Дорогая сестричка!
Мои поздравления с такой скорой беременностью. Нет слов, чтобы выразить, как я счастлива, что в твоей жизни все прекрасно. Жаль, не могу то же самое сказать о своей.
Преподаватель актерского мастерства устроила мне пробы у агентш, которые готовы работать с новым «талантом». Надеюсь сразить их монологом из «Обучая Риту». Потом расскажу, как все прошло.
Прости, сестричка, что задержалась с письмом. Поверить не могу — целая неделя пролетела с тех пор, как я его начала. Не сказала бы, что пробы прошли «на ура». Только представь: я настраивалась на монолог Риты, а агентша висела на телефоне, обсуждая детали предстоящего свидания: какой ресторан выбрать, какой заказать соус к пасте — «болоньез» или «маринара». Положив трубку, она оглядела меня без особого энтузиазма. Зевнула. Денек выдался тот еще, говорит, но раз уж вы все равно тут… Начинайте, если готовы.
Затем я побывала у еще одной вест-сайдской дамы. Эта дебелая лесбиянка при моем появлении и не подумала вынуть телефонный наушник, оторваться от монитора и закончить разговор с продюсером из Лос-Анджелеса. Интересовало ее только одно: готова ли я играть в сценах «ню». Клянусь, она даже не улыбнулась, заявив, что согласие сниматься обнаженной — это «основной момент». Я, конечно, мечтаю сниматься, но до такого отчаяния еще не дошла. Кошмар, а не люди. Они наводят на меня ужас.
Вчера вечером я ходила на премьеру с представителем одного из крупнейших киноагентств мира. Мы познакомились несколько дней назад, он такой любезный, такой, я бы даже сказала, старомодно, утомленно галантный. Ни словом не намекнул на съемки нагишом, а это уже что-то. Впрочем, и монолог в моем исполнении послушать не захотел. Сказал лишь, что во мне «есть искра» и что если я сброшу фунтов десять и избавлюсь от английского акцента, то вполне могу стать второй Джиной Дэвис. А я спросила: «Зачем мне быть второй Джиной Дэвис, когда я могу быть первой самой собой?» Он рассмеялся. А я, между прочим, не шутила.
На премьеру я пошла только потому, что на этих гала-представлениях никогда не знаешь, кого встретишь. И что ты думаешь? Среди нью-йоркской элиты, в море блондинок и клубах табачного дыма, обнаружился Умнейший Мистер Икс. Я держалась на расстоянии, чтобы избежать разговора. Ты не представляешь, как мне было стыдно, что он увидел меня в компании потрепанного жизнью агента. Вдобавок агент как раз выплеснул бокал вина на мое платье — как за минуту до того выплеснул новость, что он в разводе и готов к новым отношениям — со мной!
Я приехала в Нью-Йорк, полная великих надежд, да только путей осуществления их что-то не вижу. Похоже, моим мечтам не суждено сбыться. По-моему, это лучший город мира, и пусть Париж и Лондон я тоже очень люблю, актрисой всегда мечтала стать именно в Нью-Йорке. Увы, с каждым днем шансы, что это случится, становятся все призрачнее. Больно признаваться, но меня здесь ничто не держит, кроме надежды, да и та уже на исходе. Я выдохлась, сестренка, и боюсь, что скоро признаю поражение.
С любовью…
Через месяц после этого письма сестре я вернулась в Лондон, сняла каморку на Голдбурнроуд и устроилась официанткой в один из ресторанов Ноттинг-Хилла, где минимализм интерьера отражал пустоту в моей душе. В промежутках между сменами я искала агента и уже готова была поверить, что никому не нужна, как вдруг мечта сбылась.
Мой агент — до сих пор обожаю звучание этих слов — взращивала театральных актеров, и ее в первую очередь волновало не мое согласие сниматься обнаженной. Она настаивала, что относиться к профессии нужно серьезно, но не витать в облаках, и сразу послала меня на пробы рекламы зубной пасты и кошачьего корма. «Никогда не знаешь, что ждет завтра, поэтому не останавливайтесь», — твердила она при каждом нашем разговоре.
Жизнь в таком замедленном ритме, на урезанные средства казалась наказанием, и, взглянув наконец в лицо реальности, я поняла, почему ее избегала. Я скорбела по утрате больших надежд и великих страстей и молилась о том, чтобы обрести оптимизм.
— Темнее всего перед самым рассветом, — повторяла агент, и я приободрялась, потому что темнее, чем сейчас, быть уже не могло.
