— Тебе понравился фильм? — спрашивает Анук.
Светский тон и насмешливый взгляд.
— Очень, — отвечает Роберт. — Дорогая, ты, по всей видимости, разочарована. Ни одного фашиста не настигло справедливое возмездие, ни единого слова не прозвучало в защиту окружающей среды, не упоминалось и о войне во Вьетнаме. Такая скучища!
Она пожимает плечами.
— Вы так неуклюже защищаетесь, — произносит она. — Я же не нападаю на вас…
Боль в горле не дает ему покоя. Пересечь Атлантический океан, чтобы свалиться в постель с высокой температурой — смешнее не бывает! Какую только роль ни приходилось ему играть в этой жизни — негодяя, лгуна, выскочки, молодого человека респектабельной внешности, компьютерного гения, напыщенного жениха, услужливого молодожена, покладистого зятя… Однако еще ни разу он не исполнял роль глупца, над которым можно было смеяться.
Он поворачивается к Анук.
— В Штатах, пожалуйста, следи за тем, что говоришь. Все американцы, во всяком случае те, которых я знаю, не любят провокационных вопросов. Особенно когда их задают иностранцы. Ты слушаешь меня?
— Ну да…
— Боже упаси заговорить с американцем о судьбе чернокожего населения Америки. Это их внутренняя проблема. По их мнению, никто, кроме американских граждан, не имеет права рассуждать о положении негров. Остерегайся также выступать против войны во Вьетнаме. Президент Никсон решает этот вопрос. Это — его дело, а не твое.
Анук крестится.
— Во имя отца и сына и президента Никсона, аминь.
Он едва сдерживается, чтобы не дать ей затрещину.
Роберт ловит ее ладонь и больно сжимает.
— Я не сказала бы, что у вас крепкое рукопожатие, — произносит Анук, обрадовавшись своему поступку.
— Прошу тебя, не устраивай скандалов по ту сторону океана. Не надо шокировать моих друзей. Я бы не хотел, чтобы они подверглись нападкам со стороны такой очаровательной невежды, как ты…
— О ля-ля! — говорит она. — Как все сложно… А я-то думала, что двадцать лет гарантии…
— Какой гарантии?
— Нашего матраса, купленного для супружеской кровати… Можно было бы сэкономить на гарантии и приобрести что-нибудь подешевле…
Она смеется ему в лицо.
— Прости меня, — говорит он, успокоившись. — Я немного взвинчен. Не выношу, когда ведутся глупые разговоры о политике. Что же касается Вашингтона… Прекрасный город…
В крайнем замешательстве, он не знает, как продолжать разговор.
— Если тебе будут говорить о том, что в Вашингтоне не совсем безопасно ходить по некоторым улицам, улыбнись в ответ. Если же спросят твое мнение, отвечай, что мы — французы и это нас не касается.
— Ты хочешь, чтобы я вела себя как дрессированное домашнее животное, которое сопровождает в поездке своего хозяина? Стоит тебе только щелкнуть пальцами, как оно тут же встает на задние лапки…
— С женами моих коллег ты наверняка найдешь тему для разговора… Можно поговорить с ними о домашних делах… О детях, о воспитании…
— У нас не будет детей, — отрезает она. — Что же касается воспитания, то тут я смогу кое-что рассказать о себе… Боюсь, что тебе не понравится.
После короткой паузы:
— Я смогу, например, рассказать, как в детстве плевалась кашей в лицо нянькам…
— Анук, — говорит он, — не строй из себя дурочку. Я скоро уйду из этой фирмы к твоему отцу… Мне хочется оставить о себе хорошее воспоминание. И главное — показать всем, на какой достойной женщине я женился. С такой известной фамилией…
— Мадам, не хотите ли вы что-нибудь выпить? Или перекусить? Через несколько секунд мы предложим вам бутерброды с гусиной печенью, а затем выпечку. Месье?
— Виски.
Его колотит озноб. Он выключает вентилятор над своим креслом.
— Мадемуазель, вы не дадите мне еще несколько таблеток аспирина?
— Конечно, месье.
— А мне кофе, — говорит Анук. — И ничего больше…
Роберт не на шутку встревожен. До сего дня поездка в Вашингтон была для него настоящим глотком кислорода. Какое-то время он имел возможность вырваться на свободу из жизни, в которой ему приходится наперед просчитывать каждый шаг. При одном лишь взгляде на рекламу компании «Эр Франс» у него всегда радостно колотится сердце и поднимается настроение.
Он вспоминает лучшие мгновения из предыдущих поездок. Стоило ему только подняться по трапу на борт лайнера, как он тут же начинал чувствовать себя властелином мира. Роберт удобно устраивался в кресле, а затем жадно набрасывался на все, что предлагали ему стюардессы из еды и выпивки.
