— Ну вот, все как прежде. Come prima. Начнем, что ли, сначала? Ведь к тому месту, откуда реки текут, они возвращаются, чтобы опять течь. Правда, Калечка?..
Генерал был свой в доску и искренне хотел помочь Николаю Петровичу — встречаются такие и среди гэбистов, тем более, что Павловский видел войну не только из окошка блиндажа. Выпили они вместе с Николаем Петровичем не одну бутылку коньяка, и в баньке не раз попарились, даже как-то посетили «замок царя Соломона», правда, там теперь сменился контингент — прежних «проказниц» уволил еще Сан Саныч, ну а новые не умели ничего, кроме как раздвигать ноги и жать хрен так, словно это была резиновая груша.
Генералу было известно, что Николай Петрович женат (еще бы не знать этого председателю областного комитета госбезопасности), правда, в анкете Марьи Сергеевны в графе «родители» стояло: «умерли в таком-то и таком-то году». Он никогда не видел жену Николая Петровича, ибо в N был прислан недавно. Кто-то из сослуживцев сказал, что у Соломина молодая красавица-жена, что она после внезапно случившегося выкидыша тяжело заболела, лежала в отделении интенсивной неврологии, а потом, дескать, муж отправил ее к родственникам в Калмыкию. Это «потом» случилось год назад, Марью Сергеевну с тех пор никто не видел, хотя Николай Петрович и передавал время от времени ее приветы той же Кудрявцевой и еще кое-кому из жен местной знати. Поползли всяческие слушки и слухи. Кто говорил, что жена Соломина сошла с ума и он засадил ее в сумасшедший дом в Москве, кто-то сболтнул, что она связалась с молодым калмыком или казаком и бросила мужа и дочь, а кто-то даже высказал предположение, что жена Соломина умерла, но это хранится в тайне от дочери, которая совсем недавно пережила тяжелое нервное заболевание.
Слухи слухами, но когда вопрос о Москве стал, что называется, ребром и оттуда, как положено, затребовали обе анкеты, Павловский, разумеется, предварительно позвонив, заехал к Николаю Петровичу вечером «на чаек», то есть внести кое-какую ясность в это щекотливое дело, раз и навсегда поставив все точки над i. Павловский, надо сказать, был заинтересован в переезде Соломина в столицу — в результате кое-каких перестановок и передвижек его родному брату светило получить приличную по его годам должность, а, следовательно, и квартиру получше. Кто, скажите, не радеет о будущем своих близких?..
Итак, Павловский, пропустив пару стограммовых чешского хрусталя стопок «Арарата» и удобно вытянув простреленную ногу, сказал, глядя поверх головы Николая Петровича на большой Машин портрет над диваном кисти председателя правления областного союза художников:
— Русалка, а не женщина. Жаль, я с ней не знаком. Познакомишь?
Николай Петрович замялся и буркнул:
— Ну да. Почему бы и нет?
— Она что, на самом деле так красива, или этот подхалим Канторович постарался?
— Да нет, он тут ни при чем. Она очень красивая женщина.
И Николай Петрович, вспомнив Машу такой, какой знал в лучшие дни их (а точнее его к ней) любви, тяжело и искренне вздохнул.
— Что так? — посочувствовал Павловский. — Не сложилось у вас или же тебя ее здоровье тревожит?
— Не сложилось, — сказал Николай Петрович, глядя на свои покоящиеся на животе руки.
— Возможно, ей здесь скучно — как-никак родилась и выросла в Москве, да и родители, судя по всему, были людьми образованными и интеллигентными. — Павловский хитро посмотрел на Николая Петровича и улыбнулся. — Ты с ними случаем не был знаком?
— Нет. — Николай Петрович заерзал в кресле и потянулся наполнить опустевшие рюмки.
— Да ты не переживай — нам уже давным-давно известно все прошлое твоей жены. Служба у нас такая, брат. Скажу честно, это я тут все наладил как следует — мой предшественник кроме преференса да баб не интересовался ничем, уж тем более государственной безопасностью. — Павловский со вкусом заглотнул очередную рюмку и положил на язык кружочек лимона. — Во-первых, начнем с того, что отца твоей красавицы-супруги судила так называемая тройка, а значит… Словом, значит, что это вообще ничего не значит, кроме вопиющего беззакония. У меня у самого родного дядьку тройка судила. Одного из этих подлецов я вычислил и… — Павловский выбросил вперед руку и подсек воздух ладонью, словно срубил ею чью-то голову. — Другого приговорил к смертной казни суд Третьего Рейха — он вроде как по паспорту русским числился, да немцы унюхали в нем что-то семитское. Третий пока жив-здоров, но я ему, гаду, не позавидую. — Павловский сжал правый кулак и двинул им по подлокотнику кресла. — Ладно, перейдем к твоим личным делам. — Итак, когда ты ждешь Марью Сергеевну домой?
