Ну, даешь,- возмутилась Анжела.- Я ей про самое горькое в своей жизни, а ей смешно.
Прости, Анжела, просто вспомнилось мне очень похожее,- я тебе расскажу. Вот такие они, мужики, пока рядом - любовь у них необыкновенная и в неискренности их никак не упрекнешь, а уехали, как говорится, с глаз долой - из сердца вон. Была у меня тоже такая любовь необыкновенная. Хочешь послушать?
Рассказывай. А зачем мы и собрались вдвоем, как не поделиться друг с другом своими историями и увлечениями, радостями и печалями.
Ну, слушай. Когда я уехала от мужа, то первое время не знала, куда приткнуться. В городе моем родном не захотели прописать, мол, закрыт город для прописки, может, взятку надо было дать начальнику паспортного стола, да откуда у меня, ушла с пятьюдесятью рублями в кармане - расчет на работе получила, и с чемоданчиком в руках. Ничего не взяла из нажитого вместе, он заставил меня несчастные сорок рублей взять со сберкнижки и ему отдать. Бог с ним - сняла, отдала. И ничего другого мне не оставалось, как пристраиваться где-то в Московской области, раз у меня подмосковная прописка. Приехала в небольшой поселок, зашла к начальнику паспортного стола: "Пропишете?" - "Пропишу". Сняла комнату в четыре метра: кровать, столик впритирку и стул. Нашла работу - заведующая библиотекой войсковой строительной части, подружку мне Господь хорошую послал - другую комнату у хозяйки снимала, и стала я отходить от пережитого кошмара своей семейной жизни. В мои обязанности еще входила доставка почты в часть. Вечером относила корреспонденцию, ну это было легко, так как корреспонденцию, отправляемую из части, составляли только письма, а утром, перед работой, которая начиналась у меня после обеда, заходила на почту, забирала письма и газеты, которые были потяжелее писем, и голосовала с чемоданчиком в руке. На попутных машинах добиралась до проходной, это было около трех километров. За проходной несколько частей находилось, а до моей части еще метров семьсот - восемьсот идти пешком и чемоданчик с почтой тащить. Ну, правда, помощники сразу нашлись -на то и мужской коллектив. Встречали меня солдатики возле проходной и помогали дотащить мой груз до места. Но скоро это взял себе в обязанность киномеханник, в его ведении находился и радиоузел части, который располагался за стеной моей библиотеки и считался его рабочим кабинетом". Когда у меня был выходной, он за меня относил, приносил, разбирал и раздавал корреспонденцию. Короче, был моим соседом и "заместителем". Я его так и воспринимала и больше -никак. Я сначала вообще ни на кого не смотрела, мне было не до этого, я с трудом отходила от злоключений своего неудачного замужества, а на солдатиков совершенно не обращала внимания, они все были моложе меня. Правда, Сашка был постарше, так как его взяли в армию, дав возможность закончить техникум связи, но и он был моложе меня и тоже прошел мимо моего внимания. Да мне было и не до него. Через две недели ко мне приехал муж, разыскав непонятно каким образом, чтобы уговорить вернуться. "Или ты вернешься, или я тебя убью такие у него были манеры. Я ответила: "Убивай, Глеб, я согласна. Чем с тобой жить, лучше быть убитой. Ты меня теперь не запутаешь ничем, такую я школу мужества прошла под твоим руководством". Уехал, потом еще раза три приезжал - уговаривал таким же образом. Все грозил: "Смотри, попробуй на развод подать, тогда уж точно убью". Я не подавала, чего лезть на рожон. "Придет мое время,- думала.-Сам подашь". Он и правда мог убить - такой псих был. Ну вот. Месяца два, наверное, я не замечала этого мальчика, хоть он очень старался, чтоб я его заметила: штемпелевал вечером отправляемые письма, помогал разбирать почту и обслуживать читателей, короче, все время вертелся в библиотеке. Все приглашал в свой радиоузел, где стоял служебный магнитофон, послушать записи современной эстрады, но я отказывалась и даже не догадывалась, что нравлюсь ему. Но однажды я подшивала газеты в читальном зале и зашел он, чистенький - после бани, волосы - пышные, новенькая "роба" - навыпуск, и я вдруг увидела, какой он аккуратненький, стройненький и симпатичный, а главное, я прочитала в его глазах, что он ко мне неравнодушен, и все - замкнуло меня. Но вида не показала, и долго еще мы, влюбленные друг в друга, скрывали свои чувства за простыми дружескими отношениями. Правда, стала я принимать