— Ну… почему бы не положить его в комнату дедушки, когда он захочет спать… на большую кровать? Она очень широкая, и не придется опасаться, что он свалится с нее на пол, верно? — заметила Луиза.
— Да, конечно, если положить его в самой середине. Может быть, на этой огромной кровати он быстрее вырастет… — поддержал ее Ларри.
Больше они ничего не говорили на эту тему. Но когда наступил день торжественного открытия центра и Луиза, Ларри и девочки пришли в Синди Лу, Ларри, держа малыша на руках, сразу поднялся с ним наверх. Он ловко уложил Бача посреди огромной кровати прадеда, даже Луиза не смогла бы сделать это более искусно.
— Ну вот! — сказал Ларри, глядя на младенца сверху вниз. — Вот ты какой, мой сын! Это место именно для тебя, если ты спросишь меня об этом. Да, именно это место!
Но никто его ни о чем не спрашивал; маленький Бач лежал на спинке и, гукая, сучил ножками. Ларри дотронулся до одного из маленьких розовых кулачков и несколько секунд держал его в руке, а потом спустился вниз и занял положенное ему место председателя…
Двор был уже переполнен людьми, и Ларри появился как раз вовремя, чтобы поприветствовать прибывшее издалека высокое городское начальство, уже рассевшееся на галерее, на верху главной лестницы. На торжественном собрании присутствовали председатель верховного суда штата Чарлз О’Нил — остроумный, приятный на вид и сладкоречивый мужчина, который должен выступить с речью; он прибыл точно в назначенный час вместе с конгрессменом округа Полом Мэлони. Вскоре появился вице-президент «Нефтяной корпорации олд гикори», а вместе с ним член Речной комиссии, мэры нескольких соседних городов, управляющий месторождением Фрэнк Уоддилл с женой, капитан Кловис Бурже, Валуа Дюпре, отец Легран и Блаис Бержерон — новый председатель совета директоров дамбы.
Пока все присутствующие собирались, оркестр, раньше находившийся в летнем павильоне, а теперь расположившийся под главной лестницей, наигрывал бравурную, веселую мелодию; из задней части сада до гостей доносились чудесные ароматы гумбо и барбекю, которые будут предложены собравшимся после завершения торжественного открытия. Теперь толпа стала огромной, заполнив почти все свободное пространство двора, посему уже не имело больше смысла задерживаться с открытием церемонии.
Ларри поднялся и, призвав всех к вниманию, попросил отца Леграна произнести молитву. Поднялось сотни рук — люди перекрестились, а затем подняли головы, как это сделал отец Легран, и вторили молитве.
— Вам всем известно, зачем мы собрались здесь, — начал Ларри довольно неуверенно. — И те, кто знает меня, а таких большинство, также прекрасно знают, что оратор из меня никудышный. Я горжусь своим присутствием здесь и еще больше горжусь тем, что меня избрали председателем. Но ведь вы все понимаете, что я выбран председателем не потому, что лучше всех могу справиться с этой работой, а поскольку я — внук Клайда Бачелора. И хотя его сейчас нет с нами, дух его незримо присутствует здесь и окрыляет собою наше общество, я повсюду ощущаю его пытливое и заботливое око.
Он посмотрел на Луизу, сидевшую рядом. Справа от нее стояла Люси, слева — Эми. Луиза ответила ему быстрым взглядом и ободряюще улыбнулась. На ее лице он прочел полное одобрение того, как он отдает долг памяти покойному деду, Он уже давно научился читать ее мысли по выражению лица. У Ларри не было ни тени подозрения, что он ошибся. К счастью, ему были неведомы истинные мысли Луизы в этот миг: Он никогда не догадывался, и я никогда не позволю ему догадаться о том, что солгала ему, — только один раз, но это была чудовищная, ужасная ложь. Я сказала ему, будто сожгла тот дневник, поскольку считала, что никто не имеет права прочесть его. Но я не созналась Ларри, что перед тем, как сжечь дневник, я прочла часть его — и этого было достаточно, чтобы понять, что этот дневник нужно сжечь, равно как понять, что нельзя читать его дальше и что никто никогда не должен прочесть его!
— Из того, что говорил дед, одно запомнилось мне в первую очередь, — продолжал Ларри, вдохновленный взглядом Луизы, — это история о зарытом кладе и о том, как моя мать давным-давно пыталась докопаться до него. И еще много-много людей помимо ее верили, что этот клад зарыт там, но считали, что это — золото, пиратское золото. Так же думала и моя мать. Позже, когда там обнаружили нефть, те же самые люди сказали: вот оно — настоящее сокровище, вот он — истинный клад, но это не пиратское золото, а черное золото. Я сам так говорил. Но теперь я лучше знаю, что к чему. И скажу вам, что настоящее сокровище Синди Лу — это память о том, что говорил и делал больше пятидесяти лет мой дед, живший здесь.
