнула грудь...
Все молча смотрели, как темный ватник подрывника медленно явился из дверного пролома и двинулся по искристому снежку к группе начальственного вида.
- Можно пускать, - сказал Валька сорвавшимся голосом и отвернулся, пряча глаза. Бригадир скомандовал:
- Внимание, запальный!
На Спасской башне начали бить Куранты. В тишине донесся из Кремля прощальный перезвон колоколов.
- Давай!!! - рявкнул бригадир парню, державшему ручку магнето и, заметив его нерешительность, добавил отчаянный трехэтажный мат.
Рвануло и загрохотало оглушительно, подняв галок с Кремлевских стен и отпугнув толпу. Ударная волна со звоном тряхнула стекла в окне. Варя отпрянула от подоконника, машинально втянув голову в плечи и жмурясь. Заплакал Миша на руках отца. Они стояли у окна гостиной, следя за происходящим с высоты десятого этажа.
Серафима Генриховна, сославшись на головную боль с утра закрылась в своей комнате. Оттуда доносилась музыка. Второй концерт Рахманинова звучал тревожно и мощно. Серафима играла и за фортепиано и за оркестр. Причем так, словно выступала на мировом конкурсе.
Клава, конечно же, пошла на набережную. Она уже нафаршировала яблоками купленную на рынке утку, уложила ее в чугунную жаровню, оставив место для картошки. К винегрету нашинковала, что положено, к паштету лук поджарила, горчицу с уксусом и маслом для селедки сбила, а когда хрен для холодца терла, ревела крокодиловыми слезами. Умылась, прифорсилась и, оживленная любопытством, побежала на набережную. Она, наверно, и визжала громче всех, когда прогрохотал взрыв и рухнул в столбе пыли один из четырех пилонов.
- Нет, нет, нет! Не понимаю я этого. Не понимаю! Зачем было так!? Варя яростно трясла головой, стиснув пальчиками виски.
- А как? - пробасил Лев, покачивая раскричавшегося сына.
- Не знаю. По-другому. Может, ночью. Что бы никто не видел.
- Только дурные дела свершают тайно, под покровом темноты. А здесь дело справедливое. Уверяю тебя, Варенька, эта махина не представляла никакой художественной ценности. К тому же исторически изжила себя. - Он улыбнулся притихшему ребенку. - Михаил все правильно поймет, когда вырастет и станет рассуждать о наших завоеваниях. Знаешь, что сказал адвокат Стасов - человек известный, эрудированный? Он отметил, что рядом с древними соборами Кремля Храм Христа смотрится как большая фальшивая брошь.
