— Ты хочешь, чтобы твоя дочь мучилась при родах так же, как ты?
Гачику не ответила.
— Отдай мне эту девочку, — попросила Грейс Вачеру. — Она принадлежит мне! Я дала ей жизнь, когда все остальные оставили ее умирать. Твоя бабушка, старая Вачера, готова была дать ей погибнуть. И вождь Матенге тоже. Я спасла Нджери. Но не для этого!
— Она принадлежит племени кикую. Она должна стать подлинной дочерью Мамби.
— Прошу тебя, Вачера! Умоляю тебя!
— Умоляешь? Как моя бабушка умоляла бвану твоего брата не рубить наше священное фиговое дерево?
— Мне стыдно, Вачера, мне правда жаль. Но я не могу отвечать за действия своего брата.
— Где мой муж? — крикнула Вачера. — Где мой сын, Дэвид? Где все мои не родившиеся дети? Если бы твой брат не приехал на землю кикую, вся моя семья была бы сегодня рядом со мной. А вместо этого я одна. Уходи. Тебе не место на землях кикую. Возвращайся туда, откуда вышли твои предки.
И прежде чем Грейс смогла ответить, Вачера опустилась на колени и быстро совершила свою страшную работу над Нджери.
Крик девушки разнесся вокруг, всполошив птиц на ближайших деревьях.
Вачера полила сок из трав на Нджери, а затем приложила листья для заживления. Она сказала:
— Теперь эта девушка — подлинная дочь Мамби.
Грейс взглянула вниз. Она задрожала от криков Нджери, которые отдавались у нее в мозгу. Всю свою оставшуюся жизнь Грейс так и не сможет этого забыть.
Пока Гачику помогала своей дочери добраться до хижины, Грейс обернулась к следующей женщине, сидящей на коровьей шкуре.
— Ребекка, — сказала она ровным голосом, — я обучила тебя хирургии. Я объясняла тебе, как важна стерильность и что такое инфекция. Ты знаешь: то, что ты делаешь здесь сегодня, очень опасно и вредно. Ты знаешь, что подвергаешь своих дочерей большому риску. Дай им уйти. Потому что, если ты не сделаешь этого, ты больше никогда не будешь работать рядом со мной.
Женщина-кикую с маленьким крестиком на шее неподвижно смотрела на белую женщину.
— И я говорю вам всем, — обратилась Грейс к остальным, по очереди оглядывая каждую, — если вы не прекратите это опасное и вредное дело сейчас, я больше не увижу вас в своей миссии. Если вы заболеете, не приходите в мою клинику. Я не приму вас там.
Женщины смотрели на нее.
— Они не станут слушаться тебя, — произнесла Вачера, — потому что я сказала им, что твоей клинике скоро здесь не будет. День, когда белые люди покинут земли кикую, уже не за горами. Мы возвращаемся к обычаям наших предков, а вы будете забыты.
Грейс разглядывала черно-белое лицо, покрытое краской, лицо женщины, которую, как ей казалось, она хорошо знает, но которая, как теперь оказалось, была совершенно чужда ей. У Грейс появилось недоброе предчувствие, оно было холодным и мрачным, как облако, которое на минуту закрывает яркое солнце. Она подумала о нескольких тысячах белых, которые управляют миллионами африканцев, вспомнила слова офицера Шеннона о том, что с этими людьми с каждым днем все труднее справляться. Затем перевела взгляд на шкуры и внезапно без всяких сомнений поняла, что перед ней распахнулся какой-то ужасный, неотвратимый путь.
С большим трудом ей удалось скрыть свой гнев, боль своей души. Грейс повернулась спиной к знахарке и пошла прочь с поляны. Приблизившись к священной арке предков, она услышала сзади вздох облегчения и стройное пение африканских женщин.
Мона потянулась и взяла тетю за руку, не потому что боялась лететь, а потому что Грейс была смертельно бледна.
Это не было приятным путешествием — они направлялись на похороны.
Мона внимательно рассматривала четкий профиль своей тети. Казалось, Грейс совершенно забыла о сидящей на соседнем кресле племяннице. Мона объясняла это тем, что она находилась со стороны незрячего глаза тети. Многие из тех, кто не был хорошо знаком с Грейс Тривертон, не понимали, что она их не видит, и становились или садились слева от нее. Слегка похлопав тетю по руке, Мона повернулась к иллюминатору.
Моноплан летел низко, над самыми вершинами деревьев. С высоты Африка казалась Моне еще более дикой и пугающей, чем с земли, но от этого вида захватывало дух, он был прекрасным и завораживающим. Черный континент был для нее родным домом, его реки текли в ее жилах, деревья Африки прорастали корнями сквозь ее кожу. Мона верила, что из-за того, что родилась здесь, она любила Африку с такой страстью, как никто другой. Она любила ее намного сильнее таких людей, как ее отец, которые были пришельцами в стране, которую они едва ли понимали. Моне хотелось вытащить стекло из окна и раскинуть руки в стороны, чтобы обнять всю эту землю, чтобы кричать что-то вниз стадам, гуляющим по полям, окликнуть пастухов, опирающихся на свои длинные посохи. Мона верила, что она любит Африку особенной любовью, что та никогда ее не разочарует и никогда не будет раздражать.
Она опять взглянула на свою тетю.
Грейс почти ничего не говорила с того момента, когда три дня назад получила телеграмму от Ральфа Дональда. Мона подозревала, что во время церемонии ируа с ней что-то произошло, но Грейс не станет рассказывать об этом. Единственное, что она произнесла, прочитав сообщение:
— Я зря потеряла время, а Джеймс лежит при смерти.
Теперь она боялась приехать слишком поздно.
Грейс настаивала на том, чтобы они оделись в черное. Светлые тона были более практичными в одежде для экваториального климата. Но они нашли индийского дука в Найроби, который смог снабдить их траурными платьями и маленькими черными шляпками с черной вуалью.
Мона почувствовала, как аэроплан вздрогнул, как его обтянутые парусиной крылья раскачиваются от ветра. Только на прошлой неделе двухмоторный самолет, перевозящий почту в Уганду, разбился при посадке.
Она стала думать о смерти, об Артуре в его одинокой могиле на кладбище возле Белладу, первой могиле на участке земли, который ждет в будущем всех Тривертонов. Он умер всего два месяца назад, а казалось, что прошло уже два года. А теперь еще и дядя Джеймс, которого Мона едва могла вспомнить.
Джеффри Дональд сидел в задней части самолета, там, где салон суживался. Рядом расположились две католические монахини, которые направлялись в миссию в Энтеббе. То, что Джеффри потерял мать, сделало его в глазах Моны более привлекательным, она испытывала к нему необъяснимую нежность. И теперь, когда самолет зашел на вираж перед посадкой, она подумала и о Джеффри Дональде.
Так как Грейс отправила Ральфу телеграмму об их прилете, он ждал их возле посадочной полосы неподалеку от Энтеббе. На рукаве его костюма цвета хаки был повязан траурный бант.
