Есть люди, которые бы нашли достаточными доказательства измены и накрыли бы неверную жену тотчас на месте преступления.
Но Карл Генрихович Ботт был не таков.
Он всюду любил быть точным, аккуратным и осмотрительным.
Он хотел во всем всегда удостовериться обстоятельно.
Он отпустил извозчика и прошел пешком несколько шагов.
Как раз вблизи помещался ресторан Фелисьена.
Он зашел туда, сел в один из кабинетов, окна которого выходили на шоссе, а не на Неву.
Из этого окна видна была хорошенькая дачка, занимаемая графом Белавиным, где находилась в это время его супруга.
Он приказал себе подать кофе и ликеру.
Лакей, расторопный малый, оказался чрезвычайно словоохотливым.
— Кто занимает эту дачку, которая виднеется отсюда? — спросил его Карл Генрихович. — Ты не знаешь?
— Как не знать-с… — ухмыльнулся лакей. — Там живет наш постоянный гость, его сиятельство граф Владимир Петрович Белавин.
— А-а!.. — протянул Ботт.
— Еще недавно был он страшный кутила, а теперь живет почти отшельником, и только свету в окне, что ездит к нему одна дамочка, говорят, замужняя.
— Но насколько я знаю, он человек женатый, этот граф Белавин.
— Женатый, женатый, и его жена просто красавица, а вот видите же, околдовала его баба, у которой, с позволения сказать, ни кожи, ни рожи.
Карл Генрихович поморщился от этой аттестации лакея, данной его жене и матери его детей.
— Да и что такое женатый в наше время господин, разве это к чему-нибудь обязывает, или от чего-нибудь останавливает… Да ничуть…
Выпив свой кофе, обманутый муж не стал дожидаться окончания свидания своей жены и отправился домой.
Два дня он посвятил на обсуждение дела и, наконец, решился так или иначе получить удостоверение.
Сопровождаемый двумя друзьями, местным полицейским приставом с несколькими городовыми, он явился на дачу к графу Белавину и накрыл его и свою жену на месте преступления.
По обстановке, в которой их застали, не могло быть сомнения в их отношениях.
Составлен был полицейский протокол.
Факт прелюбодеяния был установлен.
Карл Генрихович ограничился лишь тем, что потребовал с него копию, заявив, что возбудить дело в духовном или уголовном суде будет зависеть от его усмотрения.
Он не начинал ни того, ни другого.
Этим он заслужил одобрение всех, знавших о его несчастье — не было слов, которыми бы ни восхваляли его великодушия.
Одна Надежда Николаевна, знавшая хорошо своего мужа, угадала, что скрывается под маской этого великодушия.
Артист-дилетант жаждал крови.
Он послал вызов графу Белавину, и тот принял его.
Секунданты обоих условились довольно быстро относительно дуэли.
Граф Владимир Петрович соглашался на все, лишь бы поскорей кончить эту глупую историю.
История эта казалась ему действительно только глупой.
Граф не предвидел такого исхода своего увлечения.
И как можно предполагать, что Надежда Николаевна такая ловкая, предусмотрительная, не сумела принять меры, чтобы отвратить подозрение своего мужа.
Можно ли было, кроме того, думать, что существо такое безличное, каким казался муж г-жи Ботт, вдруг превратился в мстителя, алчущего крови оскорбителя своей чести.
Обольстители не всегда встречают на своем пути розы, на нем зачастую чувствуются и шипы.
Светский кодекс узаконивает своеобразную нравственность: он разрешает обманывать жену, бросать ее с детьми на произвол судьбы, нарушать обязанности мужа и отца, оправдывая все это даже народной мудростью, выразившейся в пословице: «быль молодцу не укор».
Но в то же время тот же светский кодекс требует, чтобы соблазнитель был прежде всего джентльменом и принимал бы на себя всю ответственность за совершенное.
Ты сделал дурно, женщина без тебя осталась бы добродетельною супругой и уважаемой матерью. Если муж выгоняет свою жену по заслугам, то на тебе, разрушителе своего собственного семейства, лежит обязанность принять эту женщину и обеспечить ее существование.
Таков один из законов света.
То же самое произошло с графом Владимиром Петровичем Белавиным.
Возмездие начиналось, так как грех сладок до тех пор, пока можно избегать за него ответственности.
