— Мама, не трави мне душу! — закричал он. — Я прошу тебя, уйди!
Она поспешно вышла в прихожую и, прислонившись к стене, беззвучно заплакала, как всегда это делала, чтобы сын не услышал.
Да, да… Она сама всегда так поступала — прятала от сына свои проблемки и огорчения. Просыпалась по утрам тихонько, плакала украдкой, всегда старалась казаться веселой, приветливой, беззаботной при сыне. Что посеешь, то и пожнешь… Правильно. Или нет? Разве она сеяла что-то плохое, недостойное? Что вдруг случилось? Почему он так груб с ней? Почему так настойчиво отталкивает от себя?
Возможно, она действительно делала что-то не то. Что-то упустила, приучая сына к вдохновенному романтизму книг и стихов, разыгрывая с ним сценки из пьес Шекспира, погружаясь в пучину чувственных новелл Цвейга, исследуя вместе с ним судьбы нереальных героев и их нереальные чувства, напрочь забыв при этом, что они живут в реальном мире, весьма и весьма отличающемся от благородного бреда мосье Дюма.
Светлана Владимировна в каком-то беспамятстве тихо оделась и вышла из дому.
Она не замечала вечерней суеты большого города, грязных, гудящих на все лады троллейбусов и машин, светофоров, ярких витрин.
Она шла и шла, пока не оказалась у церковной ограды. Церквушка уютно расположилась среди высотных многоэтажек. Двери были широко распахнуты. Светлана Владимировна прислонилась к ограде, чтобы немного перевести сбившееся дыхание. Ее внимание привлекла грязная, плохо одетая женщина неопределенного возраста. Она медленно брела вдоль ограды, держа в руках какой-то огромный пакет, набитый бумагой и пустыми бутылками, и попутно заглядывала в урны для мусора. Женщина прошла мимо, обдав Светлану Владимировну сложными запахами застарелой мочи, но вдруг остановилась рядом с куцей собачонкой, жавшейся к ограде, подальше от слякоти тротуара. Шерсть на боках животного местами облезла, а сама собачка мелко тряслась. Бомжиха склонилась к собачке с умильным выражением на синюшно-коричневом лице и принялась ее гладить, приговаривая с необычайной лаской:
— Ах ты моя маленькая, бедненькая… Хорошая, хорошая, да… Бедняжечка, убить тебя давно пора.
Это проявление «милосердия» позабавило Светлану Владимировну, странно просветлило сердце. Поколебавшись немного, она вошла в церковь.
Светлана Владимировна не могла похвастать тем, что являлась рьяной христианкой. Ходила она в церковь только по большим церковным праздникам, ставила свечи за покойных мать и отца, тихонько просила о чем-то Бога и уходила с чувством исполненного долга. Впрочем, она справедливо полагала, что не является исключением. Большинство прихожан посещали храм с той же нерегулярностью, не желая досаждать Богу настойчивыми молитвами.
Шла вечерняя служба. Светлана Владимировна зажгла свечи и тихонько стала в немногочисленной толпе молящихся. Как никогда, она знала, что просить сегодня у Бога. Однако она боялась просить. Боялась, потому что обычно Бог мало откликался на просьбы, и при данных обстоятельствах она могла потерять даже ту слабую веру в Него, которая у нее была.
С одной стороны, Светлана Владимировна понимала, что это глупо, по-детски глупо обижаться на Создателя, словно на родителей, не выполнивших обещание купить к лету велосипед, нелепо что-то требовать и истово надеяться, что требование будет выполнено. С другой, в ее понимании Он был высшей инстанцией, которой она могла поведать свою боль, свою печаль, свой страх и отчаяние. Даже та призрачная вера, которая жила в ее душе, давала надежду, успокаивала.
Светлана Владимировна попросила дать ей сил и уберечь сына от неизвестной ей опасности, перекрестилась и вышла из церкви, уже не чувствуя себя дрожащей собачонкой, жаждавшей любого милосердия, пусть даже такого жестокого, которое предлагала бомжиха.
Светлана Владимировна услышала, как Вадим собрался рано утром и куда-то ушел. — Она поняла, что сын избегает ее, даже не завтракает, лишь бы лишний раз не встретиться с ней.
Сердце ее сжалось от тайной обиды и боли. Однако то, что она будет предаваться отчаянию, ничем не поможет сыну. Светлана Владимировна должна была выяснить, что происходит с Вадиком. И в этом ей мог помочь Олег. Именно он вовлек Вадика в круг богатых, преуспевающих, беззаботных людей. Именно в этом кругу ее сын мог столкнуться с теми, чье прошлое далеко от хрустальной чистоты. Поэтому именно Олег мог дать ответ на интересующие ее вопросы.