— Не жду я ее, — вдруг брякнул Николай Петрович. — Не знаю, кто из нас прав, а кто виноват, да только разбитую чашку вряд ли склеешь. Тем более, что ни у нее, ни у меня нет никакого желания делать это.
— Даже ради Москвы?
— Даже ради Москвы.
— Принципиальный ты, брат, ничего не скажешь. — Павловский вытянул руку и похлопал Николая Петровича по локтю. — Ладно, не переживай. Давай думать вместе, как накормить волков вегетарианской пищей. Но для этого тебе придется рассказать мне все, как есть. Не потому, что я по-провинциальному любопытен и охочь копаться в чужом грязном белье, а потому, что благодаря своей профессии чекиста всегда знаю, когда играть мизер, а когда шесть пик. — Павловский расхохотался и снова похлопал Николая Петровича по локтю. — Не вешай носа, астраханский казак. Вот скоро произведем тебя в есаулы и снарядим честь-честью на службу. Как это раньше говорили казаки? Ага: «Служу Богу, царю и отечеству». Ну-ка, выкладывай, что там у тебя приключилось на семейном фронте?
— После того, как случился выкидыш, она долго болела — нервный срыв ну и…
— Это я знаю, — перебил его Павловский. — История болезни Марьи Сергеевны подшита к делу. Валяй дальше.
— Она меня возненавидела после этого, — рассказывал Николай Петрович, вспомнив свою поездку в дом возле реки, Машин дикий вопль, когда случайно встретились их взгляды сквозь листву яблони, возвращение домой — он гнал свой «газик», не разбирая дороги, обгоняя даже ЗИМы и ЗИСы. — Она сама… уехала туда, где когда-то жила с…
— Нам это известно, — с самодовольной улыбкой сказал Павловский. — Ее первый муж был поляк, правда, она не была с ним расписана.
Николай Петрович уже перестал удивляться познаниям Павловского в перипетиях его личной жизни. Только подумал: «Все ему известно или почти все?»
— Она пробыла там все лето. Я… я проведывал ее, передавал продукты, деньги.
— Она жила там одна? — спросил Павловский, глядя Николаю Петровичу прямо в глаза, и Николай Петрович сказал, не отводя своего взгляда:
— Нет, там жила одна несчастная женщина, приставшая к дому еще несколько лет назад. Кажется, они ладили с моей женой. Эту женщину, ее звали Ната, вскоре парализовало, и моя жена за ней ухаживала — об этом рассказывал местный фельдшер. Ната сгорела во время того страшного пожара.
— Не горюй. Новый дом отстроить по нынешним временам раз плюнуть. Можно будет солдатиков подрядить. Хотя в Москве тебе наверняка дадут казенную дачу и полгектара леса.
«Если я еще попаду в Москву», — невольно подумал Николай Петрович и вытер ладонью вспотевший лоб.
— Да, загадочная вышла история с этим пожаром. — Павловский постукивал по ковру ногой в начищенном ботинке. — Как раз в тот день там очутилась эта твоя родственница или кем она тебе доводится?
И снова Павловский хитро посмотрел на Николая Петровича.
— Кажется, она… сестра первого мужа моей жены, Анджея Ковальского, — почему-то соврал Николай Петрович. И тут же оговорился: — Но я, честно говоря, толком ничего не знаю. Сперва я думал, что она Машина сестра.
— Охотно верю. Бабы — скрытный народ. Тем более, что этот твой Ковальски был весьма странным типом. У нас хранится целый ящик бумаг, исписанных его рукой. Тебе известно, что Ковальски работал над романом из современной жизни?
— Да, он говорил об этом. Но после войны мы с ним мало общались. Зато в войну Ковальски был очень храбрым человеком.
— Знаю. Таким он остался и в мирное время. Я бы даже сказал, безрассудно храбрым. Не бойся, кроме меня это не читал никто. Враг, законченный враг. Если бы он не утонул, мы бы наверняка занялись им самым серьезным образом. Интересно, как ты думаешь, почему он не стал узаконивать свои отношения с этой русалкой? — Павловский кивнул на портрет над диваном. — Кажется, они очень любили друг друга.
— Да. Маша осталась Богдановой. Но вот дочку они записали на фамилию отца.
— Ты правильно сделал, что удочерил ее. Прелестная девочка. Мой внук просто без ума от нее. Тем более своих детей у тебя нет.
И снова Павловский в упор посмотрел на Николая Петровича. И Николай Петрович выдержал его взгляд.