Граф находил восхитительными любовные интриги, пока они его не связывали.
Он был уже в таких летах, когда благоразумие волей-неволей вступает в свои права — он был страстно привязан к Надежде Николаевне, пока эта связь была тайной, пока каждую минуту она могла рушиться, да он и был далек от мысли увековечить ее.
Теперь произошла огласка, и оскорбленный муж отказался от своей жены в пользу графа.
От такого подарка последний только поморщился.
Дуэль состоялась через несколько дней.
Она произошла на пистолетах.
Граф Белавин был ранен в левую ключицу с раздроблением ее.
Эта рана приковала его на шесть недель к постели и к Надежде Николаевне, которая была с ним неразлучна.
Она сидела день и ночь у его изголовья и, надо ей отдать справедливость, честно и внимательно исполняла должность сиделки.
Дуэль не получила огласки.
Знакомый доктор, лечивший графа, был молчалив, хотя и не бескорыстно.
Он предупредил своего пациента, что его рана не опасна, но излечение будет продолжительно.
Граф принял все меры, чтобы никто не знал о происшедшей дуэли, и в особенности весть о ней не дошла бы до графини Конкордии Васильевны.
Надежда Николаевна не могла не желать того же, так как очень хорошо понимала, что графиня по справедливости может за нее презирать свою бывшую подругу.
Уличенная жена сама затворилась ото всех и постаралась, чтобы никакие известия извне не достигали их убежища на Каменном острове.
Письма, которые присылались на имя графа, уничтожались нераспечатанными.
Это не было распоряжением Владимира Петровича.
Надежда Николаевна делала это с намерением.
Она теперь боялась потерять власть над своим возлюбленным, который сделался ее товарищем по преступлению.
Он увлек ее, соблазнил ее, слабую, беззащитную; он должен о ней один и заботиться. Какое дело может быть ему до других?
Она не задавала себе вопроса, в какой мере он виновен во всем происшедшем, — он должен быть виновен и только.
Праматерь Ева, как известно, ни слова не сказала, что она виновата одна, а что Адам был только слаб и подчинился ей.
Надежда Николаевна недаром была дочерью Евы.
Она пошла еще далее.
Она во всем обвинила графа, благо он был тут, около нее и даже безответен.
Сама лично она не чувствовала ни малейшего угрызения совести, вообразив себе и даже уверив себя в том, что она жертва хитро сплетенного обольщения современного Дон-Жуана.
Не то происходило в душе графа Владимира Петровича.
Прикованный к постели, оскверненной беспутством, он испытывал мучительные угрызения совести.
По мере выздоровления он благословлял первые часы, когда физическая боль заглушала нравственную.
Рана тела парализовала рану души.
Но когда рана зарубцевалась, и, плечо перестало болеть, граф Белавин сразу почувствовал, что все его прошлое надвигается на него всею тяжестью его заблуждений.
Это прошлое в ряде картин, включая картину последнего объяснения с Карауловым в отдельном кабинете ресторана Кюба, неслось перед ним, и он с ужасом видел, какую гнусную роль играл он в этих картинах.
Он искренно возмущался до глубины души, и как человек бесхарактерный, искал причины своих несчастий, как он называл свои собственные ошибки, и остановился, как это делается всегда, на ближайшей — на Надежде Николаевне.
Он стал почти ненавидеть ее.
Когда она подходила к его постели, он закрывал глаза и притворялся спящим.
Но все же он чувствовал дыхание этой женщины, ее заботливые взгляды, устремленные на него.
Он не мог не отдать ей справедливости в неустанных о нем попечениях, но эти попечения приносили ему одни муки, и это потому, что он теперь с полной очевидностью понял, что не любит эту женщину, никогда не любил ее и любить не будет.
Одиночество казалось ему раем сравнительно с присутствием этой женщины.
Благодаря невольному воздержанию, граф Владимир получил положительно отвращение к тому, в чем видел еще недавно наслаждение.
Душа, очищенная страданиями тела, сбросила с себя грязную одежду греха и стала стремиться к идеалу. Она жаждала света и чистоты.
Несчастный граф внутренно боролся с самыми противоположными чувствами.
Иногда ему казалось невозможным возрождение, а иногда его сердце посещала надежда.
Ценою каких бы то ни было жертв, но он добьется прощения.
Конкордия добра и великодушна.
