Больше ничего мне в голову не приходило.
Мы подъехали к ресторану. Построенный из розового кирпича и окруженный выгоревшим на солнце частоколом, с кованой мебелью, обитой ситцем, он выглядел чудесно. При виде этого великолепия я почему-то представила себе французскую ферму, но вслух этого не сказала. Ведь я никогда не была во Франции.
Метрдотель провел нас к столу. Официант принял заказ на вино, и снова повисло молчание. Я заговорила о своем агентстве — это единственное, что пришло мне в голову. Рассказала о том, что случилось с Энрико Моралесом и Ким Хеленс, потом про Тони Маки, который уехал на Шри-Ланку, не предупредив меня. Я понимала, что несу чушь, но на меня что-то нашло, и я никак не могла остановиться.
Меня остановил Брэдшоу. Он внезапно наклонился вперед и взял меня за руку.
— Я все время думаю о вас.
Мне показалось, что я ослышалась. Я смотрела на наши руки. Его — белая, холодная, с прекрасным маникюром. Моя же показалась мне бесформенной, нелепо-розовой.
Я посмотрела на него. Он грустно улыбнулся и внезапно сильно постарел. Мне сразу вспомнился папа.
— Наверное, это все ваша валентинка.
— Простите меня. Это была очень, очень глупая шутка.
— Не говорите так, — сказал он.
Официант принес вино, и Брэдшоу убрал руку.
Он выпил вина и осторожно отодвинул бокал. И тут завесу молчания прорвал нескончаемый поток слов.
Он рассказал мне о Лорейн, своей жене. О том, как его словно поразило молнией в тот момент, когда он впервые увидел ее. Как они были счастливы целых двадцать пять лет и как она неожиданно заболела. И как он тосковал по ней, когда она умерла.
— Мне казалось тогда, что жить дальше незачем. Но я все-таки жил, хотя бы ради Аманды.
Я подумала о папе, о том, что случилось бы с ним, если бы мама умерла. Стал бы он жить ради меня?
— Вам, наверное, было очень одиноко.
Это единственное, что я могла сказать.
— Да. И я никогда не пытался избавиться от этого чувства. Я не слишком общительный человек. Я знал: то, что было у нас с женой, не повторится больше никогда.
Потом он посмотрел на меня и медленно произнес:
— Молния так редко бьет дважды в одно и то же место.
Я чувствовала, что лицо у меня пылает. Я знала, что он сейчас скажет, испугалась этого. Извинившись, я встала и пошла в туалет и долго разглядывала в зеркало незнакомую мне женщину в серебристом платье от «Прада».
Когда я вернулась за стол, Брэдшоу не стал возобновлять разговор. Вскоре нам подали ужин, и за едой он держался очень мило, но слегка небрежно, как, наверное, вел себя с клиентами. Он рассказывал мне захватывающие истории о славных голливудских временах, и напряжение мое стало спадать. Я даже смогла сделать вид, что предыдущего разговора не было.
Поздно вечером лимузин доставил меня обратно к офису. Брэдшоу вышел из машины и проводил меня до входной двери.
— Спасибо, — сказала я. — Это был незабываемый вечер.
Он снова поцеловал мне руку.
В ту ночь я не могла уснуть. Я вспоминала, как он смотрел на меня, его холодную руку, лежащую поверх моей. Я твердила себе, что ошиблась, что неправильно поняла его, но знала, что никакой ошибки нет.
Я была изумлена. И польщена. И тронута. И при этом знала, что совершенно этого не заслуживаю. Джон Брэдшоу ошибался с самого начала. Что бы он ни воображал, какие бы видения ни посещали его, это не я. Он меня совсем не знает. Просто пришла пора. Он столько лет был одинок, столько лет прожил за глухой стеной. Он сам сказал, что необщителен (мне сразу вспомнилось, что в списке десяти самых ужасных людей в Голливуде он стоял под номером один). И он слишком горд, чтобы самому сломать все это, чтобы самому сделать первый шаг. И тут появилась я со своей идиотской фотографией и валентинкой — это я его растормошила, я сделала первый шаг.
Я больше не старалась уснуть. Необходимо решить, что же теперь делать. Я боялась. Не могла понять, хочется мне или нет, чтобы события развивались дальше. Несмотря на возраст, Брэдшоу всегда мне нравился, меня привлекало ощущение угасающей энергии, исходившее от него. И его уязвимость, которую в тот вечер я увидела, была так трогательна. Но есть и другая его сторона. Я не могла забыть его надменность, леденящую холодность, взгляд, брошенный на меня в магазине «Хьюго Босс», все, что происходило до того, как он начал «все время думать обо мне». И еще я все время вспоминала старческую пигментацию на его руках с наманикюренными ногтями.