Наспех позавтракав, она захватила деньги, сумку и отправилась для начала на рынок, прекрасно зная, что Тамарка наверняка не позаботилась наполнить холодильник для своего чада.
Спустя два часа она притопала с полной сумкой продуктов к одному из подъездов престижного дома в центре города. Набрав код, вошла в теплый подъезд, на каждом пролете которого висели картины и искусственные цветы. Но уже у двери поняла, что забыла взять ключи от квартиры, поэтому ей пришлось несколько раз позвонить. Дверь долго не открывали, и Светлана Владимировна испугалась, что Олега опять нет дома, как послышался шум открываемого замка. В проеме показался заспанный Олег. Вначале он щурился, а потом, когда разглядел гостью, глаза его расширились.
— О, тетя Света, — заметил он, с некоторым замешательством оглядываясь вглубь квартиры. — Привет!
— Ключи забыла дома… — пожаловалась она. — Ну, так и будешь держать меня на площадке?
Олег обреченно отступил в сторону, подхватив ее сумку. Он был в одних трусах, но, судя по всему, это обстоятельство нисколько его не смущало.
Светлана Владимировна сразу направилась на кухню.
— Поди оденься, обормот, — беззлобно бросила она, усмехнувшись.
Олег скрылся в глубине квартиры, откуда сразу послышался тихий разговор. Юношеский басок Олега перекрывало сонное девичье попискивание.
«Хозяева со двора — козел в огород», — подумала Светлана Владимировна, выгружая из сумки продукты.
Олегу только-только исполнилось восемнадцать, а Тамарка уже хваталась за голову, так как сынок обещал вырасти потенциальным бабником. Несмотря на свой юный возраст, он уже имел все задатки альфонса и казановы «в одном шампуне» — сильное, красивое тело, смазливую мордашку, чудовищной силы обаяние и подспудное, замаскированное лестью презрение к умственным способностям слабой половины человечества.
Олежка, к примеру, без всякого покраснения на щеках мог обратиться даже к немолодой женщине «детка», и та, вопреки всякому здравому смыслу, расцветала, как от изысканного комплимента. Девчонки в школе (как рассказывала Тамарка) драли из-за него друг дружке волосы, а по вечерам в квартире не смолкал телефон.
Сейчас же, когда мама с папой улетели отдыхать, Олежка не считал нужным ограничивать свои молодые порывы.
Светлана Владимировна отметила полный кавардак, царивший на великолепной Тамаркиной кухне, оборудованной по последнему слову домашней техники. Судя по всему, Олег организовал несколько вечеринок подряд, но мыть посуду до приезда матери в его планы не входило. Горы грязных тарелок, тефлоновых сковородок, бокалов, чашек (из любимого Тамаркиного сервиза) покоились на всех свободных пространствах. Огромный белоснежный холодильник был заляпан чем-то красным (кетчуп?), в микроволновке сиротливо притаилась сморщенная пицца, о которую потушили окурок, части кухонного комбайна довершали живописную картину жизнедеятельности восемнадцатилетнего обормота, оставшегося «за старшего».
В прихожей слышалась лихорадочная возня, и вскоре хлопнула входная дверь. Светлана Владимировна только мельком увидела две девичьи фигурки, которые Олег пытался закрыть собой.
«Шила в мешке не утаишь», — снова подумала она, оглядываясь в поисках фартука. Он нашелся на подоконнике, за шторами, тоже местами вымаранными (видимо, кто-то из Олежкиных гостей принял шторы за полотенце).
— Тетя Света, каким ветром вас занесло в наши неспокойные края? — воскликнул Олег, явно взбодрившийся после того, как выпроводил своих подружек. — Я так мыслю, что это маман попросила вас стать моим персональным цербером?
— Ну и паршивец же ты, — покачала головой Светлана Владимировна. — Иди лучше оденься. А то ходишь, как туземец.
— Вас смущает нагое мужское тело? Какой пассаж! Вы же вроде замужем уже были…
— Ха, нашел чем смутить: цыплячьей грудью! Уйди с глаз моих долой, пока я добрая! — притворно разозлилась она и хлопнула его по бритому затылку.
Он тут же скрылся.
— Открой везде форточки! — приказала она, давно уже привыкнув не церемониться с Тамаркиным сыном.
Потом Светлана Владимировна привычно взялась за уборку. Обнаружив отсутствие даже хлеба, соли и сахара, она немедленно рекрутировала в ближайший гастроном юного казанову. Тот же, подспудно чувствуя неловкость из-за того, что Светлана Владимировна «застукала» его в столь неподходящий момент, подчинился почти безропотно.
