Поздновато она позвонила, задумав увильнуть от каждодневных обязанностей. Большинство горничных и работники хозяйственной службы являются в отель до восьми. В это время суток работы у них как никогда много: надо чистить и мыть, причем как можно быстрее. Чем скорее они уберут положенное количество номеров, тем раньше уйдут домой. Чего-чего, а того, чтобы номера, на которых и зарабатываются деньги, простаивали грязные, не может себе позволить ни один приличный отель. У горничных четкие указания: два больших полотенца должны висеть на горизонтальной вешалке (краями внутрь), свернутые полотенца для лица — лежать возле раковины, вешалку надо опустить, стеклянные стаканчики поставить за кран, радио выключить, а кондиционер и настольную лампу включить. Кроме того, любая уважающая себя горничная должна уметь проникнуть в номер как можно раньше — практически в ту минуту, когда постоялец закрывает дверь. Некоторые из них оставляют чаевые на самом виду, а горничным меньше всего хочется, чтобы деньги достались Джезу или Дейву — кому-то из посыльных. На прошлой неделе, когда я проходил мимо одного номера на четвертом этаже, увидел, как горничная-португалка, ей двадцать с небольшим, и двадцатидвухлетний Дейв дерутся из-за монеты в два фунта. Клиенты, которым прекрасно известны гостиничные порядки — люди, разъезжающие по всему миру, — кладут чаевые в недоступные для посыльного места, к примеру, под подушку. Другие же, кто не имеет понятия о воровских склонностях коридорных, оставляют деньги на столе, прямо посреди комнаты. В таких-то случаях горничным и стоит подсуетиться, дабы то, что причитается им, в их руки и попало.
Поверьте мне на слово, они по праву заслуживают этой небольшой награды. Чего только беднягам не приходится убирать! Грязное нижнее белье, использованные презервативы, обляпанные засохшей спермой порножурналы, дорожки кокаина, старые шприцы, изрядно потертые игрушки из секс-шопа… В гостиничных номерах люди до того опускаются, что после их отъезда, бывает, волосы встают дыбом. Помню историю о ребятах из одной поп-группы, которые приняли столько провоцирующего понос кокаина, что стали вытирать задницы шторами — туалетная бумага закончилась.
Работа горничной, пожалуй, самая дерьмовая в гостинице. Я не зря говорю «дерьмовая» — она именно такая. Пару месяцев назад расфуфыренная дама средних лет оставила посреди кровати огромную кучу. Странно, просто не укладывается в голове! Дама остановилась в отеле с дочерью, в однокомнатном номере; по всей вероятности, они спали на одной кровати. Дочь по каким-то делам уехала очень рано, мать ушла около девяти утра. Направляясь к двери, она премило сообщила мне, что едет на художественную выставку. Об оставленной в кровати куче нс обмолвилась ни полусловом. Несчастная горничная чуть не скончалась, наткнувшись на эту гадость. Безумная вонь била ей в нос с самого начала уборки, но дерьмо она увидела, лишь откинув простыни па кровати. Картина настолько потрясла бедняжку, что ей сделалось дурно, и довести дело до конца пришлось Джеки из хозяйственной службы. Дама, что еще более странно, как ни в чем не бывало вернулась вечером и опять даже не намекнула о куче. Они уехали на следующий день и — можете себе представить? — не оставили чаевых.
Впрочем, горничным иногда перепадает прилично. А вот кухонным работникам, что пашут в наихудших, по моему мнению, условиях, не достается ни шиша. Толкуя про наихудшие условия, я знаю, о чем говорю: когда-то и сам имел несчастье горбатиться на кухне. Это невыносимо. Если бы вы знали, какой там процветает сволочизм, не поверили бы. Повара — сущие ублюдки и чуть ли не гордятся этим.
Помню свой первый день, будто это было вчера. График прерывистый, что означает: работа с восьми утра до трех дня, потом с трех до пяти перерыв — это время проводят в пивной или у букмекера, — потом снова работа до одиннадцати вечера. Не работа, а проклятие: внизу так жарко и тяжко, что кажется, будто ты находишься в средневековой камере пыток. И обращаются с тобой соответственно. В первый же день меня заставили забраться на горячую плиту и громко объяснять, почему я достоин работать в их долбаной кухне. В подошвах моих туфель, прежде чем мне позволили спуститься вниз, образовались дыры. Целую неделю на ступнях не проходили волдыри. Как новичок я был обязан потрошить рыбу и чистить картошку.