Он прожил здесь больше пятидесяти лет! Да, прежде чем поселиться в Синди Лу, он был азартным игроком, думала Луиза, и знание об этом его неправедном пути не потрясло его жену Люси. Она с самого начала понимала и чувствовала, что он что-то скрывает от нее, что-то, чего стыдится. Когда он просил ее руки, то сам сказал, что она имеет право узнать все о его прошлой жизни, но она ответила, что у них будет предостаточно времени для этого, когда и если она примет его предложение. Впоследствии она разделяла его опасения: выдержит ли их брак это признание, устоит ли любовь Люси перед тяжкой правдой; и хотя она, как могла, старалась унять его страх, это все-таки означало, что она должна была первой заговорить о причине его. И этот разговор состоялся, но лишь после того, как они прожили вместе более четверти века, в момент отчаяния, когда он излил ей свое сердце. Короткая запись в дневнике, датированная 10 апреля 1896 года, поведала Луизе следующее: Сегодня мой дорогой, мой самый дорогой супруг сам, по собственной воле рассказал мне, что он был азартным игроком, и я благодарю Господа, что ему больше не придется нести это жуткое бремя молчания, которое он с таким беспредельным трудом влачил все эти долгие годы. Эта запись была сделала в виде постскриптума к более длинному повествованию, написанному за много лет до этого на «Ричмонде»: С того момента, как я случайно встретила мистера Петтигру, назвавшегося майором Фанчо, я совершенно уверена в том, что секрет прошлой жизни моего дорогого мужа раскрыт. И сплетни, которые я случайно подслушала на обзорной площадке, а потом — за вечерней чашкой шоколада… все эти разговоры, которые при виде меня женщины тут же прекращали… подтвердили мою уверенность. Но я никогда не скажу Клайду, что мне известна правда. Зачем мне расстраивать его, когда он так счастлив? Да и зачем я стану бередить его старые раны, упоминая о чем-то таком, что было в прошлом, если передо мною уже совсем другой человек? Да, да, я уверена, он родился заново, и в этом мире теперь нет человека более справедливого, более мудрого, более доброго и порядочного.
«Я должна была сжечь этот дневник, когда прочитала его дальше, — подумала Луиза, в то время как Ларри произносил речь все с большей уверенностью. — И я не сожалею, что сожгла его, и даже не сожалею, что солгала Ларри, сказав, что сожгла дневник, не прочитав его. Да, я права, что солгала, хотя и не совсем права, что прочла, прочла кое о чем, что…»
— Как я уже говорил, из меня никудышный оратор, — продолжал Ларри, обращаясь ко внимательно слушавшей его аудитории. — Однако сейчас здесь присутствует некто, кого по праву считают одним из блистательных ораторов штата. Он может должным образом оценить заслуги моего деда, и я передаю ему слово. Полагаю, не надо вам его представлять. Многим он известен как дядя Чарли. А большинство знают его как вашего доброго соседа Чарлза О’Нила из прихода Святой Марии. Но, поскольку нам хочется показать, насколько мы гордимся тем, что он удостоил сегодня нас своим присутствием, я представляю вам его полностью: председатель верховного суда штата Луизиана Чарлз О’Нил.
Раздался искренний радостный смех, тут же смешавшийся с оглушительными аплодисментами — все приветствовали председателя верховного суда, который приближался к перилам, соединяющим два крыла главной лестницы. Это был худощавый, но крепкий человек, и хотя он шел, немного прихрамывая, но даже хромал с чувством собственного достоинства, ничуть не стесняясь этого. И люди, смотревшие на него, даже не замечали его физического недостатка. Напротив, они смотрели на него с восхищением и любовью. Его белоснежные седые волосы были, как всегда, пышными, а проницательные голубые глаза с возрастом стали еще более яркими, улыбка — еще более озорной.
— Господин председатель, многоуважаемые гости, леди и джентльмены, — официально начал он свое выступление. Только улыбка его стала еще шире. — А не лучше ли сказать еще короче: «Друзья!», а потом уже приступить к остальному, поскольку, как мне известно, все мы собрались здесь, в штате Луизиана, а именно в той части этого штата, где Клайд Бачелор оставил свой неизгладимый след. Да, сам я из прихода Святой Марии, и от моего дома всего несколько миль до того места, где Клайд Бачелор доказал, что золотой век Миссисипи возродится вновь. Именно в нашем приходе он поднял со дна озера Веррет старый буксир, договорился о своей первой фрахтовке баржи и выстроил новый буксир для своей новой компании. Я слышал, как наш председатель говорил о той гордости, которую он испытывает. Верно? Так позвольте вам всем заметить во всеуслышание, что самый гордый человек здесь — это не тот, кто слушает меня. Самый гордый из всех присутствующих — тот, кто сейчас говорит. Да, да, это я — самый гордый человек и, как ваш дядя Чарли, как ваш сосед Чарлз О’Нил, как председатель верховного суда вашего и моего штата, я горжусь, что удостоен столь высокой чести — торжественно открыть великий мемориал такого человека, как Клайд Бачелор.
