— Почему вы подожгли поселок?
Капитан медленно выпрямился: Батистина почувствовала, как он внимательно рассматривает ее грудь, слегка прикрытую тонкой кофтой.
— Я подчиняюсь приказам, мадам!
Голос капитана д’Эчепарры звучал глухо.
— Вы получили приказ поджечь хижины индейцев? Господи Боже мой, но от кого, сударь?
— Я не имею права обсуждать с вами подобные вопросы, мадам! — ответил баск, подходя к окну.
Индейцы медленно расходились. Пламя, поглотившее поселок Пом Бланш, угасало. Капитан д’Эчепарра вернулся к Батистине. Некоторое время он с состраданием смотрел на девушку. Глубокая морщина залегла на его лбу.
— Я знаю, мадам, что вы ненавидите меня… однако, принимая во внимание, что я только исполняю свои долг… Я никогда не хотел знать, в чем вас, собственно, обвиняют, я всего лишь отвечаю за вас перед его превосходительством губернатором и тем самым перед его величеством! Постарайтесь выспаться, мадам, через три часа мы уезжаем!
Батистина широко раскрыла глаза. Баск смотрел на нее с такой нежностью, которой она от него не ожидала. Заботливо укрыв ее одеялом, капитан, не оборачиваясь, вышел.
Легкая улыбка промелькнула на губах Батистины. Итак, капитан д’Эчепарра был таким же мужчиной, как и все остальные. Она поняла это, уже начав сомневаться, не сделан ли он из железа. Впервые он показал свое волнение. В сердце девушки пробудилась надежда, и она быстро заснула.
Тюремный возок и сопровождавшие его конвоиры ехали несколько часов. Реку Алибамус они пресекли вброд. Батистине казалось, что капитан увозит ее дальше на запад. Интересно, они едут в очередной форт на Миссисипи или же… в Новый Орлеан? При этой мысли она принималась лихорадочно теребить выбившиеся из прически локоны.
Холод стал менее пронизывающим. Дождь прекратился. Сквозь облака пробивалось бледное солнце. Батистина тряслась в дрянном экипаже, пытаясь хоть одним глазком увидеть, где же они едут, однако подозрительный капитан приказал забить окошки тюремной кареты досками и тщательно огибал многочисленные поселения, дома которых угадывались за рощицами мангровых деревьев.
Близился полдень, когда капитан д’Эчепарра объявил привал. Солдаты развели костер и принялись варить незамысловатую похлебку из турецкого гороха с салом. До ноздрей Батистины долетел вкусный запах кофе, водки и табака. В колониях мужчины, собравшись у костра, обычно курили трубки. Батистина, возмущенная тем, что о ней забыли, принялась колотить в запертую дверцу.
— Откройте… мне нужно выйти, у меня затекли ноги!
Так как на ее призыв никто не откликнулся, она решила употребить все имеющиеся в ее распоряжении средства и принялась еще яростней колотить в дверцу, визжать, топать ногами и раскачивать возок.
— На помощь… ко мне… на помощь!
Через минуту дверца приоткрылась, и в проеме появилось взволнованное лицо капитана д’Эчепарры.
— Что происходит, мадам?
В ответ Батистина смерила баска уничтожающим взглядом.
— И вы еще спрашиваете? Сударь, я голодна, хочу пить, и вообще от вашего гроба на колесах меня тошнит!
— Очень сожалею, мадам, но меры безопасности запрещают мне…
Дикий крик не дал капитану д’Эчепарра договорить. Он быстро обернулся. Один из солдат лежал, уткнувшись лицом в костер. Между его лопатками торчала красная стрела.
— Хейаааа!
Еще двое солдат упали одновременно. Со всех сторон звенел пронзительный боевой клич индейцев.
— Прячьтесь… все по местам!
Капитан д’Эчепарра бросился к своим людям и принялся организовывать оборону. В спешке он не запер дверцу. Ловкая, как кошка, Батистина воспользовалась моментом и выскользнула из возка. Прижимаясь к земле, она подползла под днище и укрылась за колесом. И хотя перед ее убежищем постоянно мелькали ноги коней, то немногое, что ей удалось увидеть, ужаснуло ее. Орда натчезов в боевой раскраске яростно набросилась на солдат. Мирные индейцы, в чьи души добрые отцы-иезуиты успели заронить семена христианства, словно остервенели. Они оказались гораздо более свирепыми, нежели воинственные падуки! Похоже, что вождь сожженного поселка Пом Бланш призвал на помощь всех натчезов, проживающих в округе. На двадцать пять солдат из отряда капитана д’Эчепарры обрушилось более трех сотен индейцев.
«Черт побери, ну зачем этот осел по имени капитан д’Эчепарра разворошил их осиное гнездо?» — думала Батистина, раздосадованная тем, что ей приходится прятаться, и вместе с тем надеясь, что в суматохе ей удастся бежать.
