- Го-о-орько!!! - неожиданно раздался дикий вопль барышни Анджелы.
Ее поддержала сестра, а потом и все остальные заревели:
- Горь-ко! Горь-ко!
Мария зарделась как маков цвет и поднялась. Я за ней. Вот они, проклятые народные традиции! Ненавижу целоваться на людях!
Я отвернулся от стола и коснулся губами уголка Машиного рта. Но мадам Еписеева засосала мои губы, как пылесос оконную шторку.
- Раз! - хором считали гости. - Два! Три...
Я попытался вырваться, но тщетно.
- На первой моей свадьбе мы дотянули до пятидесяти шести, проговорила она мне прямо в рот. - И мы развелись. Нужно обязательно перекрыть этот рекорд.
По-пингвиньи раскинув руки, я замер в нелепой позе, а гости все считали:
- Шестьдесят семь, шестьдесят восемь, шестьдесят девять...
На восьмидесяти мне все-таки удалось высвободиться. Разминая онемевшие губы пальцами, я устало опустился на стул.
- Это еще не рекорд! - удовлетворенно шепнула мне Мария. - Вот на одной свадьбе, я слышала, жених с невестой целовались полчаса...
Нет! Такого испытания я точно не выдержу! Несмотря на всю мою любовь!
- Ой, - неожиданно пискнула толстуха Викочка в голубой кофте, - а подарки-то?
Дочку активно поддержала усатая мамаша. Наступило время подарков. Мы с невестой вышли из-за стола и заняли пост у балконной двери. Гости оживленно зашуршали свертками.
Рыбкин с Ларисой преподнесли освященное оскароподобное приспособление для колки орехов. Виталька потупился, а его пассия, наоборот, засияла, как голливудская дива.
Подошла тетя Рая с огромной коробкой и начала декламировать, словно Вознесенский у памятника Маяковскому:
Чтоб водились в доме щи да каша,
Чтобы муж в веках не свирепел,
Получай подарок этот, Маша,
Да гляди, чтоб он не потускнел!
Викочка засмущалась и принялась усиленно ковырять потертый ковер слоновьей ножкой. Наверняка эти чудесные вирши вышли из-под ее пера. Я, чуть пошатнувшись, принял коробку из рук тети Раи. Она была доверху заполнена унитазоподобными кастрюлями и кастрюльками с безобразными цветочками на эмалированных боках.
Барышня Анджела притащила из прихожей стопку постельного белья и вручила ее довольной Маше.
- Да куда мне, - счастливо забормотала моя суженая, - у меня и свое некуда девать.
- Ничего, изъелозите! - с мерзким смешком отрезала тетя Рая.
Викочка закончила ковыряться в ковре, подошла ко мне и сунула в карман моего пиджака крохотный платочек с голубенькой незабудкой и соответствующей надписью: "Не забудь!"
Что я должен не забыть! Нос вытереть, что ли?
- Это вам, - скромно прошептала упитанная Марья-искусница. - Сама вышивала!
- Спасибо, - поблагодарил я и запихнул платок поглубже в карман, чтобы его не было видно.
На арену выступил Леха. В вытянутых слабых руках он держал хрустальную вазу с зеленоватыми яблоками. Из кармана его брюк торчала электродрель. Он протянул вазу Маше и сказал:
- Из собственного сада. К дичку прививали...
- Правильно говоришь, - встрял отец садовода.
Леха достал из кармана дрель и торжественно сунул ее в мою неумелую руку.
- Это тебе. Пробурить там где, или еще че...
Ненавижу хозработы! Сверлеж, долбеж, крепеж... Не дай бог когда-нибудь воспользоваться этим подарком.
- Правильно говоришь, правильно, - опять одобрил сына дядя Миша.
Леха наклонился и неловко прижал к себе Машу. Потом шагнул ко мне и смущенно ткнулся в мою щеку мягкими усиками.
- Правильно делаешь! - блеснул дядя Миша желтым глазом и почему-то захохотал.
Бывший заключенный Василий не подарил ничего. Он стоял в сторонке и ковырял спичкой в зубах. Тетя Рая, заметив его манипуляции, вытаращила глаза:
- Ой, а зубочистки-то! Забыли на стол поставить...
Ко мне приблизился Ленька Тимирязьев.
- Старик, - прошептал он, - может, тебе и не понравится, но так получилось...
Он извлек из пакета серебряный подсвечник, громко, чтобы услышала мадемуазель Ы, помянул "харю" и протянул его Марии. Моя жена обрадованно кинулась целовать Леньку, потом заспешила к своей новой подружке Ларисе. Обсудить восточный дар.
- Как он будет смотреться рядом с твоим "Оскаром"! - прощебетала мадам Еписеева. - Блеск!
Лариса кивнула и что-то тихо ответила. Ленька сунул руку в просторный карман своих санскритских штанов и вытащил знакомую коробочку от мумуя. "Ну все, - подумал я, - приехали". А Тимирязьев приглушенно сказал:
- Старик. Дарю тебе самое дорогое, что у меня есть. Продашь в случае чего. С руками оторвут...
