— Что это ещё за дело?
— Свекровь не отдаёт мне вещи. Говорит: на свадьбу истратились, так с паршивой овцы хоть шерсти клок… — Гульчехра снова всхлипнула.
— Ненормальные вы все какие-то! — рассмеялась Мухаббат. — Да пропади они пропадом все эти вещи. Были бы руки да желание: не такие заработаешь. Свои по крайней мере будут, не ворованные…
— Там не только во… ворованные. Там и мои есть… Приданое…
— И на свои плюнь! — решительно махнула рукой Мухаббат. — Не мелочись. Забудь про всё и начиная жить сначала. Не старуха небось и не уродина какая. Ещё и счастье своё сыщешь, без всякого приданого.
— Спасибо, Соловейчик! — благодарно прошептала Гульчехра.
— Ну, то-то!..
* * *
Все последние дни Мухаббат ходила радостная, окрылённая, счастливая. Снова пришло письмо из Одессы. И какое письмо! Написанное рукой самого Рустамджана!
Ильяс-палван, не удержавшись, принёс его прямо в поле. Едва завидев вышагивающую вдоль карты богатырскую фигуру, Мухаббат сразу поняла, что ищут её, и прямо через поле бросилась навстречу Ильясу-палвану. А тот, благодушно улыбаясь во весь рои, уже доставал письмо из сумки. Запыхавшаяся Мухаббат почти вырвала у него из рук конверт, глянула на адрес, почему-то закрыла глаза, снова открыла и закричала на всё поле:
— От Рустама письмо! Он сам, сам, своей рукой написал! Значит, видит… Видит!!
— Вот тебе и Соловейчик! Прямо оглушила, — радостно-удивлённо пророкотал бас удаляющегося Ильяса.
Мухаббат поднесла конверт к губам и стала покрывать его поцелуями. Потом, даже не распечатав письмо, стремительно побежала к кишлаку.
— Мамочка! — закричала она ещё от калитки. — Вы только гляньте, Рустам сам, собственной рукой написал письмо! Сейчас только Ильяс-ака мне в поле его принёс…
И Мухаббат протянула конверт свекрови.
Тётушка Хаджия была неграмотной и потому не могла, конечно, определить, чьей рукой написан адрес на конверте. Но она бережно приняла его из рук Мухаббат и поднесла к глазам, вмиг наполнившимся светлыми слезами радости и счастья.
— Читай, читай, детка! — нетерпеливо попросила старушка, снова передавая письмо Мухаббат. — Что он пишет нам, ненаглядный наш?
Мухаббат дрожащими руками надорвала конверт, вытащила и развернула шелестящие листки. Они были исписаны крупными, ещё неуверенными, но такими знакомыми по фронтовым треугольникам буквами.
«Мамочка, дорогая моя Мухаббат, — начала она читать. — К нашему общему счастью, я снова стал видеть. Теперь я могу узнать знакомого человека метров за десять! Правда, профессор сказал мне: «Писать письма, читать книги и газеты вам пока нельзя». Но я не выдержал, и вот…»
Женщины обнялись и тихо, легко заплакали.
В тот же день тётушка Хаджия и Мухаббат собрали чуть ли не весь кишлак и устроили щедрое угощение. А тех, кого не уместил гостеприимный двор, пригласил к себе Фазыл. До рассвета звенели в обоих домах весёлые песни, разносился дразнящий аромат праздничного плова.
С того дня и ходит Мухаббат в таком состоянии, будто для неё беспрерывно цветёт весна, лицо постоянно освещено улыбкой, ей всё время хочется петь.
Вот и сейчас, склонившись на полевом стане над какими-то бумажками, она напевает вполголоса:
Ты обещал вчера прийти и не пришёл.
Я до рассвета глаз от горя не сомкнула.
— Здравствуй, Соловейчик! — раздался голос Светы. — Всё поёшь?
— Какими судьбами? — удивилась Мухаббат.
— Вот обхожу полевые станы. Большинство из них, оказывается, не отремонтировано. В окнах выбиты стёкла. Двери покосились, некоторые даже не закрываются. Штукатурка осыпается. Стены грязные, засижены мухами, — сердито выговаривала она Мухаббат, будто та была во всём виновата. — Походила я, посмотрела, и совсем настроение испортилось. Ещё вот на ясли ваши гляну — и прямо к председателю.
— Что-то не похоже, Сапура, чтобы настроение у тебя было совсем уж плохим, — не без лукавства возразила Мухаббат. — Глаза, глаза-то так и светятся.
Мухаббат знала, что по пути сюда Света не могла не завернуть к Фазылу.
— Нет, Мухаббат, правда, я очень и очень расстроена.
— Ну, если очень расстроена, то надо немедленно разыскать Фазыла. Самая лучшая «скорая помощь»…
— Ты по своему опыту это знаешь? — Света сделала вид, что обиделась, и покраснела.
В помещении было душно, и она расстегнула жакет.
— Ой, у тебя, кажется, обновка?.. Золотая?! — воскликнула Мухаббат, увидев приколотую к платью подруги брошь. — Когда купила?
