Эмма слушала с блестящими глазами. Кровь ее кипела. Ее переполняла гордость за Нельсона, она была счастлива триумфом, который принес ему этот час. Лорды Адмиралтейства постоянно чинили ему препятствия. Несмотря на все его подвиги, доверяли ему командование словно из милости.
И вот они сами послали за ним, предложили ему пост главнокомандующего, умоляли его спасти отечество. Те самые спесивые лорды, которые когда-то смотрели на выскочку свысока, предъявили ему, лучшему, обвинения, объявили его, изувеченного в боях, непригодным к службе…
Но взглянув на Нельсона, она испугалась. Его согнутая спина, худоба, бледное осунувшееся лицо, ухудшившееся зрение его единственного глаза все указывало на пагубное действие тех чрезмерных нагрузок, которые он испытал, и на прогрессирующую, изнурявшую его болезнь.
Если он теперь поедет туда и снова окунется в разрушительную стихию штормов и сражений…
Казалось, страх ее души передался и ему. Он посмотрел на нее испытующе. Встретив ее взгляд, попытался улыбнуться, но это ему не удалось.
По словам Блеквуда, единственный глаз Нельсона всегда сверкал. Теперь этот блеск исчез.
Он поднялся, медленно, устало. Заговорил тихим голосом и запинаясь. Попросил время на раздумье.
Завтра Блеквуд должен прийти снова, чтобы узнать его решение.
Весь день он просидел в своей комнате за закрытой дверью. Даже по просьбе Эммы не от крыл ее. Она слышала, как он безостановочно ходит взад и вперед.
Но с наступлением ночи он пришел к ней. Сказал, что его убивают каменные стены и духота дома, и попросил ее выйти с ним в аллею парка.
— На ют, — проговорил он, принужденно улыбнувшись.
В парке он внезапно остановился и, задыхаясь, хриплым голосом, с отчаянием во взоре объявил о своем решении.
Он не хочет принимать предложение. Никогда больше не уедет из дома. Хочет остаться в Мертон-плейс с Эммой и Горацией и наконец-то насладиться своим домашним очагом, тихой мирной жизнью, которые он заработал долгими годами тревог и скитаний, в шумных сражениях…
Счастье?
Это счастье — для человека никому не известного, безымянного. Создан ли для этого герой, покрытый славой? Не были ли для него старческие болезни, медленное погружение в забвение хуже, мучительнее, чем ранняя смерть?
Эмма слишком хорошо его знала. Его хриплый, запинающийся голос, угасший взгляд показали ей, что с ним происходит. Втайне он страстно стремился к новой славе. К новым свершениям. К блистательному увенчанию величественного дела всей своей жизни. Но он подавил в себе это желание, постарался заглушить его.
Потому что он прикован к женщине, потому что породил дитя.
Самсон и Далила…
Неужели история славных дел скажет когда-нибудь то же, что говорит Джошуа? Что Эмма, леди Гамильтон, из тех покрытых позором женщин, превращавших мужчин в баб, героев в трусов.
Ею овладело какое-то дикое, яростное воодушевление. Она посмотрела на Нельсона горящими глазами, схватила его за плечи и встряхнула.
Он должен идти туда, куда призывает его долг и слава. Пусть погибнет женщина, которую он любит. Пусть умрет голодной смертью дитя, которое он породил. Что с того? Они — пыль, которая исчезнет без следа, унесенная легким порывом ветра. Никто не спросит, где они, что с ними стало. А герой — это гранитная, высоко вздымающаяся скала. Человечеству дано право ловить солнечный свет его глаз; черпать в нем утешение, веру, силу, когда оно, полное сомнений, взирает вверх из мрачных ущелий повседневности.
Он должен идти, должен!
Он не мог поверить, что в ее душе таится то же, что произносят ее губы. Но она повторяла ему это снова и снова.
На следующее утро он сообщил Блеквуду, что принимает назначение. Но когда капитан стал благодарить его, превознося его самопожертвование, Нельсон покачал головой и указал на Эмму:
— Если бы на свете было больше таких женщин, как Эмма, было бы и больше таких мужчин, как Нельсон.
* * *
Двадцать первое октября.
Трафальгар…
Из могучей армады Наполеона спаслось не более десятка кораблей. Окончательно утвердилось господство Англии на море. Героизм Нельсона был увенчан победой. Венцом смерти триумфатора.
Велика была победа, велико и ликование. Но народ торгашей все же счел, что потеря больше победы, траур выше ликования. Проявил свое благородство в скорби по павшему герою.
Эмма была убита горем. Она неделями не покидала своей комнаты. Лежала в постели, без слез, ее сотрясала лихорадка. Она выкрикивала имя Нельсона. Разговаривала с ним, нежно что-то шепча, словно он стоял перед ней, наклонялся над нею, обнимал ее, искал ее губы для страстного поцелуя.
