Серая, нудная жизнь вступила в свои права.
Прежде всего хотелось разобраться в Иване.
Он считал своим долгом ежедневно приходить и сидеть. Играли в карты или читали вслух. Разговор не вязался совершенно.
И это походило с его стороны на какую-то обязательную службу. Правда, вид у него был сияющий, но это сияние означало:
— Вот какой я порядочный человек.
Могла ли она простить ему прошлое? Об этом она думала чаще всего, лежа по ночам и томясь бессонницей. Иван представлялся ей тогда главным виновником всей катастрофы. Теперь он делает, конечно, все. Для него не существует больше никаких уступок. А это уж такая натура! Таким людям нужен морфий, страдания, гибель окружающих: тогда только они прозревают.
Лидии делалось жаль своей любви к Ивану. Ее любовь отцвела, не успевши расцвесть. Она даже не знала, любила ли ею вообще сейчас.
Может быть, это была уже самая обыкновенная привычка? Ее дальнейшая жизнь пройдет без очарования, без любви.
… Весь знаменательный по событиям день 13-го марта Лидия провела с утра в обыкновенно угнетенно-безразличном состоянии.
К обеду, в обычное время, пришел Иван.
Вид у него был не совсем обыкновенный, и Лида его даже нетерпеливо спросила:
— Что случилось?
— Что?
Он замялся, видимо, соображая, что ей ответить.
— Во-первых, дело Клавденьки Юрасовой прекращено… Вообще, много новостей. Я слыхал, что она расходится с мужем и выходит замуж за какого-то Воскресенского…
— А что во-вторых? — спросила Лида.
— Во-вторых, Лидуся… Но тебе это будет, может быть, неприятно…
Он сделал умоляющую мину. Лиду кинуло в холод. Стало гадко. Какая ничтожная манера скрывать, прятаться, действовать исподтишка.
— Говори без предисловий, — крикнула она грубо.
Глаза ее расширились и потемнели. Пальцы судорожно вцепились в ручки кресел.
Он сказал извиняющимся голосом:
— Скоро приезжает моя бывшая жена.
Лиде казалось, что она уже знала, что он скажет это самое и даже с прибавкой слова «бывшая».
— О, как это мучительно, — сказала она. — Этот вечный фальшивый тон! Почему «бывшая», когда она все еще твоя настоящая, официальная жена? Не понимаю, к чему это кривлянье?
Он покраснел и, оправдываясь, сказала:
— Она приезжает, чтобы покончить с консисторскими формальностями.
— Это все равно: пока она твоя настоящая, а не бывшая жена. Словом, она все еще твоя жена.
Лиде хотелось сказать ему что-нибудь еще более жестокое и оскорбительное.
— И потом, ты, пожалуйста, не лги и не притворяйся передо мною: ты рад, что она приезжает. Я это увидела сразу же по твоему лицу, как только ты вошел.
Она брезгливо отвернулась к окну. Он хотел взять ее за руку. Она ее отдернула.
— Не прикасайся ко мне. Ты противен мне. Ты любишь сразу двух женщин. Или, впрочем, может быть, любишь ее, а со мной только разыгрываешь комедию. Я не понимаю только, зачем? Кого ты хочешь этим обмануть?
— Лида!
Но она продолжала. Она ужасалась сама собственной глупости: как она до сих пор не понимала положения вещей. Ну да, он любит ту, а ее «жалеет». И зачем он только уверяет ее в противоположном? Его выдает его собственное лгущее лицо.
— Да? Ты все-таки уверяешь меня в противном?
Как она ненавидела его в этот момент!
— Я утверждаю, что люблю тебя, а не ее. С нею я только сохраняю добрые отношения.
Лида презрительно рассмеялась.
— Ты это можешь рассказывать мужчине, а не женщине. Раз у тебя сохранились с нею хоть какие-нибудь отношения, это значит, что со старым еще не покончено.
— А я утверждаю, что покончено, — сказал твердо Иван Андреевич.
Она видела, что его глаза сделались влажны, но ей не было его жаль. Напротив, была потребность делать ему больнее и больнее.
— Добрые отношения и есть остаток любви, а может быть, даже и вся тлеющая любовь. Словом, вот тебе мои последние слова: я не желаю, чтобы ты с ней виделся в этот ее приезд.
Он страдальчески улыбнулся. Потом в его глазах блеснули ирония и злоба.
— Но, во всяком случае, я увижу ее на суде, куда вызывают нас обоих.
Подумав, она согласилась:
— Хорошо, на суде ты можешь, но только обязан с нею встретиться в камере, а не где-нибудь еще.
— Этого я сделать не могу, — сказал он, и злоба и вражда выразились в его глазах и лице еще яснее.
— Тогда между нами все кончено… Так и знай.
