– Я не ищу ценности, сэр, – возразил Майк. – Я ищу информацию.
– Информацию? Гм… Вы не найдете ничего, кроме старых театральных программок, и танцевальных карточек, и кучи изъеденной молью одежды.
– Впрочем, если хотите… – Хильярд внезапно смягчился.
Он ошибался. Одежда не была изъедена молью. Но ее было действительно много. Она была аккуратно сложена и хранилась в старых сундуках и дорожных чемоданах, на которых были наклейки с названиями давно исчезнувших атлантических лайнеров и различных отелей. Он увидел там изящные туалеты для коктейля и блестящие шелковые послеобеденные платья. Майк начал чихать, когда встряхнул накидку из золотисто-коричневой выдры, которая когда-то была мягкой и податливой, а теперь высохла и покоробилась, хотя подкладка из тафты сохранила свой праздничный алый цвет. Здесь также были вечерние платья, украшенные сверкающим бисером и превосходным жемчугом, и роскошное платье, сшитое из голубого шелка и шифона с этикеткой Верс, Париж, пришитой изнутри.
После нескольких часов поиска Майк не нашел ничего полезного для себя и устало закрыл последний сундук. Конечно, это была коллекция, достойная музея, но она не имела никакого отношения к делу. Она ни на шаг не приблизила его в поисках следов Поппи Мэллори.
Смахнув толстый слой пыли со старого школьного письменного стола и проведя пальцами по инициалам Э. К., Майк представил себе, как прелестная Энджел, уставшая от уроков, шпилькой процарапала их на мягкой поверхности соснового дерева. Внутри стола лежали девичьи сокровища – пачка старых театральных и концертных программок, охапка танцевальных карточек с маленькими пометками карандашом, полуискрошенные букетики засушенных цветов. Наконец, он нашел несколько пачек писем, перевязанных лентой. Под ними лежали голубые кожаные книжечки с надписями: Розалия Констант – ее дневник, часть 1, 1863, затем части II и III. Потом он увидел тонкую розовую книжечку в бархатной обложке – дневник Энджел Констант, 12–18 лет. На самом дне одного из ящиков Майк наткнулся на коричневую книгу с надписью дневник Маргарэт Мэллори, 1873.
Маргарэт Мэллори! Мороз пробежал по коже Майка, когда он провел по запылившейся обложке своей ладонью.
Бросившись вниз из мансарды, он наклонился над столом в библиотеке, раскладывая танцевальные карточки по маленьким стопкам, затем положил перед собой пачки писем и, наконец, драгоценные дневники. Удовлетворенно вздохнув, он сел и начал читать.
Двумя днями позже он дочитал последнее письмо, аккуратно перевязал пачку красной лентой и откинулся в кресле, глядя озадаченно в окно.
– Бокал превосходнейшей мандзаниллы в обмен на ваши мысли? – услышал он голос Хильярда из дверей.
Оглянувшись, Майк улыбнулся.
– Извините, я сейчас за много миль отсюда… или лет!
– В самом деле? – Хильярд пересек комнату в своем кресле, подъехал к столику с напитками и налил шерри в два бокала. – Так вам удалось покончить с тайной Поппи Мэллори?
Майк пробежал в задумчивости пальцами по волосам, затем нахмурился.
– Нет еще… но начало положено…
Самое забавное состояло в том, что они столько много писали о Поппи, что Майк почувствовал, словно он был хорошо знаком с нею, по крайней мере, с молодой Поппи. Потом она совершенно неожиданно исчезла со страниц дневников, будто никогда и не существовала вовсе.
Майку стало казаться, что Хильярд никогда не отправится спать, но как только стемнело, Констант, наконец, пожелал ему доброй ночи.
Развернувшись в кресле по направлению к выходу из библиотеки, Констант сардонически улыбнулся.
– Думаю, вы покончили со своей работой здесь, – сказал он с ноткой горечи в голосе. – В жизни все не так просто, как кажется, – я знаю это из своего опыта.
С этими словами Хильярд поехал из библиотеки в свою комнату.
Майк озадаченно смотрел ему вслед. Потом он взглянул на письма и дневники, лежавшие на столе.
– О'кей, Поппи Мэллори, – сказал он решительно. – Ты разожгла мое любопытство. Я собираюсь узнать, как все было на самом деле. И когда я это сделаю, то расскажу об этом всему миру!
Он знал, что ему понадобится помощь его воображения, чтобы заполнить пробелы в истории, которую он узнал из дневников, но, по крайней мере, он теперь знаком с ее персонажами. Вставив чистый лист в пишущую машинку, Майк написал: «Все началось с Николая Константинова и Джэба Мэллори…»
1856, Калифорния
Джэб Мэллори праздновал день своего тридцатилетия в одиночестве в салуне Клэнси'з на Кэрни-стрит в Сан-Франциско. Он пил уже свою третью порцию ирландского виски, перемеживая его с пивом, и окликнул бармена, чтобы заказать еще. Воспоминания о его бурном пути сквозь время – от нескладного четырнадцатилетнего парня в юго-западной Ирландии, с трудом постигавшего азы азартной игры, до блуждающего по свету азартного игрока-профессионала, искушенного в своем деле и в том, как обвести весь мир вокруг пальца, – не тревожили его по той простой причине, что он вовсе не думал об этом. Джэб был человеком, жившим одной минутой. Когда его спрашивали, он отвечал, что у него нет прошлого, но правда состояла в том, что он предпочитал забыть о нем или, по крайней мере, приукрасить, чтобы угодить компании, в которой он в тот момент находился. И вовсе не потому, что считал эти годы неудачными или плохо прожитыми – они были полны приятными для него событиями. У него было огромное множество выигрышей и считанное число проколов, и более чем достаточное для одного человека количество красивых женщин, на которых он сильно тратился. Большинство из них были с роскошными рыжими волосами и гладкой белой кожей. Конечно, легко достававшиеся ему деньги также быстро проскальзывали у него между пальцами. Но причиной его недовольства был тот факт, что его взлеты были для него недостаточно высоки, хотя потери и не были слишком обескураживающими, и Джэб до сих пор мечтал о большой игре… такой, когда вся судьба поставлена на карту.
Заказав еще спиртного, он прислонился к стене и стал наблюдать за игроками в покер. Его лицо было бесстрастным, но внутри у него все дрожало от с трудом подавляемого возбуждения. Он сам играл в покер с девяти лет, совершенствуя свое мастерство в бедных кабаках, где незаконно торгуют спиртными напитками, и обшарпанных тавернах своей родины. Теперь же его искусство держалось на трех китах: умении, интуиции и на способности безошибочно почувствовать радостное возбуждение человека, имеющего на руках хорошие карты. Джэб был мастером блефа, знатоком человеческих характеров и человеком, для которого игра значила больше, чем деньги. Его единственной досадной мыслью сейчас было то, что у него не было достаточно денег, чтобы включиться в эту игру!