Потом она снова часами сидела в углу, размышляла о чем-то, уставившись в пустоту, глухая к уговорам матери, равнодушная к детским ласкам Горации, безразличная ко всему, что ее окружало.
Ею владела лишь одна мысль. Владела всеми ее чувствами, каждым побуждением. Ведь в тот момент, когда он прощался с ней в Мертон-плейс, она знала, что он не вернется. И он тоже — ведь и он это знал.
Они прочли в глазах друг друга смертельный страх. И все-таки расстались, как будто речь шла о недолгой разлуке. Улыбнулись друг другу, гордые сознанием величия жертвы.
Теперь жертва принесена. Прошло опьянение героизмом. Она жила одним лишь Нельсоном. С его смертью умерла и она. Все было кончено.
Только узнав, что усопшего доставят на «Викторы» в Лондон, где местом его упокоения станет собор Св. Павла, она пришла в себя.
Итак, последнее прощание. А потом — туда, куда ушел он.
Шестого декабря «Виктори» стала на рейд в Спитхеде. Одиннадцатого она оттуда взяла курс на Ширнесс. Близ устья Темзы покойного перенесли на адмиральскую яхту «Четэм». По водной стихии, где он всегда сражался, прибыл павший победитель в столицу своей страны.
Все корабли, проходя мимо него, спускали флаги. Последний салют прозвучал с фортов Тилбери и Грейвзенд. Приглушенно звонили колокола города.
Вечером двадцать третьего декабря тело доставили в Инвалидный госпиталь в Гринвиче. Его встретил прежний учитель, наставник, соратник Нельсона лорд Худ; он поместил тело героя в диковинный дар Халлоуэлла — гроб, сделанный из грот-мачты «Ориента»; установил гроб для торжественного прощания в большом зале.
И потекли тысячные толпы, чтобы еще раз взглянуть на знакомые черты своего спасителя.
Затем — последнее прощание в белом зале здания Адмиралтейства.
Девятого января — последний этап.
Никогда еще не провожал Лондон усопшего с такими почестями. В благоговейном молчании толпился на улицах народ. Двадцать тысяч добровольцев выстроились цепью по обеим сторонам улиц. Шествие открывал воинский корпус, состоявший из представителей всех родов войск. Траурная колесница, увенчанная огромным катафалком, имела вид палубы флагманского корабля. За нею шли матросы «Виктори» со знаменем, изорванным в клочья в трафальгарском сражении. Затем принцы, сановники, необозримые ряды скорбящих близких.
И согласно желанию Нельсона, его тело принял собор Св. Павла. Принял в свое лоно. В тихий склеп, перед которым умолкали все штормы, немели все страсти, отлетали все заботы.
Мир пришел к воину, покой — к не ведавшему покоя.
* * *
Капитан Харди приехал к Эмме на Кларджес-стрит, где она снимала жилье для себя и Горации. Он принес ей прядь волос с головы усопшего и письмо, найденное на письменном столе в каюте адмирала.
Нельсон не закончил его. Ему помешало известие о приближении противника. Бросившись на палубу, он дал знак к началу боя, написав на сигнальной доске «Виктори» последний призыв к флоту Британии: «Англия ждет, что каждый выполнит свой долг».
То правило, которому он следовал всю жизнь, стало призывом к бою в его последнем, самом великом деле.
Эмма оросила дорогие ей волосы слезами, поцеловала бумагу, которой касалась верная, смелая рука.
— А потом? — спросила она, затаив дыхание. — Что было потом? Как попала в него эта злосчастная пуля, как закрыл он лицо, чтобы не путать своих людей, как перенесли его в кокпит — все то, о чем я читала в газетах? А остальное, Харди… Что он сказал? Как он умирал? Скажите мне все, Харди! Все!
— Я не мог находиться около него все время, миледи. Во время сражения место капитана на палубе. В первый раз я пошел к нему, чтобы доложить, что десять французско-испанских кораблей спустили флаги. Он радостно улыбнулся и поблагодарил меня. Затем по его лицу пробежало что-то, похожее на сожаление. «Я мертв, Харди, — сказал он. — Дело быстро идет к концу. Если бы только я дожил до победы, до великой победы. Подойдите ближе, Харди. Вы передадите мои волосы и все то, что мне здесь принадлежит, леди Гамильтон. Слышите, Харди? Я прошу вас об этом!» Я пообещал. Он снова улыбнулся мне. Но сразу же вслед за этим он вздрогнул. Чудовищный залп потряс корабль. «Виктори, Виктори, ты делаешь мне больно», — пробормотал он.
