Наверное, и другие мужики сюда похаживают. Он видел, как она танцует у шеста. После такого зрелища и трухлявый пень покроется цветочками. А она себе ни в чем не отказывает; и другим — тоже. Такая щедрая натура. Агеев усмехнулся, откупорил принесенную бутылку шампанского, разлил шипучий янтарный напиток в высокие бокалы.
Ну и ладно. Ревности он не испытывал, а в машине сказал, чтобы доставить девчонке удовольствие.
А вот и она, высокая, длинноногая, в короткой эластичной юбке и белой блузке, под которой переливаются, искрятся, как шампанское в фужерах, крепкие, упругие груди. В руках поднос: ему — бутерброды с ветчиной, себе — два апельсина. А как идет, как идет! Как соблазнительно двигаются узкие бедра! Уже оттого, что она идет к тебе, чувствуешь себя настоящим мужчиной.
Анжела опустилась на одно колено перед столиком, осторожно поставила серебряный поднос, обняла колени Агеева.
— Как хорошо, Боренька, что ты пришел ко мне, — прошептала хрипловатым голосом, в котором уже сквозили отголоски нарастающей страсти.
— И мне хорошо с тобой, лапуля… — улыбнулся Агеев и протянул Анжеле бокал с шампанским.
Она отпила глоток, поставила бокал на столик и села к Агееву на колени. Он выпил до дна и тоже поставил бокал на столик. Гибкие руки обвили его шею, Анжела приоткрыла рот, ожидая, когда его губы коснутся ее губ, и кончики языков прижмутся друг к другу. И когда это случилось, плотоядно застонала, извиваясь, прильнув к нему всем телом.
После долгого, страстного поцелуя Анжела неожиданно спроста:
— Милый, ты такой красивый, умный, представительный мужчина! Ну почему не ты, а твоя жена — мэр города, не ты, а она хочет стать депутатом Государственной Думы?
— Потому, что я ленивый, — довольно хмыкнул Агеев. — Люблю наслаждаться жизнью, как сейчас с тобой, люблю, когда меня любят. А она любит свою работу. Суета, беготня, договоры, переговоры, выговоры… Ужас! Она красивая женщина, но злая, черствая, дерганая.
— Наверное, в постели страстная?
— Какая там страсть, Анжела?! Самое лучшее, что можно услышать ночью: ну, давай побыстрее, мне завтра рано вставать, на хлебокомбинате мука кончается, нужно разобраться, а то город без хлеба останется. Ты себе можешь представить такое?
— Ну, и как ты «даешь побыстрее»? Она делает то, что я умею?
— Ты сегодня очень уж любопытная, с чего бы это?
— Ну, интересно же, Боренька, — капризно протянула Анжела, порывисто поцеловала и снова уставилась на него ждущими глазами. — Расскажи.
— Ничего она не умеет, — поморщился Агеев. — В этом вопросе она тебе и в подметки не годится.
— А вопрос-то самый главный, — промурлыкала Анжела.
— Кто же спорит, — Агеев прижал ее к груди. — Я надеюсь, ты не разучилась быть фантастической женщиной?
Он рывком подхватил девушку на руки, вскочил с кресла. Она крепче обняла его шею. Их губы снова слились. Агеев закружил Анжелу перед кроватью, а потом вместе с нею упал на голубое одеяло. Юбка задралась, и в промежутке смуглых ног сверкнула белая полоска трусиков — полоска девственного снега в глубоком ущелье. Правда, этот снег вряд ли был девственным, но от этого не стал менее загадочным и манящим.
Шумно дыша, сплетясь телами, они катались по кровати, не разнимая жадных губ. Анжела постанывала, всхлипывала, приоткрыв губы, извивалась, выгибая спину; ее дрожащие пальцы стали судорожно расстегивать молнию на его брюках. Агеев тоже словно обезумел, хищно, едва сдерживая рычание, срывал с нее одежду, швырял за спину. Он забыл, что она умеет раздеваться упоительно красиво. Ему так нравилось это! И она забыла, что хотела вновь порадовать его своим потрясающим искусством.
— Я лучше твоей жены, милый? Лучше? — яростно хрипела, почти переходя на завывание, Анжела.
— Пожалуйста, не напоминай мне об этой мымре, — взмолился Агеев. — Ты фантастическая женщина, я люблю тебя, Анжела! Только ты властительница моего сердца…
— Тебе хорошо со мною, Боренька?
— Прекрасно… — Он ласково сжал напрягшиеся соски ее грудей, опустил ладонь ниже, погладил упругий, гладкий живот, еще ниже, накрывая удивительный оазис в белом безмолвии. Анжела подняла глаза, вдруг заблестевшие от непрошеных слез.
— И это принадлежит какому-то мэру?.. — Анжела не в силах была оторвать восхищенного взгляда от широкой, поросшей густыми черными волосами груди Агеева.
