Объятый безумным страхом, Михай вскочил, намереваясь куда-то бежать. Ноэми с трудом удалось уложить его обратно.
— Да, да… Кто-то лежит там, в постели. Но имя его называть нельзя… Взгляни, как светит в окно рыжая луна! Выгони ее отсюда. Я не хочу, чтобы лунный свет слепил мне глаза. Вот он, ближе, ближе… Задерни занавеску!
Занавеска и без того была давно спущена, снаружи царил глубокий ночной мрак.
Когда жар немного спал и больному стало чуть легче, он произнес, глядя на Ноэми:
— Как ты хороша без бриллиантов, Ноэми!
Однако вскоре Михая снова окружили бредовые видения.
— Теперь этот злодей — в другом полушарии. Будь земной шар из стекла, он мог бы смотреть оттуда прямо на нас. Но все равно… Вот он, я вижу его, значит, и он меня видит. А ну, поглядим, чем он там промышляет? Ага, ловит гремучих змей. Зачем ему понадобилось собирать этих ползучих гадов? Знаю, чтобы по возвращении выпустить их на нашем острове. Не пускайте его сюда! Не позволяйте ему возвращаться! Альмира, Альмира, очнись! Ату его! Загрызи его, уничтожь! Эге-гей!.. Кажется, он напоролся на удава. Да! Чудовище разинуло пасть, вот оно схватило его, заглатывает со всеми потрохами. Ух, он страшен! Как корчится… Не пяль на меня свои глазища! Ноэми, Ноэми, прикрой мне лицо, я не хочу его видеть!
Один кошмар сменялся другим.
— Большой караван судов… Что за груз они везут? Ах, это же транспорты с мукой! Ураган, ураган Торнадо… Вихрь подхватил корабли, подбросил их к облакам… Корабли — в щепки. Мука, мука… Весь мир засыпан мукой, он стал совсем белесым. Море, небо, воздух — все в муке. Изумленная луна смотрит из-за облаков, а ветер усердно размалевывает ее красную рожу мукой. Посмотри, как эта луна похожа сейчас на старую каргу-франтиху, ишь как напудрила свою медную харю! Прямо умора! И смех и грех! Что ж ты не смеешься, Ноэми!
Но бедняжке было не до смеха. В отчаянии ломала она руки, вся дрожа. Сутками не отходила Ноэми от постели Михая. Днем она как приклеенная сидела на стуле у его изголовья, на ночь расстилала плетенную из луба циновку и ложилась на полу, подле его кровати. Ей и в голову не приходило, что она сама может от него заразиться. Приникнув к подушке любимого, Ноэми то и дело прижималась щекой к его горячему лбу, целовала дрожащие, пересохшие от жара губы.
Тереза безобидными домашними средствами пыталась сбить горячку. Первым делом она выставила оконные рамы, чтобы свежий воздух свободно проходил в комнату, — по ее мнению, это было лучшее лекарство против тифа. Кризис наступит на тринадцатый день болезни — объяснила она Ноэми. С этого момента либо начнется выздоровление, либо придет смерть.
Сколько долгих, тревожных дней и ночей провела Ноэми, стоя на коленях возле постели Михая! Она молила бога, пославшего ей столь тяжкое испытание, сжалиться над бедным женским сердцем, спасти жизнь любимого. Как охотно пожертвовала бы она своей собственной жизнью, лишь бы он уцелел!
Увы, нередко судьба жестоко насмехается над человеком!..
Ноэми и смерть молила любой ценой сохранить жизнь Михая, предлагала ей взамен свою жизнь. В простоте сердечной она совершенно не задумывалась над тем, что смерть далеко не милосердна и ее не так-то легко умолить. Тем не менее грозная владычица с косой вняла ее мольбе. На тринадцатый день жар у больного пошел на убыль, бред прекратился. Нервное возбуждение сменилось полным упадком сил и дремотной истомой, — неоспоримое доказательство того, что в течении болезни произошел поворот к лучшему. Теперь появилась надежда, что при тщательном уходе жизнь вернется к Михаю. Надо только оберегать его от ненужных огорчений, не волновать, — горячка и без того сделала его достаточно раздражительным, — настраивать на веселый лад, и дело быстро пойдет на поправку. Выздоровление во многом зависит от душевного спокойствия. Любое расстройство, тревога, испуг могут вызвать смертельный исход.
После кризиса Ноэми всю ночь бодрствовала у постели Михая. Даже ни разу не вышла взглянуть на маленького Доди, спавшего все это время в другой комнате, вместе с Терезой.
На следующее утро, когда Михай заснул крепким сном, Тереза шепнула ей на ухо:
— Малютка Доди сильно захворал.
Бедная Ноэми! Ее ребенок заболел опаснейшей из детских болезней — дифтеритом, перед которым и медицина зачастую бывает бессильна.
