— В таком случае…
— Итак, вы смотрели на свою жену. Но с момента, как раздались выстрелы, и до прихода соседей прошло несколько минут. Вы смотрели на тело мадам Сомме на протяжении нескольких минут?
Я покачал головой.
— Вы теперь говорите о минутах, господин следователь! Но, клянусь вам, тогда время уже не имело значения… Я был в каком-то отупении… Подавлен! В дверь звонили, стучали ногами! Мне понадобилось время, чтобы… осознать…
— Хорошо, не будем настаивать!
Он сделал знак секретарю. Тот отложил ручку и промокнул последние строчки толстым зеленым бюваром, с благоговением орудуя им, высунув от усердия обложенный как у печеночного больного язык.
Следователь прочел показания вслух.
— Вы со всем согласны, мэтр? — спросил он у дурнушки — моего адвоката.
— Безусловно.
— Подпишите.
Он интересовался, согласна ли она, а подпись требовал у меня. Я подписался под черными ровными строчками, выведенными рукой краснолицого секретаря.
— Это все… на сегодня…
Следователь поклонился маленькому адвокату. Она мялась, не зная, протянуть ли ему руку, но так и не решилась. Затем мы вышли в коридор, где ожидавшие меня охранники беседовали со своими коллегами…
На следующий день мэтр Сильви Фуко пришла ко мне в камеру.
Мне моя камера нравилась. Она являла собой чистилище и одновременно преддверие моей новой жизни. Здесь я наконец остался наедине с самим собой, со своим удовлетворенным самолюбием. Наедине со своими мечтами… Заветными мечтами, не дающими мне покоя.
Отодвинув задвижку, надзиратель негромко сказал:
— Ваш адвокат.
Она вошла, прихрамывая. У нее был еще более несчастный вид, чем обычно, несмотря на новую черную мантию с чистеньким жабо. Но при всем этом — жалкая желтоватая физиономия старой девы, отдавшейся во власть благопристойной удобной бедности.
Она присела на кровать, поскольку ей тяжело было стоять. Я не смог удержаться от вопроса.
— Скажите, вы живете вместе с матерью, не так ли?
Эта девица являлась моим защитником, то есть, ее миссия заключалась в оказании мне помощи и поддержки, но, странная вещь, у меня было чувство, будто помочь ей должен я.
— Да. Почему вы спрашиваете?
— Ваша мать — вдова?
— Да…
— Отец был чиновником?
Она улыбнулась, а ее глаза странно сверкнули, выражая одновременно нерешительность и страх.
— Вы знаете множество вещей.
— Я их не знаю.
— Как же так?
— Я их угадываю. Мне думается, я отличный психолог, вам не кажется?
— Несомненно!
Я мог бы еще долго рассказывать ей про ее жизнь, подобно тому, как производят опыт; но к чему ее удивлять?
— Что нового, мэтр?
— Ничего, если не считать того, что сегодня днем нас вызывает следователь.
— Опять!
— Да…
— Но что он хочет, чтоб я ему сказал?
Она отвела глаза. Втянув голову в плечи, она стала похожа на больную черную курицу.
— Мне кажется, он считает вас виновным, — пролепетала она.
У меня защемило сердце.
— Считает меня виновным! Разумеется, я виновен, я и не пытался это отрицать…
— Да нет, виновным по-настоящему.
— Говорите яснее!
Она словно поддалась некоему тайному порыву. В это мгновенье я почувствовал, что она действительно желает мне помочь не только для того, чтобы как следует выполнить свой профессиональный долг, но и чтобы уберечь меня от опасности.
— Скажите, мосье Сомме…
— Да, мэтр?
Я изо всех сил старался не утратить хладнокровия, сохранить спокойный и безразличный вид, что было относительно легко из-за холода, пробегавшего у меня по спине и леденящего сердце.
— События происходили именно так, как вы описали?
— Конечно!
— Ну хорошо, хорошо. Видите ли, полицейских и следователя в особенности удивила одна вещь…
— Какая?
— Поведение вашей жены. Ей никогда не наносили никаких подозрительных визитов… Выходила она мало…
— Она приняла Стефана, потому что я уехал из Парижа…
— Бывало, вы уезжали и раньше, но к ней никто не приходил.
— Откуда вы можете это знать?
— Ваша консьержка…
— К черту консьержку! Она ведь не дежурила у моих дверей постоянно! И даже если Андре принимала Стефана в моей собственной спальне впервые, что же здесь подозрительного? Все когда-то бывает в первый раз! Допустим, что по воле случая я и застал этот первый раз!
Бедняжка не стала настаивать.
— Следователь Лешуар человек добросовестный, он всегда старается вникнуть в сущность дела.
Черт! Надо же было мне нарваться на педанта! Многообещающее начало!
— Но, Боже мой, мэтр, какую же иную версию можно выдвинуть вместо моей? Я же не виноват, что случилась авария и мне пришлось вернуться домой…
— Разумеется!
— Я хотел добраться до Анже на поезде. Но поезда не было!
Она встала.
— Ну конечно, мосье Сомме, что касается меня, я не сомневаюсь…
— Вы не сомневаетесь, а сами спрашиваете меня сейчас, в самом ли деле все произошло так, как я описал!
Она опустила голову.
— Я… я должна была задать вам этот вопрос: моя профессия…
Бедная малышка! Ее профессия… Эта профессия так же мало подходила ей, как мне — моя. Она была создана для другого, для жизни на свежем воздухе рядом с мужчиной… Она была создана для жизни, которой ей никогда не придется познать, ибо у нее-то не хватит сил завоевать такую жизнь…
— Вы счастливы, мэтр?
Она залилась румянцем.
— Странный вопрос.
— Сколько вам лет?
— Однако, мосье Сомме!..
— Ох, я не должен бы, но мы же с вами не на светском приеме; в конце концов — я убийца и могу себе позволить не считаться с приличиями.
Она покачала головой.
— Вы не убийца, мосье Сомме… Вернее, не обычный убийца.
Она сама не подозревала, насколько была права.
— Так сколько же вам лет?
— Двадцать восемь!
— Не замужем, это я понял… У вас есть жених?
— Нет.
— Итак: мама, плохо идущие дела и старая квартирка с трофеями, которые остались от прошлых поколений и от которых вас тошнит?
— Почему вы мне все это говорите?
— Потому что вы мне симпатичны, моя крошка…
Подследственный, разговаривающий покровительственным тоном со своим адвокатом, называющий ее «моя крошка», дающий ей советы, расспрашивающий о ее личной жизни — такую уморительную сцену наверняка не часто можно наблюдать в государственных тюрьмах.
— Видите ли, мэтр…
— Да?