Чистка картошки — идиотский труд, запросто с ума сойти можно. С картофелины надо срезать верхушку и низ, а кожуру с боков снять длинной лентой так, чтобы в итоге получилось нечто типа бочонка. Поначалу я осиливал лишь две штуки в минуту, потом приноровился и под конец начищал целое ведро в час, то есть в минуту управлялся примерно с пятью картофелинами. Чистить картошку мне приходилось с утра до вечера каждый день в течение трех месяцев. Дошло до того, что она стала мне сниться. Я спал и видел проклятые бочонки. Жутко вспоминать. В «Савое» есть парень из Южной Америки, в чьи обязанности входит исключительно чистить картошку. Он занимается этим долгие годы. По-моему, совсем недавно ему предоставили специальное кресло — то-то, наверное, обрадовался!
Чистя картошку, я усвоил одну хитрость: хоть скорость в этом деле и немаловажна, слишком спешить не стоит. Однажды я допустил страшную ошибку, подойдя к помощнику главного повара, который варил суп, и сказав, что я закончил и больше мне нечем заняться.
— Что? Нечем?! — завопил он. — Нечем заняться? Я правильно расслышал?
Я кивнул.
— Тогда пойдем со мной.
Помощник шеф-повара повел меня в дальний конец кухонного отсека, где стояли в ряд три промышленных морозильника — такие здоровенные камеры, в которых можно заморозить даже рослого человека. Гад открыл одну из них, достал шесть пакетов размером с наволочку каждый и высыпал прямо в камеру кучу замороженного гороха.
— Вот, — сказал он. — Полезай в морозильник и снопа разложи горох по пакетам. И чтоб больше не смел подходить ко мне и заявлять: на кухне, мол, нечего делать!
Я был вынужден наклониться и голыми руками собирать горох. Убил на дурацкое занятие целых три часа, и к тому моменту, когда закончил, пальцы посинели от холода. Словом, как вы, наверное, догадались, к кухням я особой любовью не пылаю.
К Лиз в данную минуту — тоже. То, как она все утро щелкает нейлоновыми ногтями, постукивая друг о друга пальцами, начинает действовать мне на нервы. Может, я такой раздражительный из-за похмелья? Обычно я вполне спокойно ее терплю.
Опять звонит телефон. Лиз и бровью не поводит. Слишком занята: уложила бюст на стойку и строит глазки какому-то толстяку, интересуясь, как ему у нас понравилось. Решаю поднять трубку.
— Добрый день!
— Здравствуйте, это из номера сто шестьдесят, — доносится до меня женский голос. — Некоторое время назад я разговаривала с кем-то другим. Кое о чем.
— Так.
— Вопрос в некотором смысле щекотливый.
— Понимаю, — говорю я.
— Гм… — Постоялица кашляет. — Я звонила узнать, нет ли в гостинице противозачаточных таблеток экстренного действия. Мне ответила девушка, обещала связаться со мной позднее и… гм… до сих пор не связалась.
— А! — говорю я. — Пожалуйста, извините нас, мэм. Если подождете буквально минутку, я постараюсь выяснить, смогу ли чем-то вам помочь.
Иду к Тони, который сидит за столом и подсчитывает, сколько продал за неделю билетов на концерты и в оперу, точнее, вычисляет, какова сумма причитающейся ему доли. Он с удовольствием занимается билетами, потому что, отправляя постояльцев на «Кошек», «Отверженных» и «Мышеловку», имеет в месяц до четырехсот фунтов.
— М-м, Тони, — говорю я.
— Чем могу служить, дружище? — спрашивает он, отрываясь от подсчетов.
— Противозачаточные таблетки «наутро после»?
— А, ясно. — Тони вздыхает. — Аптека в конце улицы. Можем сбегать и мы, но лучше пусть идет сама дама — там засыплют вопросами.
— Понял, — говорю я. — По-моему, ей бы хотелось, чтобы таблетки купили мы.
— Хорошо. — Тони поднимается. — В таком случае отправлю Дейва.
Он щелкает пальцами, делая знак Дейву, который в эту минуту стоит у багажной тележки и полирует металл. Молодой и смышленый парень тотчас оставляет свое занятие и быстро подходит к Тони.
— Ему разминка не помешает, а то целое утро сидит на заднице… Верно, Дейв?
— Верно, мистер Уильямс, — соглашается Дейв.
— Из какого звонили номера? — спрашивает Тони.
— Из сто шестидесятого, — отвечаю я.
— Сто шестидесятого, — повторяет Тони, и его губы растягиваются в улыбке. — Не та ли это девица, что разгуливала ночью с блевотиной в пакете?
— Э-э… не знаю.
— Наверняка она, — произносит Тони. — Готов поспорить, ей сегодня очень хреново.
— М-да. — Киваю. — И я готов поспорить.
— Да-да. Скорее бы одиннадцать. — Тони потирает руки. — Не терпится взглянуть на физиономию Мишель.
