Мистраль отложил в сторону палитру. Он мерил шагами студию, а в его душе нарастала паника. Уже середина июля. Еще шесть недель, и Фов уедет в Штаты. На следующий год ей будет уже семнадцать, а ему семьдесят. Семьдесят, подумать только! Но это всего лишь цифры. У него больше энергии, больше любопытства, чем в пятьдесят.
Мистраля беспокоило поведение дочери, а не груз прожитых лет. Покоренная вниманием первого в ее жизни молодого человека, она стала легкомысленной, ветреной, ее переполняет пустой энтузиазм. Ей придется в конце концов спуститься с облаков на землю, только и всего.
Каждое лето Мистраль писал портрет Фов, но в этом году она почти не бывала дома, для отца у нее не оставалось времени. Все их милые привычные занятия — уроки живописи, позирование, совместные походы в кафе в Фелисе, — все было забыто из-за этого несносного парня.
Мистраль снял холст с мольберта и небрежно поставил у стены. Двигаясь с легкостью юноши, спешащего на свидание к возлюбленной, он подошел к чистым холстам и выбрал самый большой. Портрет в полный рост, ода, гимн Фов Люнель и ее мини-юбке. Ей это понравится.
Фов и Эрик искали в букинистическом магазине Авиньона книги, которые могли бы им помочь восполнить пробелы в их знаниях по истории. Пока им не очень везло, но Эрик не терял оптимизма. Он заметил странное выражение на лице девушки.
— Что случилось, Фов?
— Все дело в моем отце.
— А что такое? Послушай, я знаю, что он меня не любит. Никто бы не смог назвать Жюльена Мистраля лицемером. Когда я приезжаю за тобой, он едва удерживается в рамках приличий, но я же чувствую.
— Нет, дело не в тебе.
Фов присела на лестницу, которая вела на второй этаж магазина, и обняла руками колени. Ее наряд напоминал нижнее белье актрисы в старом фильме про ковбоев. Это был последний крик моды в бутиках юга.
— Каждое лето отец писал мой портрет, — продолжала Фов. — Он хочет, чтобы я начала позировать ему с завтрашнего дня. Я не могу ему отказать, Эрик, не хочу его обижать. Это наша с ним традиция. Я и так чувствую себя виноватой из-за того, что отказалась от его уроков. Он больше о них не заговаривает, когда мы встречаемся за завтраком, но я знаю, что у него на душе. О боже…
— Это просто удивительно, что у тебя хватает сил ему противостоять, — заметил Эрик.
— Я должна, — просто ответила Фов. — Это вопрос самосохранения. Отец не понимает, что он заставляет меня подражать ему. Видишь ли, папа считает, что существует только его путь в живописи, единственно верный… Он ни разу не сказал ни одного доброго слова ни о ком из живущих художников. Он восхищается только теми, кто уже умер. Но его работы — это отражение состояния его души, и этому невозможно научить.
— Значит, все эти годы занятий с ним…
— Нет, они не прошли даром. Я овладела техникой, необходимыми навыками, и у меня неплохо получается, скрывать не буду. Но ведь точно так же пишут и другие художники. Я узнаю, есть ли во мне что-нибудь, только когда найду собственный стиль. Но мне его никогда не найти, если я буду продолжать учиться у отца.
— Почему ты ждала так долго, прежде чем принять решение?
— Еще в прошлом году мне нравилось писать так, как он. Этакое подражание Мистралю. В Нью-Йорке я хожу в художественную школу, и преподаватели боятся критиковать мои работы из-за преклонения перед отцом, потому что я пишу в его манере. Я не могу добиться от них правдивой оценки. Я не сразу это поняла. Видимо, я несколько туповата.
— Ничего подобного, Фов, ты просто еще очень молода, — успокоил ее Эрик.
— Отец всегда слишком меня хвалил, — задумчиво добавила Фов. — Писать я могу, но как не слишком способный Мистраль. Если я хочу создать что-то свое, то его уроки станут для меня убийственными.
— А ты не можешь поговорить с ним, объяснить, заставить его понять?
— Полагаю, что мне удастся продвинуться не дальше первой фразы. Но я должна ему позировать, этого мне не избежать.
Эрик уселся у ее ног.
— И сколько на это уйдет времени?
— Отец намеревался работать несколько часов с утра и несколько часов после обеда. Но я сказала, что смогу позировать только по утрам. Он возразил, что у нас остается всего шесть недель. Но я настояла на своем. Я буквально разрывалась надвое, Эрик. Я никогда никого не предавала, а теперь я чувствую себя предательницей по отношению к вам обоим.
