Иосиф Гольман - И весь ее джаз…

…Вдруг ни с того ни с сего – даже облаков-то почти не было – с июльского неба посыпался мелкий сеющийся дождик. Приятным его не назовешь – все привычно оделись по-летнему. И когда холодные капельки, собравшись в ощутимые капли, потекли за шиворот, ощущения были не из радостных.

Кроме того, Мария беспокоилась за косметику. Денег на хай-класс, как всегда, жалко – особенно, в свете предстоящих инвестиций, – а та, какая есть, под дождем могла подвести.

Впрочем, возможность предстать перед случайными, немногочисленными в воскресный день, прохожими с черными разводами под глазами никак не могла омрачить замечательного настроения Марии Ивановны Ежковой, мелкой предпринимательницы в прошлом и, возможно, средней – в ближайшем будущем. Крупной же она становиться вообще не собиралась, поскольку новая – а точнее, очень старая – страсть захлестнула тридцатилетнюю Марию Ивановну с головой. И весь ее бизнес был теперь ей нужен только как средство осуществления главного своего желания – стать действующей джазовой вокалисткой.

– Машка, ну так где твой линкор? – подошел к дочери Иван Александрович Ежков. Он, единственный из присутствующих, имел прямое отношение к флоту. Сначала – три года срочной службы на атомной подводной лодке. Служил где-то на Севере. До сих пор рассказывал про свою субмарину с блеском в слегка уже подвыцветших глазах. Послушать его – так сказка, а не жизнь. Месяцами в вытянутой стальной бочке, разделенной на водонепроницаемые отсеки. Море видел лишь в перископ, когда разрешали, – он был приписан к БЧ-2, обслуживал ракеты. Зато давали икру и сухое вино. А после похода – в прекрасный санаторий, расположенный в бору с высоченными, стройными прибалтийскими соснами.

Здесь девятнадцатилетний Иван – тогда по отчеству его еще никто не называл – и встретил любовь всей своей жизни: двадцатишестилетнюю медсестру Валюшу. Валюша была не только красавицей, но и матерью крошечной Машеньки. А вот с потенциальным мужем у нее как-то не складывалось, тот попросту слинял, явно не спеша менять свое комфортное холостяцкое положение.

Зато отлично сложилось с Ваней.

Надо отдать должное – развитию отношений сопротивлялись все, кроме Ивана: и сама Валюша, и Ванины родители, и даже объявившийся по случаю возникшей конкуренции папаша Марии. Но Иван, хотя вовсе не походил на киношных мачо, в реальной действительности мужское дело знал, противопоставив всем имеющимся «но» единственный, однако решающий аргумент – свою любовь.

В общем, демобилизовывался он уже втроем. А после Бауманки пошел конструировать ракеты, подобные тем, с которыми в свое время ходил по морям-океанам. И даже – вплоть до начала девяностых – время от времени выезжал на флот курировать испытания.

Короче, отчим Марии, которого она воспринимала как настоящего отца, и в самом деле был почти что морским человеком.

Сама же Мария собиралась им вот-вот стать.

Точнее, конечно, все-таки не морским, а речным: неделю назад она приобрела теплоход проекта 544 «Москвич», изготовленный на Московском судостроительном заводе – оказывается, и такое бывает! – в теперь уже далеком 1958 году. Тот самый, известный ныне лишь по старым кинофильмам, речной трамвайчик. По документам корабль последние семь лет вел незавидную жизнь плавучего служебного помещения в одном из затонов нижней Волги. Его нашел Александр Михайлович Ведерников, сам бывший астраханец, друг и сослуживец отца по Северному флоту, а потом, до пенсии – речной капитан.

Впрочем, и отчим, и Михалыч в лице менялись, когда Маша называла свое новое приобретение кораблем. И требовали от нее, чтобы джазовая девушка перестала марать высокое слово «корабль», применяя его к этому речному недоразумению. Называть же его следовало, и то с изрядной натяжкой, судно.

Упрямую же Машу это никак не устраивало. Слово «судно» она связывала совсем с другим предметом, к тому же – печально-больничной ориентации.

Вот почему, дабы не усугублять, Иван Александрович называл Машкину покупку то линкором, то корветом, то вообще микроплавбазой.

– Сейчас приплывет, пап, – ответила отцу Мария. Она никогда не называла его иначе – он ведь всегда считал ее родной дочерью. – Михалыч эсэмэс прислал, уже на подходе.

Группка встречающих оживилась.

На широкой Краснопресненской набережной было абсолютно пусто – выставочный комплекс сегодня не работал, а прогулочные теплоходы, чья стоянка находилась тут же, простаивали ввиду прохладной для июля погодки.

Так что встречающим реально было скучно.

И если Машины родители пытались это как-то скрывать, то Женька откровенно злилась – у нее имелись отличные альтернативы стоянию без зонта под мелким холодным дождиком. И лишь уважение к старшей сестре не позволяло свалить по своим девичьим делам.

Электра и Вениамин – еще более младшие брат и сестра, совсем, прямо скажем, младшие – тоже уважали Марию, но мелким тихо стоять было просто невмоготу. Они постоянно то толкались, то скакали на одной ножке, то приставали к Марии, Женьке и родителям. За пытку ничегонеделаньем им было обещано достойное вознаграждение – завтрашний цирк. Но до него еще надо было дожить.

Мария посмотрела на младших Ежковых.

Надо ж было додуматься назвать девку Электрой! Вениамин – тоже, конечно, замысловато, но хоть не настолько. Идея была, разумеется, папина, и естественно – семейным советом сразу отвергнута. Но с мягким и немачоподобным Иваном Ежковым спорить сложно. Потому что он и не собирался спорить. Он просто пошел и записал близнецов так, как решил. Маме же, родившей этих мартышек в необычно взрослом возрасте, было не до разборок с органами государственной регистрации детей, или как они там называются.

Теперь, спустя восемь лет, идея не смотрится столь бредовой. Все как-то привыкли, тем более что никто Электру Электрой не называл – даже автор идеи звал ее Элечкой. Но, как ни странно, замысел Ивана Александровича постепенно обрел почти материальный смысл. Близнецы были столь нераздельны и столь неукротимы, что Веник и Электра слились в единый образ Электрического Веника, самим своим существованием доказывая, что второе начало термодинамики – ошибочно, а вечные двигатели – есть.

И вот – ожидаемое произошло.

На горизонте – точнее, из-за недалекого поворота реки – показалось Оно.

Невысокое, неширокое и, скажем так, не сильно похожее на роскошный банкетоход, коим его уже рисовала в своем воображении Мария.