его приглашения зайти в радиоузел, чтобы послушать записи новых песен. Но любви, как и кашля, не утаишь, и наступил день, когда он первый раз поцеловал меня и объяснился в любви. И началась у нас романтическая, чистая и трогательная любовь. Каждый вечер он ходил провожать меня до проходной, пользуясь своими увольнительными маршрутками на почту, приходил ко мне по средам, это был мой выходной день, и мы просиживали до полуночи на скамеечке возле моего дома, иногда ходили за грибами и потом устраивали грибные пиршества, в рабочие дни мы тоже все время были рядом: то он сидел у меня в библиотеке, то я у него в радиоузле - общались, слушали музыку. Однако у меня появились и другие поклонники, они то и дело заглядывали в библиотеку, заводили всякие разговоры, делали комплименты, особенно старался меня "закадрить" один капитан, и Сашка нервничал. К тому же в субботу и воскресенье, когда Сашка должен был крутить кинокартину в части, мы с подругой ходили в сельский клуб, в кино, и иногда оставались на танцы, с кем-то там танцевали, иногда у нас появлялись провожатые. И все это сразу же становилось известно Сашке. Он здорово переживал и даже два раза плакал, обижался, что я играю на его нервах. Пришлось отказаться от танцев, чтобы он успокоился. В августе я уехала на сессию в Левобережную, он приезжал ко мне туда несколько раз, уезжая от меня в последний раз, тоже плакал, как и твой, он вообще был очень чувствительным и нежным мальчиком. Помню, однажды мы поссорились, и я ушла домой, не дождавшись его с какого-то служебного задания и не попрощавшись. И он осторожно постучал ко мне в окно в два часа ночи, сорвавшись в самоволку. Я вышла к нему, и мы посидели часок на скамеечке. Но приближался "дембель". Сашка несколько раз заводил со мной разговор: что нам делать, чтобы не расставаться. У меня не было развода, поэтому у него был только один путь, чтобы остаться рядом со мной,-стать сверхсрочником. Он часто мимоходом поднимал этот вопрос, говорил, что командир части уговаривает его остаться на сверхсрочную, обещает дать квартиру, а работать, мол, будет, как и сейчас, киномехаником. Иными словами, я чувствовала, что если его попрошу об этом, то он останется, но я молчала. Одно дело - он сам примет это решение, другое дело - по моей просьбе, я не хотела его уговаривать, чтобы не чувствовать себя виноватой, если он потом вдруг пожалеет об этом. Последний раз он опять завел этот разговор недели за три до демобилизации: "Что нам делать? Мне хочется остаться с тобой, но "макаронником" мне быть не хочется, стыдно, сам же над ними смеялся, а теперь сам останусь на сверхсрочную, и мои же друзья будут смотреть на меня с презрением. А так здесь не пропишут... Как быть?" - "А никак,- ответила я.- Поезжай домой, зачем тебе становиться "макаронником?" Почему я так ему ответила? То ли мне его было жалко, что он станет всеми презираемым "макаронником", то ли себя рядом с ним - "макаронником", не знаю. В то время почему-то сверхсрочников солдаты презирали, считалось, что только пустые, ничего не умеющие и ничему не научившиеся люди остаются на сверхсрочную службу, чтобы, ничего не делая, заведуя макаронами, получать казенную зарплату. Если бы у меня был развод и жилплощадь, может, стоило бы о чем-то задуматься, а поскольку этого не было, я ни словом не хотела помочь ему в решении вопроса, который, как я считала, он должен был решать самостоятельно, тем более, я видела, как соскучился он по дому, так рвется туда. В общем-то дурака я сваляла, не знала, как трудно мне будет его забыть, а может, надеялась, что он все равно останется, поскольку у меня не было сомнения в его любви ко мне, и, конечно, мне очень этого хотелось. Как бы там ни было, а время шло, и пришел день, когда в радостно-возбужденном настроении он положил на мой рабочий стол обходной лист для подписи. И вот тут, неожиданно для себя самой, у меня из глаз хлынули слезы, которые я никак не могла сдержать. Я не всхлипнула, ни лица, ни губ не скривила -слезы просто текли и текли, без всякого моего участия в этом процессе, по моему совершенно каменному лицу, и я ничего не могла с ними поделать. Сашка стал успокаивать меня: "Я еще через неделю поеду",- как будто имело какое-нибудь значение, уедет он завтра или через неделю. В день отъезда, а он уезжал рано утром, с первой электричкой, он должен был зайти