Мысль о том, чтобы оказаться с ним в постели… Я гоню ее от себя, не хочу ничего представлять. И все-таки невольно думаю о том, как это могло быть.
Стеф и Лори позвонили утром. Обеим хотелось узнать, как прошла премьера. Ни одной из них я не рассказала, что случилось потом, даже Лори, несмотря на мое обещание. У меня не хватило духу говорить об этом, слишком все странно. Я просто сказала им, что все оказалось просто замечательно.
Джон позвонил мне домой на другой день. Он снова был очень сдержан, угрюм и холоден. На мгновение мне снова показалось, что я тогда неправильно его поняла. Но потом он произнес:
— Когда я снова увижу вас? Вы можете поужинать со мной в пятницу?
Я растерялась, но потом ответила:
— Да, конечно, с большим удовольствием.
Когда я приехала в офис в понедельник утром, меня там поджидал Гари.
— Я слышал, ты встречалась с Джоном Брэдшоу в пятницу вечером.
— Ну, это ни для кого не секрет.
Гари вытащил журнал — самую жалкую дешевку из тех, что стоят на газетных стендах, — на обложке поместили фотографию, на которой мы с Джоном Брэдшоу выходили из «Плюща», и заголовок: «Это его внучка?»
— Тебе не стыдно, Гари? С каких пор ты подписываешься на подобные журналы?
Он побагровел.
— Что ты вытворяешь, черт побери? — закричал он. — Зачем ты водишь за нос этого беднягу?
Я почувствовала, что где-то в глубине моего существа закипает и поднимается бешенство, точно как в тот момент, когда он сказал, что управлять агентством — не для меня.
— Я буду тебе крайне признательна, если ты перестанешь совать нос в мои дела. Особенно если учесть, что здесь как-никак мой офис.
Он отшвырнул журнал:
— Может, попросишь меня удалиться? Прямо сию минуту?
— Прекрасная мысль! — закричала я в ответ.
К полудню он собрался и уехал.
Поначалу я просто ликовала оттого, что никто больше не будет висеть над душой. Но через несколько дней стала сожалеть о случившемся. Мы с Гари слишком долго дружили, чтобы так расстаться.
Я позвонила Стеф и рассказала ей, что произошло.
— Не волнуйся ты, — сказала она. — Помнишь о том, что вы еще не разобрались друг с другом до конца?
Не знаю, могу ли я этим утешиться.
Я запрятала этот чертов таблоид в нижний ящик стола и частенько тайком разглядывала фотографию. Я никогда не оказывалась на обложке журнала, даже столь дешевого, и должна признаться, это не оставило меня равнодушной.
Когда я показала журнал Лори, она даже не обратила внимания на заголовок, а сказала только:
— Я же говорила тебе, что надо обязательно купить это платье.
Ее слова мне ужасно понравились, и я сжала ее в объятиях.
Всю неделю друзья, клиенты и даже малознакомые люди, видевшие журнал, звонили мне и спрашивали, верны ли слухи. Я отвечала отрицательно, не очень понимая, насколько была честна. Джон не заговаривал о фотографии, возможно, даже не видел ее.
Теперь он звонил почти каждый день, и я постоянно сталкивалась с ним на улице и в холле. Я понимала, что это не случайность, и не знала, что сказать. Он тоже был не очень разговорчив, но всегда смотрел на меня так пристально, что мне становилось неловко. Я убеждала себя, что это все с непривычки, что когда мы узнаем друг друга получше, чувство неестественности пройдет.
Пятница оказалась крайне неудачным днем. Закончился он тем, что Сьюзен Чу, приглашенной недавно для участия в национальной телепрограмме, в конце концов отказали. У меня весь день стоял в ушах ее полный слез голос.
В семь часов я чувствовала себя совершенно не готовой к ужину с Джоном. Я пыталась казаться оживленной, пока мы ехали к ресторану, но он заметил мою напряженность.
— О чем вы думаете? — спросил он, когда мы сели за стол.
Я рассказала ему о Сьюзен. Он понимающе кивнул:
— В этом городе такое часто случается. Привыкнуть к этому невозможно. Быть агентом — значит ежедневно испытывать стресс. Мы все, будто пеликаньи мамаши, — готовы кормить питомцев собственной кровью, лишь бы они не голодали.
Такое сравнение меня растрогало.
Джон снова пристально посмотрел на меня:
— Вы уверены, что эта работа вам в радость?
Я вздохнула:
— Восемь месяцев тому назад пределом моих мечтаний было заниматься недвижимостью. Я люблю это агентство, но в такие дни, как сегодня, мне кажется, что стоило остаться в Палм-Спрингс.