— Нет, это Фазыл-ака подарил, — Света смущённо опустила глаза. — Вчера я в район ездила. И у него, оказывается, там дела были. Вот мы случайно и встретились…
Мухаббат лишь молча улыбнулась.
— Ну, что ты смеёшься, — заметила улыбку Света. — Конечно, случайно!
— Ну, верю, верю, — успокоила её Мухаббат. — Мир, как говорят, тесен…
— Побродили мы по городу, попили лимонаду. В кино сходили. А потом Фазыл-ака чуть ли не силой затащил меня в ювелирный магазин. Я сразу поняла — зачем. Стала всячески отговаривать его, но он и слушать не стал. Купил эту брошку и сам приколол к платью. А из магазина мы к Долгову зашли. Ну, тому самому, что шофёром работает, в МТС. Приятный такой, добрый человек. И печальный… Глаза глубокие и грустные. Выпили они понемногу с Фазылом, и дядя Кузьма стал о себе рассказывать. Знаешь, какую он тяжёлую жизнь прожил… Когда началась война, был в Керчи, отдыхал там. Прямо из дома отдыха— на фронт. Во время войны потерял жену, детей. Так до сегодняшнего дня и не знает, живы они или нет…
Мухаббат сразу вспомнила приезд в кишлак Петра Максимовича Рагозина, его рассказ о партизанском отряде, о необыкновенной драматичной судьбе Марии с такой же фамилией, и о своём обещании и самой себе, и Петру Максимовичу распутать до конца эту загадку. Но так до сих лор и не собралась. Ей стало стыдно. А заодно в душе начинало вскипать раздражение, даже зло. на себя и на Свету. Рассказывает спокойно, будто забыла о том вечере в доме тётушки Санобар!
— Всё-таки эгоисты мы! — с болью и горечью воскликнула Мухаббат. — Посветило нам чуть ярче солнце, улыбнулось счастье и мы на седьмом небе. И никого уже на земле не видим, ничьи заботы нас не тревожат, ничья боли не волнуют…
— Ты о чём это? — не поняла сначала Света, и вдруг и её лицо полыхнуло жарким пламенем стыда. — И правда!.. Забыла же я, дура бессердечная, совсем забыла!..
— Ну, с то бой-то всё ясно. Где тебе сейчас о чем-нибудь помнить! А вот как я могла так долго не вспоминать об этом? Ведь дело о судьбе человеческой идёт!
— У тебя тоже забот за последнее время хоть отбавляй, — попыталась было оправдать подругу, а заодно, может быть, и, сама не подозревая, себя.
— Обе мы хороши! — жёстко отрезала Мухаббат.
— Что же теперь делать?
— То, что мы Петру Максимовичу обещали. Выяснять. Но, как он предупреждал, осторожно. В мире и в самом деле немало одинаковых имён и фамилий. Только душу человеку разбередим, на старые раны соли насыпем.
— Надо Фазылу обо веем рассказать, — предложила Света.
— Давно бы пора, — буркнула Мухаббат. — Без Фазыла у нас ничего не получится. Он с Кузьмой Яковлевичем поговорит поосторожнее, а я попробую Зою Кузьминичну порасспрашивать как-нибудь незаметно.
Вышли на прилегавший прямо к полевому стану хирман. Света сразу забыла о состоявшемся только что разговоре, обвела засветившимися от восхищения глазами поля. Слишком уж счастлива была она всё это время, чтобы долго оставаться во власти печальных мыслей и дурного настроения.
— Как здесь красиво! Прямо глаз не оторвёшь. Здесь каждую весну такая прелесть?
Мухаббат очень хорошо понимала состояние подруги и потому больше не сердилась на неё. Жизнь, она потому и жизнь, что не может не брать своё.
— Нет, — многозначительно и лукаво прищурила она глаза. — По-моему, в этом году в первый раз такое с весной приключилось…
Света вспыхнула, обняла Мухаббат и глубоко вздохнула. Потом зашептала:
— Ты права! Во мне сейчас столько радости и счастья, что хватило бы на целый мир. Будто каждое дерево, каждый лист на нём, каждая травинка поздравляют меня… Ну, а теперь твой детский сад посмотрим.
Света выпрямилась, провела ладонями по лицу, будто стирая с него краску недавнего смущения и неуёмного счастья.
Детсад совсем недавно отремонтировали силами бригады, трудились в коротких перерывах между основной работой. Стены здесь были заново оштукатурены и побелены, двери и окна покрашены, выбитые стёкла вставлены. Даже железные кроватки перекрасили, и они сверкали, как новенькие.
В одной из комнат — младшая группа: грудные дети и те, что ещё не ходят сами. Если здесь и не слышно треска и писка игрушек, зато больше чем достаточно голосистых «певцов». Стоит только одному подать голос, как тут же к нему дружно присоединяются все в комнате. Молоденькая воспитательница, не привыкшая ещё к подобным концертам, бегает от кроватки к кроватке, испуганная и растерянная. В одной из кроваток, огороженной сеткой, — Адхамджон. В маленькой ручонке его накрепко зажата погремушка. Чёрные глазёнки его поблёскивают озорно и улыбчиво. Света подбежала к кроватке, схватила Адхамджона, начала тискать его и целовать.