ко мне домой - проститься. И хотя я была большой любительницей поспать, но в это утро проснулась затемно, лежала и ждала его стука в окно. И вот он тихонько постучал, я оделась, вышла - открыть ему. Он прошел в мою без дверей комнатку, и мы сели по обе стороны утла моего столика. Саша прижал мою голову к своей и заплакал, а у меня слез не было, было только очень тяжело, впервые я поняла в действии выражение: камень на душе, который невозможно скинуть. Но внешне это никак не выражалось. А он все плакал, и его слезы, крупные и частые, падали на стол и на мою юбку. Потом я сказала, чтобы как-то его отвлечь от плача: "Сашка, хватит, вся юбка уже мокрая от твоих слез". Но Сашка психанул: "Чего ты смеешься?!" Наконец он немного успокоился, время поджимало, ему уже нужно было бежать на платформу, где его ждал Артем - лучший друг, который провожал его до Москвы. Он встал... Я сказала: "Сашка, посиди еще немножко",- к моим глазам тоже подступили слезы, но я сдержала себя. "Я тебе сразу напишу,- сказал Сашка.- И приеду к тебе, обязательно приеду". Он вышел на кухню, ждал, когда я выйду за ним. В кухне хозяйка растапливала печку, Сашка стал прощаться с ней. Я с большим трудом заставила себя подняться со стула и выйти вслед за ним в кухню, а затем на террасу, где мы в последний раз обнялись и поцеловались. Сашка опять заплакал, рванулся к двери. "Сашка, подожди",- я схватила его за руку. Сашка вырвал руку, открыл дверь наружу, на пороге оглянулся: по щекам текли слезы. Я стояла, закусив губу, чтобы тоже не зареветь. Теперь Сашка схватил мою руку, коротко пожал и сбежал с крыльца. Он бежал по тропинке к калитке, не оглядываясь. Я глядела ему вслед, мне хотелось бежать за ним, хотелось крикнуть: "Сашка...", но я захлопнула дверь... Немного постояла на террасе, успокаивая расходившееся сердце, зашла в дом. Хозяйка стояла возле печки и концом передника вытирала слезы: "Посмотрела я на вас, как вам трудно расставаться, да и сама прослезилась. Бедненький, весь заплаканный, глаза - с кулак..." Она всхлипнула, Я прошла в свою комнату и пластом упала на кровать... Стала думать, как мне теперь жить без него... Это было шестнадцатого октября, на всю жизнь эту дату запомнила. Вот и все... Не буду тебе рассказывать, как сразу пусто стало в моей жизни. Я все ждала от него письма, а его не было. Потом пришел ответ на письмо Артема, в котором он передавал мне привет и писал: "Узнай, почему Света не ответила на мое письмо. Я ей написал через два дня, как приехал, а ответа до сих пор не могу дождаться". А я никакого письма не получала, видно, оно где-то затерялось. Я опять написала Сашке, в ответ получила ласковое письмо и фотокарточку, где Сашка был в гражданском костюме. Это письмо было первым и последним. Я на него ответила, но в ответ не получила больше ни строчки, хотя очень ждала и боялась, что письмо опять затерялось. Артему он тоже перестал писать, а я все ждала и ждала, не верилось, что он так легко и быстро меня забыл. Перед отъездом он попросил Артема, чтобы тот помогал мне по работе, и Артем стал моим незаменимым помощником, а через какое-то время я поняла, что он тоже в меня влюбился, но я его полюбить не могла, хотя уважала как человека и хорошего друга. После обеда, когда у Артема заканчивалась работа на сооружении", он вертелся в библиотеке, как некогда Сашка, выполняя всю ту работу, которую должна была делать я, не допуская ни до чего и предупреждая любое мое желание. Иногда мы говорили с ним о Сашке, как он быстро нас забыл, и однажды, когда опять наступила осень, я попросила Артема "Напиши еще раз Сашке, поинтересуйся, как он там живет, почему тебе не пишет". Артем согласился, мы вместе составили это письмо, в котором Артем писал о своем солдатском житье-бытье, о том, что приближается "дембель", и спрашивал, как живет он. Обо мне там специально не было написано ни одного слова, даже привета не передавалось. Отправила я письмо и стала ждать ответа. И вот он пришел. Я, как всегда, разбирала почту в читальном зале и вдруг вижу: Сашкин почерк на письме, адресованном Артему, Недолго раздумывая, я тут же вскрыла письмо и прочитала. Вот что писал Сашка Артему после нескольких обязательных фраз: "Артем, ты можешь меня поздравить, я женился, прошло уже пять месяцев. Свадьба была девятого мая, на свадьбе присутствовало двести человек, вот было шуму.