Анук указывает на страницу американского журнала:
— Взгляни-ка!
— Ну и что! — восклицает он. — Чего ты хочешь от меня?
— Конечно, тебя не интересует Вьетнам, — произносит Анук ровным голосом. — Почему же ты вдруг заговорил о нем?
Если бы Роберт не был трусом, то с радостью ответил бы: «Мне надоело постоянно лгать. Послушай меня, избалованная девчонка, которая бесится с жиру. Все, что ты знаешь обо мне, — сплошная ложь. На протяжении тринадцати месяцев я не перестаю врать каждый божий день. Я был лгуном и раньше, когда хотел понравиться твоему отцу, чтобы войти к нему в доверие. Мое прошлое — еще хуже, чем Вьетнам. С той разницей, что в меня не стреляли и мне не пришлось умирать с голоду. Однако мне хватило и других бед. Я хлебнул горя сполна. Так что поскорее заткнись и катись подальше со своим Вьетнамом».
— Можешь ли ты хотя бы немного меньше уделять внимания решению глобальных проблем? — мягко спрашивает он.
— Я лишь открыла журнал…
И несколько минут спустя:
— Через час мы будем в Вашингтоне, — произносит Анук смиренным голосом.
С кошачьей гибкостью она потягивается в кресле.
Неожиданно у Роберта перехватывает дыхание. Он теперь знает, что забыл самое главное. Лишний день. Двадцать четыре часа полной свободы, которые он дарил себе в предыдущие командировки в Вашингтон. Всякий раз он устраивался так, чтобы прилететь в этот полный соблазнами город раньше срока командировки на целые сутки. Вот и теперь немецкие, шведские, бельгийские и его прочие иностранные партнеры прибудут в Вашингтон только к вечеру завтрашнего дня. Первое заседание откроется послезавтра в 10 утра.
Сколько раз он делился с Анук и ее родителями своими впечатлениями о первом дне командировки: «По прибытии в отель у меня едва хватает времени, чтобы привести себя в порядок, побриться, переодеться. Переговоры начинаются в тот же день. Порой я не успеваю даже распаковать чемодан. Приходится в перерыве между заседаниями тайком менять рубашку».
«Черт возьми… Что я скажу Анук завтра утром? Как избежать ее расспросов? Как заставить ее поверить в то, что я приготовил ей приятный сюрприз — провести целый день с ней наедине? Как сказать ей: “Я освободился, чтобы показать тебе город…”» Он понимает, насколько фальшиво это прозвучит. Не сам ли он отговаривал ее от этой поездки, ссылаясь на то, что будет занят с утра до вечера все дни напролет? Преподнести ей этот день в качестве запоздалого свадебного подарка? А может ли он, положа руку на сердце, рассчитывать на то, что его подарок будет принят с радостью? Захочет ли Анук провести с ним целый день? У нее могут быть свои планы и намерения. Он нисколько не разделяет ее страсти бродить по музеям… Скорее всего, все его разумные доводы будут приняты женой в штыки. «И что же мы теперь должны ходить по Вашингтону, держась за руки? Мы же договорились, что не будем изображать сладкую парочку. Мы всего лишь женатые люди…»
Он искоса смотрит на нее: сидящая в соседнем кресле молодая женщина кажется ему не живой женщиной, а дорогой куклой. Белокурые волосы. Красивое, пожалуй, даже слишком красивое лицо. Ее руки неподвижно лежат поверх пледа, небрежно прикрывающего ее колени. Плотно сжатые пухлые губы делают ее похожей на античную статую.
С первой встречи Роберт был шокирован ее откровенными высказываниями. Его удивила агрессивность Анук, под которой даже такой лишенный воображения человек, как он, смог разгадать скрытую печаль.
Роберт совсем не такими представлял себе богачей, а тем более девушек из высшего общества, куда он стремился попасть любой ценой. Их первая встреча рисовалась ему в романтическом ореоле. Для начала он намеревался церемонно поцеловать руку нежной и чувствительной барышни. Надежды его развеялись как дым. Грубая действительность вернула его с небес на землю. Анук крепко пожала его руку, а затем небрежно бросила:
— Дайте-ка вас получше разглядеть! Я хочу знать, на кого похож храбрец, решившийся на столь опрометчивый шаг, как женитьба на мне…
И добавила:
— Похоже, что вам не хватает острых ощущений, раз вы хотите жить со мной под одной крышей.
Мать поспешила сгладить впечатление от слов дочери:
— Не сердитесь на нее… Она так шутит. У нее странная манера говорить. Что вы хотите? Ей всего-навсего девятнадцать лет. Молодо-зелено…