Роли случались редко, да и те в малобюджетных постановках, и гонорара не хватало даже на оплату жилья. А потом вдруг все разом — режиссер, продюсер, рекламный агент и заказчик — сошлись во мнении, что я заслуживаю восьми тысячи фунтов за съемки в рекламном ролике растворимого кофе. Теперь я могла позволить себе бросить работу официантки. Кроме того, я могла позволить себе пробы на такие роли, которые не удостаивались даже строчки в «Тайм-аут».
С того момента, как я покинула нью-йоркский Ист-Сайд, мое представление о деньгах коренным образом изменилось. Я считала себя состоятельной, если зарабатывала за три месяца сумму, которую Миллиардер вручал мне в одном своем конверте. Но странное дело — моих скромных гонораров хватало надолго.
Бутики Мэдисон-авеню были забыты, зато я открыла для себя блошиные рынки, где покупала фантастические платья по двадцать фунтов. Решив, что наряды от-кутюр для меня теперь чересчур кутюрные, я отдала в Оксфам всего своего Валентино.
Я была рада отказаться от работы официантки, но вместе с рестораном из моей жизни исчезли люди. Сдружиться в Лондоне я ни с кем не успела, на пробах же каждый за себя, так что они лишь усиливали чувство одиночества, а удовлетворение приносили редко.
Заметив, что я все сильнее падаю духом, агент как-то пригласила меня в воскресенье на обед, чтобы представить «славному лондонскому люду». Так я и познакомилась с ее племянницей Фебой, дамой замужней и весьма примечательной, хотя бы из-за хобби сватать одиноких друзей. Очень скоро с легкой руки Фебы я попала на вечеринку на Итон-сквер, где и состоялась знаменательная встреча с Девственником. Я с готовностью приняла его за Единственного, но не Девственник был тому виной, а мое страстное желание вернуться в головокружительные сферы Романтической Любви. За попытку убежать от реальности я расплатилась сполна: снова одиночество плюс беременность от безнадежного мужчины.
Мне отчаянно нужно было с кем-то поговорить, даже если и не бесплатно. После трех приемов у молодящегося психоаналитика в «мартенсах» я услышала диагноз.
— Если вам что и нужно, — сообщил он, кхекая и хмыкая через каждое слово, — так это приятель.
Невелико открытие, однако не этого я ждала от врача, а тот, как выяснилось, приберег сюрприз для четвертого приема, предложив мне чашку чая, прогулку в парке и ужин в следующую пятницу. Я немедленно дала отставку психоаналитику и наняла адвоката, молясь о том, чтобы выработать какой-нибудь план к тому моменту, когда беременность уже не скроешь.
Я ни секунды не сомневалась, что оставлю ребенка. В конце концов, я буду не первой матерью-одиночкой, и хотя моя собственная мама такое положение вещей не одобрит, но и в помощи не откажет, стоит ей только увидеть внука. Благодаря маме я смогу начать работать сразу после родов, и если агент обеспечит мне хотя бы озвучку, то нищета нам с малышом не грозит.
С отцом ребенка вышла загвоздка. Я все колебалась, сообщить Девственнику новость до или после рождения. Запутавшись, в итоге так ничего и не решила. Отец, как известно, обеспечивает мать своего будущего наследника пищей, кровом и защитой; ничего этого я от Девственника не хотела, а значит, и смысла связываться с ним не было. Свой вклад он уже внес, а раз уж вынашивать ребенка мне приходилось в одиночку, то пусть он будет моей тайной.
Но прошел месяц, второй, и я поняла, что не выдержу обмана. В сравнении с материнской роль любого отца выглядит несущественной. Неважно, что Девственник не помогает мне растить во чреве плод, — а какой отец помогает? Приходилось признать, что в биологическом отношении ребенок его не меньше, чем мой. Выбора не было: надо сообщать. Я взялась писать письмо, но тут же подумала, что электронная почта предпочтительнее. По крайней мере, Девственник наверняка будет сидеть, когда получит известие.
Тема: Мои поздравления.
Не время для шуток.
Тема: Скоро станешь папой.
Не годится.
Тема: Я береме…
Даже не думай.
Тема: Отцовство.
Нет, все не то.
Признать его роль значило напрашиваться на неприятности. Он ведь имеет право потребовать, чтобы мы растили «его» ребенка вместе. Нет, все же первое решение было и самым верным: никаких контактов с Девственником. Я не смогла бы даже чашку чая с ним разделить, не говоря уж об ответственности за другого человека. Словом, теперь я молилась, чтобы, когда придет время, я была готова к судьбе матери-одиночки.
А вот к чему я не была готова совершенно, так это к крови и боли спустя три месяца — когда потеряла своего малыша. С физическим шоком справиться оказалось проще, чем привыкнуть к пустоте, оставленной едва видимым плодом. У моего малыша было все для жизни, кроме самой жизни, и еще много недель меня преследовали страшная усталость, чувство потери и разочарование.