Напуганная до смерти, Ноэми побежала к мальчику. Личико его изменилось до неузнаваемости. Ребенок не плакал, он не издал ни одного жалобного стона, но тем сильнее были его страдания. Самое ужасное, когда ребенок не может пожаловаться, а взрослые не знают, чем ему помочь!
Остановившиеся от ужаса глаза Ноэми как бы спрашивали: «Неужели даже ты не знаешь никакого средства, мать? Ведь ты помогла стольким убогим, страдальцам, умирающим, и лишь для моего крошки у тебя нет ни одного спасительного лекарства!»
— Увы, такого лекарства нет, — горестно подтвердила Тереза, не в силах выдержать укоряющего взгляда дочери.
Упав на колени у кроватки и склонившись к его изголовью, Ноэми шептала:
— Что у тебя болит, голубчик мой, малюточка моя? Взгляни на меня своими чудесными глазками…
Но ребенок, не поддаваясь нежным материнским уговорам, продолжал лежать с плотно сомкнутыми веками. Наконец, после бесчисленных поцелуев и молений, глаза его открылись. Страх смерти чувствовался в детском взгляде.
— Нет, нет, не гляди на меня так! Не гляди так!
Ребенок не заплакал. Только сипло раскашлялся.
Господи, ведь надо еще, чтобы другой больной, в соседней комнате, ни в коем случае не услышал этого кашля!
Дрожащая Ноэми держала на руках Доди и одновременно прислушивалась, не проснулся ли там, за стеной, Михай. Когда раздался его голос, она торопливо положила мальчика в кроватку и поспешила к нему.
После приступов лихорадки наступила реакция. Михай чувствовал себя беспомощным, слабым, был раздражителен и сердит.
— Куда ты пропала? — накинулся он на Ноэми. — Совсем забросила меня. Когда что-то нужно, тебя не допросишься!
— О, не сердись, — упрашивала его Ноэми. — Я ходила за свежей водой для тебя.
— А Тереза что, не могла принести? Вечно бездельничает… Вот и окно открыто настежь. Хотите, чтобы крыса какая-нибудь забралась, когда я сплю! Погляди, нет ли здесь крысы?
В лихорадке больным часто чудятся крысы.
— Сюда не то что крысе, комару не проникнуть. Ведь окно затянуто москитной сеткой.
— Ах, вот что… Ну, а где же твоя свежая вода?
Ноэми подала ему кружку, но Михай снова вспылил:
— И это называется свежая? Она же совсем теплая! Ты что, хочешь, чтобы я умер от жажды?
Ноэми терпеливо переносила все его капризы. А не успел Михай заснуть, как она снова бросилась к Доди. Женщины сменяли друг друга: пока Михай спал, возле его постели сидела Тереза. Стоило ему шевельнуться, как она давала знак Ноэми, и когда он открывал глаза, молодая женщина, оставив больного ребенка, уже снова сидела у его постели.
Так проходили бесконечно длинные ночи. Ноэми то и дело кидалась от одного ложа к другому, преподносила Михаю всевозможные выдумки — о том, где она была, что делала, зачем отлучалась.
Как известно, больные необыкновенно мнительны. Они убеждены, что окружающие только и думают, как бы устроить им какую-нибудь вопиющую, неслыханную пакость, составляют против них всевозможные коварные заговоры. Чем сильней истощена нервная система, тем мнительней становится человек, тем легче он раздражается. А ведь в таких случаях достаточно короткой вспышки гнева, мгновенного испуга, сильного расстройства — и сразу может наступить смерть. Тот, кому выпало на долю выхаживать больного, должен быть готов к настоящему мученическому подвигу.
И Ноэми стала такой мученицей.
Между тем ребенку становилось все хуже и хуже, Тереза уж совсем отчаялась спасти его. А Ноэми даже не смела дать волю слезам, чтобы Михай не заметил ее заплаканных глаз и не спросил, в чем дело.
На второй день после кризиса Михаю стало значительно лучше. Он впервые выразил желание чем-нибудь подкрепиться. Ноэми спешно принесла ему чашку заранее приготовленного бульона, он выпил ее до капли, после чего заявил, что чувствует себя много бодрее. Ноэми так и засияла от радости.
— А что поделывает маленький Доди? — неожиданно поинтересовался Михай.
Вопрос застал Ноэми врасплох, она испугалась, что Михай заметит ее смятение.
— Мальчик спит, — ответила она.
— Спит? В такое время? Уж не захворал ли он?
— Нет, нет, Доди здоров.
— А почему бы тебе не принести его ко мне, когда он бодрствует?
— Но ведь ты сам как раз спишь в эти часы.
— Да, да, ты права. Но когда мы оба будем бодрствовать, принеси его обязательно. Мне так хочется взглянуть на него.
— Хорошо, Михай.