Ну еще бы! Понятное дело! Мумуй, он и в Африке мумуй!
Ленька открыл коробочку. Там лежала великолепная большая марка с синей бабочкой. О ней я мечтал с детства и неоднократно предлагал Тимирязьеву обменять ее. Но он неизменно отказывался. Марка была действительно очень редкая! И вот теперь, значит, час пробил...
Прослезившись, я прижал голову Тимирязьева к своему животу и долго не отпускал. Гости заволновались и захотели взглянуть на Ленькин подарок.
- Детский сад, трусы на лямках! - фыркнула Лариса. - Нашел что подарить!
Но за марку неожиданно вступился уголовник Василий.
- Лучший подарок - коллекция марок! - важно произнес он и заговорщицки, пока все рассаживались, отозвал меня в коридор. Я внутренне напрягся, но пошел. Теперь мы как-никак родственники... - Держи кардан! сказал в сумраке Василий и хлопнул по моей ладони своей лопатой с отрубленной фалангой указательного пальца. - Он покопался в штанах и протянул мне наборный выкидной ножик. - Дарю! Если жена надоест, прирежешь, - добавил он и улыбнулся шрамом.
Я поблагодарил и пощелкал ножом. Лезвие мягко выпрыгивало и убиралось в цветную рукоятку.
- И вообще, - миролюбиво предложил кузен моей благоверной, - нужно будет кого замочить - только звякни. Я ведь художник не местный, попишу и уеду, - добавил он туманно.
Глава 46
Брачная ночь
Праздник шел своим чередом. Виталька украдкой подливал в мою минералку водки, так что чувствовал я себя превосходно. Даже хулиган Еписеев, выпив портвейна, успокоился и не тревожил меня. Без десяти двенадцать, когда у меня уже болели губы от варварских народных обычаев, тетя Рая вдруг воскликнула:
- Ну все, гости, прощайтесь с молодыми. Через десять минут у них первая брачная ночь. - Ничего себе! А я рассчитывал еще посидеть! - А пока погадаем, кто кого больше любит...
Тетя Рая высыпала из вазы яблоки, выбрала самое крупное и утыкала его зубочистками.
- Ну, молодые, вытягивайте по одной и говорите что-нибудь ласковое.
Я вытянул зубочистку, посмотрел в Машины синие глаза и покорно сказал:
- Любимая!
Маша фыркнула и ответила:
- Кормилец!
На двадцать четвертой зубочистке я уже с трудом подыскивал эпитеты. Пришлось палить очередями:
- Моя смарагдовая трепетная и ясноокая лань!
У мадам Еписеевой запас эпитетов, казалось, никогда не иссякнет. Правда, все определения почему-то так или иначе касались коммерческой стороны жизни, но произносились неизменно ласково.
- Добытчик! - тут же нашлась Мария.
Я крепко задумался. Чтобы разрядить паузу, Леха крикнул:
- Горько!
Но дядя Миша оборвал его:
- А налить?
- Да у меня же нолито, - виновато пробормотал сынуля.
Все наполнили бокалы и приготовились выпить. Ленька, который до этого смирно и безропотно сидел под присмотром Саиры, неожиданно вскочил, выплеснул талую воду из своего стакана и протянул его на середину стола к виночерпию дяде Мише.
- Правильно делаешь, правильно!
Мадемуазель Ы отточенным движением выхватила стакан из тимирязьевских рук и поставила его на стол перед собой. Тогда Ленька рассвирепел и дерзко смахнул стакан рукавом на пол. Стакан разлетелся вдребезги.
- На счастье! На счастье! - закричали толстые кузины.
Но мой друг не успокаивался. Он ухватил подарочную хрустальную вазу и до краев наполнил ее водкой.
- За тебя, Сенька! - прохрипел он и присосался к хрустальному краю.
- Леонид! - взвилась Саира. - Я тебе запрещаю! Тебе запрещает, поправилась она, - великий Прубха!
- Да иди ты со своим Прубхой к едрене матери, - пробормотал Леонид, отрываясь от грешного сосуда. - Надоела до чертиков! Святоша, блин!
Глаза мадемуазель Ы вспыхнули карающим огнем. Она величественно поднялась и, ни с кем не попрощавшись, выплыла из комнаты. В наступившей тишине гулко хлопнула дверь. Дядя Миша одобрительно пробормотал:
- Правильно делаешь...
К кому относилось его одобрение, я не понял. Покончив с водкой, Ленька оторвался от вазы и бережно поставил ее на место. Затем подскочил к нам с Марией и, тычась пьяными губами в наши лица, забормотал:
- Люб-бимые в-вы м-мои! К-как же я с-сос-ску-чился!
Мадам Еписеева отпихнула Тимирязьева крахмальным локтем, он опрометью выбежал в прихожую. Понятно. За Саирой своей...
Однако через секунду Ленька ворвался в комнату. В руках его сиял саксофон. Он вспрыгнул на кресло и заиграл одну из своих психоделических композиций.
