Анна и Сергей Литвиновы - Черно-белый танец

Одним все, а другим ничего.

Вечный закон. Непреложный, незыблемый.

Он, как все, жил по закону.

Но так и не принял его. Не смирился.

Стылым февралем восемьдесят второго года он по привычке поймал «Свободу».

«Вражий голос» сквозь вой глушилок с несоветским придыханием сообщал: в московском метро произошла трагедия. Обвалился эскалатор на станции Авиамоторная. Чуть ли ни сотни жертв, московские врачи и милиция в панике.

А родное телевидение в это время рассказывало о трудовой вахте по исполнению решений двадцать шестого съезда КПСС. И о строительстве газопровода Уренгой-Помары-Ужгород. И об открытии новой художественной школы в Ашхабаде. В общем, счастливая, успешная, благополучная страна.

Он понимал: вражьи голоса врут. Наверняка в метро никаких «сотен погибших» и никакой паники в рядах милиции. Трагическое, но не самое страшное происшествие. Так объявите же! Расскажите, вышлите съемочную группу, успокойте народ! Нет. Всеобщее умолчание.

О, как же он ненавидел эту мерзкую страну!

Он презирал ее двуличие, ее мрак.

Он ненавидел кильки в томате, вареную колбасу в серых пятнах, тощих, плохо ощипанных кур. Его тошнило от баек про «развитой социализм». Какой развитой социализм?! Он видел это «развитие». Оно – совсем рядом, за дверью распределителя на Грановского и сотой секции ГУМа. Там прячется россыпь роскошного финского салями, баночки свежей красной и черной икры, нежнейшая вырезка… К закрытым магазинам подъезжают черные «Волги», шофера распахивают дверцы перед спецконтингентом.

Контингент вальяжно направлялся к дверям…

Почему? За что? Чем они – жирные, лоснящиеся, самодовольные – заслужили все это?

Да, он привык к тому, что его страна живет по лживым, двуличным законам.

Но, черт возьми, смиряться с этим он не собирался.

Он им еще устроит!

Настя с Николенькой бросили машину на Таганке. Решили нырнуть в метро. Так выйдет куда быстрее, чем стоять в пробках.

В вагоне, уже изрядно набитом, Настя взяла Николеньку под руку. Провокационно прижалась к нему. Она чувствовала изумленные взгляды, устремленные на них, и ловила кайф от этих взглядов. Народ явно не понимал, что это за парочка, в каких отношениях они состоят: юный, красивый, модно одетый атлет и женщина, очевидно старше его, но тоже молодая, яркая и весьма привлекательная. Он, если присмотреться и отвлечься от атлетической фигуры, – совсем еще мальчик. Ей на вид не больше тридцати (хотя на самом деле – ах, страшно подумать, – тридцать семь!) Он – на голову выше; аккуратно, ласково поддерживает свою спутницу, оберегает от вагонной тряски и толкотни попутчиков. Порой что-то шепчет ей на ухо.

А Настя, – она балдеет от его внимания. И еще от того, что полвагона недоумевает: кем они приходятся друг другу? Младший брат и старшая сестра? А, может, любовники? Или даже супруги? Сейчас в Москве всякое бывает. И богачки, бизнес-леди, запросто покупают себе в любовники мужиков на десять и даже на пятнадцать-двадцать лет младше себя!…

Однако вряд ли кто из наблюдателей мог задуматься, или предположить, что Настя и Николенька – это мать и сын.

«Как хорошо все-таки рожать рано! – радуется Настя, отслеживая краем глаза недоуменные взгляды, нет-нет да обращавшиеся на них из толпы. – У меня уже взрослый сын. Спутник. Опора. А я еще молодая и стройная, и такая красивая, что пара-тройка мужиков в вагоне с превеликой радостью поменялась бы с Николенькой местами!»

На следующей станции, «Китай-городе», они вышли. Ускользнули из поля зрения усталых вечерних путников, словно яркий, ослепительный блик – символ красивой жизни.

Подобные счастливые парочки встречаются в Москве, но их не слишком часто увидишь своими глазами. Обычно они скрыты от публики в салонах собственных автомобилей, их можно встретить в театрах и модных магазинах – но порой, изредка, они вплывают и в метро, особенно на центральных станциях, и приковывают к себе всеобщее внимание…

Настя с Николенькой направились сквозь суетливую толпу к выходу на Старую площадь. Их по-прежнему провожали мимолетно-недоуменными взглядами…

Они миновали жестяного Ногина, прошли мимо пяти-шести лотков с книгами, газетами и театральными билетами и ступили на эскалатор.

– Мама, – вдруг пробасил Николенька, – а расскажи, как все было раньше?

– Раньше – это когда?

– Ну, когда ты была молодая.

– А что, я сейчас уже старая? – кокетливо улыбнулась она.

– Да нет же! – смутился Николенька и забавно покраснел. – Ты и сейчас молодая. Но я имею в виду: когда ты была совсем молодой. Как я сейчас. Когда тебе семнадцать лет было.

– А что ты хочешь узнать?

– Ну, все, – тряхнул головой сын. – Как все было?

Они сошли с эскалатора и миновали качающиеся двери метро.

– Все… – улыбнулась она и взяла сына за руку. – Тогда все было по-другому.

– Я сам знаю, что по-другому, – досадливо сказал он. – А как по-другому?

– Ну, для начала: ничего этого не было.

Она кивнула на длинный ряд ларьков вдоль бесконечной стены подземного перехода.

Ларьков, где продавалось все на свете: свежеиспеченные пирожки, семнадцать сортов пива, книги, сласти, жвачки, парфюмерия, оправы, компьютерные диски, видеокассеты, сигареты, мужское и дамское белье…

– А что вместо этого было?

– А ничего не было, – улыбнулась Настя. – Пустая кафельная стена. Иногда бабка цветы продавала. Но редко. И ветер здесь гулял.

Вдруг нахлынуло воспоминание: они идут по трубе перехода вместе с Арсением. Она держит его под руку – как сейчас Николеньку. Голые стены, завевает ветер – а она такая молодая! Такая молодая, что аж дух захватывает и кажется, что впереди вся жизнь, и ее ждет огромное, нестерпимое счастье!

И так это все быстро минуло, так быстро пролетели все эти двадцать лет!…

Они с Николенькой поднялись вверх, на Старую площадь.

«Моя Москва… – подумала Настя. – Как ты переменилась… Насколько стала ярче, уютнее… Насколько больше красивых людей и красивых машин… Насколько светлее на улицах… Но – одновременно! – какой смог!… Железное стадо стоит в двенадцать рядов. Ждет светофора, бибикает, чадит своими движками… И какое людское расслоение… Тогда все были равны, как на подбор… А теперь… Пассажир глазастого „мерса“ с номерами АА снисходительно смотрит на водителя шестисотого „мерина“, потому что у того модель – уже устаревшая, из прошлых, девяностых годов, из прошлого века, тысячелетия… А мужик, что в „мерине“, брюзгливо топырит губу на „Пассат“. Пассажиры „Пассата“ заносчиво смотрят на „Волгу“… Ну, а шофер „волжанки“ (по советской еще привычке) глядит свысока на пешеходов – на нас с Николенькой, например, – хотя, видит бог, у него нет ровно никаких оснований свысока смотреть на нас… И встречные прохожие тоже: идут и оценивают друг друга… Мне, например, с Николенькой завидуют. Потому что я – красивая и хорошо одетая, а он молодой… Круговорот тщеславия. Ярмарка дерьма… А вот нищий сидит: один он ни с кем себя не сравнивает и никого вокруг не оценивает… Ему уже все равно…