Сражение начинало напоминать бойню. На стрелы индейцев солдаты отвечали меткими залпами. Смертельно раненые натчезы падали с коней, но место павших тотчас же занимали новые многочисленные воины.
Индейцы окружили лагерь французов, и теперь кольцо вокруг них неуклонно сжималось. Внезапно вождь Пом Бланш издал гортанный клич. Размахивая томагавками и издавая дикие вопли, натчезы устремились в атаку, желая уничтожить последнюю горстку продолжавших обороняться солдат. Расстреляв патроны, они начали защищаться штыками. Громкие стоны умирающих сливались с победоносными возгласами индейцев и проклятиями защитников лагеря. Томагавки натчезов крушили черепа, рассекали тела, воздух был пропитан гарью и пылью, повсюду разносился тошнотворный запах крови. Лошади громко ржали и взбрыкивали, напуганные яростью своих седоков. Отчаяние придавало французам силы. Гренадер, раненый пятью стрелами, сразил сразу двоих индейцев. В отместку враги топором снесли ему голову. Один из воинов на лету подхватил ее и, потрясая своим трофеем, с торжествующими воплями носился по полю боя. Трое швейцарцев, прижавшись спиной к возку, отражали атаки, звучно ругаясь на своем родном диалекте. Истекая кровью, едва держась на ногах, они продолжали разить всех, кто осмеливался к ним приблизиться: вокруг высилась гора мертвых тел. Резня была ужасна. За несколько минут мирная лужайка на берегу Алибамуса превратилась в поле, где смерть и месть правили свой кровавый бал.
Молодой эльзасец, с самого первого дня заключения оказывавший Батистине различные мелкие услуги, рухнул на траву с разрубленным черепом. Кровь ею забрызгала Батистину. Не смея пошевельнуться, она вжималась в землю, напуганная разгулом диких страстей, толчком к которому послужил необъяснимый жестокий поступок капитана д’Эчепарры. С опушки рощицы донеслись душераздирающие вопли. Натчезы, схватив двух гвардейцев-французов, содрали с них скальпы, выкололи глаза, а затем швырнули обоих слепцов под копыта своих коней. В руки индейцев попал также барабанщик отряда. Теперь натчезы развлекались тем, что, привязав его к дереву, живьем резали его на куски. От его криков волосы на голове Батистины встали дыбом.
— Не бойтесь, мадам… я не дам вас взять живой!
Услышав этот голос, прозвучавший словно из могилы, Батистина приподняла голову. К ней полз капитан д’Эчепарра. Лоб его был рассечен, из раны сочилась кровь, в руке он сжимал пистолет. Приблизившись, капитан приставил его дуло к виску Батистины.
— Прощайте, мадам!
Батистина дернулась в сторону.
— Оставьте меня, безумец, я не собираюсь умирать! — яростно прошипела она.
Баск схватил ее за плечи. В его темных волосах запеклась кровь.
— Спасения нет, это конец, мадам!
В глазах капитана горел безумный огонь. Батистина с силой оттолкнула его.
— Это вы во всем виноваты! Если бы вы не раздразнили их своей глупостью, они бы не напали на нас! С меня хватит!
Двое натчезов неслышно подкрались к карете. Батистина вскрикнула. Один из индейцев схватил ее за волосы. Капитан д’Эчепарра поднял пистолет. Раздались два выстрела. Оба нападавших лежали на земле с простреленными головами.
Батистина в растерянности вытирала лицо, залитое их кровью. Баск повернулся к девушке.
— Мы все умрем, мадам, если не сейчас, так во время Великого Бедствия! А оно надвигается… оно все ближе и ближе, вы только послушайте!
Но Батистина слышала только шум битвы. Еще несколько минут, и последний француз пал под ударами томагавков озверевших натчезов. Прижав Батистину к земле, капитан пытался что-то объяснить ей, но изо рта его вылетали только обрывки фраз:
— Вы целых три месяца мучили меня… три месяца я мечтал о вас… о вашем теле… но теперь я счастлив… я сейчас умру, мы умрем вместе!
Капитан лихорадочно искал губы Батистины. Она попыталась вырваться из его объятий, но его руки, словно стальные клещи, сжимали ее.
— Осел! Скотина! Вы только и знаете, что твердить о смерти! Болван! Трус! Дурак! — отчаянно ругалась Батистина. Высвободив руку, она отвесила капитану звонкую пощечину. Он мгновенно отпустил ее. Губы его стали совершенно белыми.
— Мадам, никто никогда не называл басков трусами… Знайте, что я люблю вас, моя любовь сильнее смерти, и я докажу вам это… Видите вон ту рощицу? Сейчас я побегу туда и увлеку за собой всех краснокожих… Воспользуйтесь моментом и бегите в противоположном направлении, вон в те дубовые заросли… Скройтесь там, затаитесь и до ночи носа не высовывайте… и да хранит вас небо! Прощайте, мадам…