— Тебе… это все принадлежит тебе, моя королева, моя волшебница…
— Ой, — простонала Анжела и потянулась губами к его животу. И уже добравшись туда, еще раз простонала: — Ой, умираю!
— Не умирай, моя звездочка…
Комната медленно остывала.
Утробные звуки, метавшиеся над огромной кроватью, раскалявшие воздух в комнате — хриплые стоны, невнятное бормотание, причмокивание и чавканье, скрип и скрежет, вопли восторга и прерывистое дыхание, легкие шлепки и звонкий смех — плавно отплывали в темные углы, рассеивались, превращались в ничто…
Агеев ушел. Он опасался, вдруг его фря дома, ваяет завтрашнюю речь. Что, если в это время позвонит директор Стригунов и выяснится, что рабочий день закончился два часа назад? Нужно будет Борису придумывать, где был, а придумывать не хочется. После сумасшедшего часа блаженства сил осталось только, чтобы добраться до любимого дивана…
Анжела нежилась под голубым одеялом, еще чувствуя на губах терпкий вкус прощального поцелуя Бориса. Еще теплым было место рядом, где он лежал после всего, ласково поглаживая пальцами шелковую кожу ее живота. Нужно было вставать и идти в ванную, выпрыгнуть из-под одеяла, как это сделал он. Выпрыгнул, а она потянулась, схватила обеими руками предмет его особой гордости и дурачилась, тормошила, поглаживала, как птенчика, пощипывала, целовала, пока не превратился птенчик в могучего орла. И так увлекла ее эта игра, что испытала новый, самый сильный приступ желания. Вместе с ним. Он стоял с закрытыми глазами и стонал так громко, что, наверное, соседи переполошились. Ну и пусть!
…Ей не хотелось выпрыгивать из-под одеяла. Ни выпрыгивать, ни выбираться, ни выползать… Это означало навсегда расстаться с Борисом, ведь сегодня, наверное, было их последнее свидание.
Они встречались почти год. Вначале редко, раз в месяц; потом все чаще и чаще… Была ли это любовь? Анжела не знала. Но в последнее время она откровенно скучала без Бориса, с нетерпением ждала встреч с ним. Когда они оставались вдвоем в этой квартире-спальне, ей не нужно было играть беззаботную красавицу, искусную любовницу, как с другими мужчинами. Она и в самом деле была счастлива и беззаботна. А уж какой любовницей была, получая от своих выдумок несказанное удовольствие! Да и ему не нужно было играть мужественного, галантного рыцаря. Он таким и был рядом с нею.
Когда выберется (выпрыгнет, выпорхнет) из-под одеяла и встанет под горячий, потом холодный, потом снова горячий душ, все это останется в прошлом.
Слезы выступили на глазах у Анжелы. Она всхлипнула, уткнулась в подушку. Он и не подозревает, что скоро ему нужно будет придумывать не причину своей задержки, а что-то более серьезное. Что? Этого она не знала. И знать не хотела. Догадывалась, большие люди затеяли большие игры; ей до них нет никакого дела. Спасибочки!
То, что она сделала, уже опасно для жизни. А сделала она дрянное дело — предала Бориса…
А он ничего не понял. Когда она наконец выпустила из влажных ладоней возмужавшего птенца, присел на край кровати, посмотрел изумленными глазами, только и смог вымолвить: «Ты сегодня бесподобна, лапуля…» Конечно, бесподобна, потому что чувствовала свою вину. А он сам? Еще больше, чем она. И злость, и обида смешались в ее сердце. И недоумение. Действительно ленивый! Сорок лет человеку, а главное для него, как бы жена чего не заподозрила. В такое-то время, когда люди власть делят, когда готовы глотки друг другу перегрызть!
И все же отвратительно было на душе.
Заскрежетал, а показалось, загромыхал, ключ в замочной скважине двери. Анжела перевернулась на спину, смахнула слезы и торопливо натянула одеяло до подбородка.
В комнату вошел невысокий парень лет тридцати. Его почти квадратную голову украшал короткий русый «ежик», во взгляде небольших серых глаз легко читалось красноречивое предупреждение: вякнешь — убью! Вряд ли именно это он хотел сказать Анжеле; скорее всего родился с таким взглядом и умрет с ним. Тут уж ничего не поделаешь.
Это был хозяин ресторана и казино «Кавказ» Василий Левицкий, больше известный под кличкой Лебеда.
— Как дела? — осведомился он, вразвалку подходя к кровати. — Дала… стране угля, мелкого, но много?
— Зачем ты меня впутываешь в свои игры? — жалобно проскулила Анжела, ощущая себя голой и жалкой под жестким взглядом. Одеяло как бы исчезло.
— Ну, ты даешь, детка, — хмыкнул Лебеда. — Какой-то шакал трахает мою телку, а я смотреть должен?