Он сидел бледный, натянуто и жалко улыбаясь.
— Ты сегодня не в духе… Твои требования прямо-таки абсурдны… Мне лучше сейчас уйти.
— Уходи.
— Ты этого хочешь?
— Я этого требую. Я раскусила тебя.
Он встал. Лицо его передергивалось.
Ей стало страшно. Хотелось кричать что-то безумное, оскорблять его новыми оскорблениями.
— Хорошо, я уйду, — сказал он. — Надеюсь, что к вечеру ты успокоишься.
Он быстро направился к двери с высоко поднятой головой. Он считал, что действует стойко и порядочно.
— Иван, — крикнула она ему вслед. — Ты можешь больше не приходить.
Она думала, что он обернется к ней в дверях, но он быстро вышел.
— Иван! — крикнула она еще раз в отчаянии и вдруг почувствовала, что может встать и идти.
И в том же отчаянии она встала с кресла и пошла. Кресло плавно откатилось.
Дойдя до двери, она прижалась лбом к косяку и замерла, дрожащая, без слез.
«Он разлюбил меня! — знала она теперь наверное. — Этого я сама добилась от него».
И она не понимала, ни зачем это сделала, ни что с нею будет дальше.
Вошел Петр Васильевич и увидел ее стоящею у двери.
— Лидка! — закричал он и стал душить ее в объятиях.
Дождавшись, когда все оставили ее в покое, Лида тихонько прошла в переднюю и оделась. Ей хотелось воздуха и одиночества.
Она осторожно повернула английский затвор двери и очутилась на улице.
Ее сразу обдало знобким мартовским вечером. Кутаясь, она пошла, нетвердо ступая на больную ногу.
В голове было болезненно и вместе сладко-мутно. И даже злоба против Ивана была такая же мутно-сладостная. Больная нога ступала нечувствительно, и казалось, что это идет не вполне она сама, а ее за спиной поддерживают крылья мучительно-страстного весеннего безумия.
Она вспоминала о сцене с Иваном, но ей не было его жаль. Напротив, с чувством жуткой радости она припоминала каждую черту его искаженного, побледневшего лица.
Он ее не будет любить? Пусть.
Теперь ей даже хотелось смеяться. Разве он может, разве он смеет «не любить»?
«Не любить», если хочет, может она, а не он. Но сейчас она желает его только мучить.
Что-то жутким холодком сжималось в верхней части груди. Под ногами звонко ломался тонкий, узорный ледок, затянувший весенние лужицы.
Иногда она останавливалась и сама удивлялась на себя:
— До чего же я зла!
Но хотелось улыбнуться. Смешно было и то, что нога у нее прошла от злобы и отчаяния. Должно быть, так и надо.
Лида шла к Виноградову. Ей хотелось войти к нему в кабинет и, смеясь, крикнуть:
— Девице, тебе говорю, встань.
Отворила незнакомая женщина с желтыми бусами на голой шее и скуластым, здоровым лицом. Виноградов оказался дома.
— Он у себя? — спросила Лида, озираясь по сторонам.
Хотя смутно, но припоминала знакомую обстановку.
О, как она выросла с тех пор душою. Жизнь утратила для нее прежние светлые краски. Сделалось больно в груди.
Незаметно она вытерла слезы. Откуда-то доносились меланхолические звуки фисгармонии.
— Это Константин Иванович играют, — сказала женщина. — Я им сейчас доложу.
— Нет, нет, — запротестовала Лида. — Голубушка, не докладывайте. Он меня поднял, исцелил… Я хочу так к нему войти, сама.
Краснощекое, толстое лицо женщины осветилось улыбкой.
— Это вас, барышня, вывозили на каталке?
— Меня, меня… Как же мне пройти?
— Вот сюда…
Обе они вошли в докторский кабинет. Здесь она когда-то получила рецепт. Но это было так давно… в другом мире.
— Вот за этой дверкой… Тут он постоянно играет на музыке… не умею назвать… фиц… фиц…
Лида широко отворила дверь. Но Виноградов, который сидел за инструментом, спиною к ней, даже не пошевелился. Мощные, ревущие звуки здесь господствовали надо всем.
Мгновение она слушала, очарованная и оглушенная, потом сделала знак женщине, чтобы она ушла.
— Здравствуйте, доктор!
Он не отвечал, играя; потом лениво обернулся, продолжая работать одной рукой. В глазах его отразился испуг.
Он оборвал музыку и встал, широко разведя руками.
… Они говорили, как давнишние друзья. Он, по-прежнему, поместился у фисгармонии и иногда прерывал ее:
— Слушайте.
Нажимая почти сладострастно на клавиши, он останавливался на ней неподвижным, напряженным взглядом, допытываясь, понимает ли она.