— Это не так. Ты сохранила верность нам обоим. Дорогая моя Фов, не мучай себя. Я знаю, что занимал все твое время. Нельзя во всем обвинять твоего отца. У нас останется вечер. Смотри, я хотел приберечь это на потом, но тебя просто необходимо развеселить. — Эрик достал тяжелую старую книгу в кожаном переплете и вручил ее Фов. — Хочешь верь, хочешь нет, но мама отдала мне ее только вчера. Она случайно вспомнила о ней.
— «История евреев Авиньона и графства Венессен», автор Арман Моссе, — прочитала Фов. — Здесь должно быть все! — возбужденно воскликнула она. — Это здорово! Ты уже заглянул в нее?
— Нет, я подумал, что мы прочитаем ее вместе, но теперь у нас остается не так много времени. Бери ее себе, будешь читать в свободные минуты. Может быть, ты сможешь это делать во время позирования.
— С моим отцом такие штучки не пройдут. Ничто не должно отвлекать меня, мне позволено только дышать. — Фов прижала книгу к груди. — Она попала в хорошие руки. Интересно, с какого времени начинается рассказ?
— Я заглянул в начало, и, судя по всему, евреев выслали из Рима при императоре Тиберии, приблизительно в двадцатом году нашей эры.
— О! Я ожидала чего-то более современного.
— Ты надеялась на «Унесенных ветром» в еврейском варианте?
— А почему бы и нет?
Фов стояла на помосте в мастерской отца в шокирующе коротком розовом мини-платье, том самом, которое она надевала в тот вечер, когда познакомилась с Эриком. Пусть она не могла быть с ним, но в ее силах было надеть тот наряд, в котором она впервые встретила его. Ей просто необходимо было чувствовать контакт с ним каждую минуту.
Она неохотно согласилась позировать отцу по утрам, но эти сеансы оказались на удивление полезными. У Фов наконец появилось время подумать об Эрике. Они проводили вместе практически все дни, а вечером она возвращалась домой, совершенно сбитая с толку его поцелуями. Ей некогда было предаваться размышлениям. Она просто не верила, что такое счастье и в самом деле возможно. Фов жила в волшебном мире, где рядом с ней был Эрик, и он любил ее. Встреча с ним изменила всю ее жизнь, превратив прошедшие без него годы в одинокий и далекий остров, который она покинула, ни разу не оглянувшись назад.
Фов стояла в туфлях без каблуков, поставив ступни под прямым углом друг к другу, перенеся вес на одну ногу, чуть согнув другую, повернув к отцу голову и свободно опустив руки. Мистраль сказал, что эта поза будет данью Дега, тем более что розовая юбка Фов была короче любой балетной пачки и может развеселить даже самого ворчливого старика.
Но для нее сейчас куда более реальными, чем шаги отца по мастерской, были густые волосы Эрика под ее пальцами, шрам в форме полумесяца под его правым глазом, след от падения в пятилетнем возрасте.
Ее губы ощущали нежную кожу Эрика возле уха, когда она осыпала его лицо поцелуями. Эрик говорил, что у нее самые нежные губы на свете, а она ответила, что ей не с чем сравнивать, потому что ни один из мужчин, которых ей доводилось целовать, ей не запомнился. Фов улыбнулась, вспомнив, как напрягся Эрик, услышав эти слова. Он, конечно, потребовал от нее ответа, скольких она уже целовала. Немногих, ответила она и уточнила: нескольких, понимая, что этим дразнит его. Она не могла удержаться и заставляла его ревновать, потому что он был на четыре года старше. Фов понимала, что у Эрика уже был некоторый опыт, хотя он никогда не упоминал об этом, а у нее нет.
Он был невероятно щепетилен по отношению к ней, всегда помнил, что ей только шестнадцать. Фов нахмурилась, не подозревая о том, что Мистраль замечает малейшую перемену в выражении ее лица. Лучше бы она солгала Эрику, когда он спросил ее о возрасте. Ну почему она не сказала, что ей восемнадцать! При ее росте она бы легко заставила его в это поверить. Как бы то ни было, теперь Эрик знал, что ей едва лишь исполнилось шестнадцать, и оставался галантным идеалистом, не желавшим воспользоваться ее неопытностью.
Накануне вечером они поужинали в недорогом, но хорошем итальянском ресторане в Вильнев-лез-Авиньон, а потом отправились в сад у гостиницы «Монастырь».
Так как персонал гостиницы занимался гостями, заполняющими каждый вечер ресторан при отеле, они сумели проскользнуть незамеченными через гараж и бойлерную в обнесенный высокой каменной стеной цветущий рай, наполненный ароматом раскрывшихся бутонов и освещенный веселыми китайскими фонариками.
Они долго бродили там, обняв друг друга за талию, и наконец остановились под грушевым деревом в самом дальнем углу сада. Фов и Эрик оказались совершенно одни, и она прижалась к нему всем телом. Пусть она ничего не знает о том, как занимаются любовью, она научится. А Эрик нежно, но твердо отстранил ее.
