На самом краю расчищенной поляны стояла небольшая оранжерея, расположившаяся между двумя раскидистыми ореховыми деревьями. Ее построили несколько лет назад, когда Роуз решила разнообразить свой досуг, слегка устав от вышивания, и обратилась к цветоводству. Стены оранжереи построили из камня, но крыша была стеклянной и пропускала солнечный свет. В одной из стен имелось окошко, но со временем через мутное стекло стали различимы только неясные очертания растений. Именно здесь Роуз терпеливо выращивала свои цветы. Она заказывала по каталогу семена и саженцы, экспериментировала с выведением новых сортов, рассаживала побеги и разговаривала со своими подопечными, как с маленькими детьми. На ежегодном цветочном фестивале в Найроби Роуз неизменно завоевывала награды, а ее орхидеи считались лучшими в Восточной Африке.
В оранжерее помимо столиков с дельфиниумами, распускающимися ирисами и двумя волшебными в своей красоте нильскими лилиями, чьи голубоватые короны только начинали цвести, стояли раскладные стулья, которые Роуз выносила наружу, когда ей, как сегодня, хотелось поработать под солнцем. Пока Нджери занималась подготовкой полотна, Роуз решила сходить за одним из стульчиков.
Она не обратила внимания на следы свежей крови, ведущие по узкой дорожке прямо к двери в небольшую постройку.
Мона проследила, как мать выходит из расположенного за кухней сада, и подумала, не попросить ли ей кого-нибудь из мужчин на всякий случай отправиться в рощу. Но потом ей показалось, что, наверное, мама была права. С какой стати пленным бежать именно сюда? Скорее всего, они сейчас на полпути к горной цепи Абердар, что на западе, или же и вовсе пошли на север, в Эфиопию. К тому же Джеймс Дональд и Тим Хопкинс проводили поиски к северу от Наньяки, и Мона молила Бога, чтобы с ними все было в порядке. Она знала, что охотиться на людей много опаснее, чем на животных.
Тим занял в жизни Моны место погибшего брата. С того дня как Артура убили — это было семь лет назад, — они с Тимом, как могли, утешали друг друга, разговаривали о нем, стараясь сохранить в себе как можно больше добрых воспоминаний. Со временем Тим начал различать в Моне лучшие проявления натуры Артура и сам буквально заменил ей брата. Теперь их отношения можно было назвать нежной дружбой, и даже любвеобильная сестрица Тима, Эллис, убедившись в том, что эта привязанность носит исключительно платонический характер, одобрила их.
Когда началась война, бедняга Тим из кожи вон лез, чтобы записаться в добровольцы, но из-за больных легких не прошел медицинскую комиссию. Офицер, занимавшийся вербовкой рекрутов, заверил негодного к службе Тима, что тот может принести огромную пользу Кении, оставшись на ранчо в Рифт Вэлей, обеспечивая солдат продовольствием. В результате Тим и Эллис Хопкинсы — как и Джеймс Дональд в Килима Симба, и Мона Тривертон в Белладу — от войны только богатели.
Возвращаясь к разбросанной на столе кипе бумаг и мыслям о том, что ей предстоит сегодня сделать (надо что-то решать с гадюками, все ближе и ближе подбирающимися к загону для скота, с сорняками, растущими на картофельных грядках, и принципиальным нежеланием людей подчиняться ей в отсутствии отца), Мона взяла свежий номер «Ист Эфрикан Стандарт» и стала рассматривать фотографию на передовице.
Грейс отправилась в Найроби, чтобы представлять Тривертонов на церемонии принятия присяги Элиудом Мату, первым африканцем, выбранным в Законодательное собрание Кении. Это было знаменательным событием, не допустить которое старались очень многие: еще бы, африканец в правительстве! На снимке тетя Грейс сидела между губернатором и мистером Мату. В статье, которую иллюстрировал снимок, говорилось:
«…Также на церемонии присутствовала доктор Грейс Тривертон, известная среди местного населения под именем Ньята».
Да, так Грейс называли африканцы. Ньята на их языке значило «мать всех добродетелей и любви».
Мона потягивала горячий чай и думала о тете. Имя Грейс Тривертон стало в Кении легендарным и теперь планомерно завоевывало остальной мир. Седьмым изданием ее медицинского справочника «Когда ты должен быть врачом», с его ненавязчивым и искренним посвящением на первой странице «Джеймсу» пользовались солдаты на полях сражений. Моне казалось, что запас энергии предприимчивой тетушки буквально неисчерпаем. В свои пятьдесят четыре года она и не думала сбавлять обороты. Скорее наоборот, Грейс ураганом пронеслась по Восточной и Центральной Африке, распространяя новую вакцину от желтой лихорадки, предоставленную Фондом Рокфеллера, посещая клиники и госпитали, ухаживая за ранеными солдатами в Найроби и произнося речи в защиту дикой природы.
Теперь Мона уже не удивлялась, почему Грейс не вышла за Джеймса. Они долго это обсуждали, когда вернулись из Уганды семь лет назад. Но в конце концов обоим пришлось признать, что их возможный брак выглядел бы по меньшей мере нелогично. Каждый из них вел собственную жизнь, требующую от обоих полной отдачи. Грейс не могла переехать в Килима Симба, а Джеймс — в миссию: постоянные разъезды делали это невозможным. Видеться получалось бы редко, о детях не могло быть и речи, так что о свадьбе пришлось забыть.
И они остались просто хорошими друзьями, стараясь проводить вместе больше времени, а в праздники отправлялись на побережье. Грейс заводила свой старенький «форд» и ехала в Килима Симба на пару дней. В общем, они были счастливы, и этот небольшой гражданский договор казался идеальным решением.
Три письма были из-за границы. Первое — от тети Моны, Эдит, из Белла Хилл.
С тех пор как дядя Гарольд погиб при попадании немецкой бомбы в мужской клуб в Лондоне, а кузина Моны, Шарлотта, «записалась в медсестры» и отправилась на Тихий океан воевать с японцами, тетя Эдит осталась в Белла Хилл совсем одна, если не считать семьдесят восемь детей, эвакуированных из Лондона. Тетя писала:
«Они заставляют эти старые мрачные стены наполниться веселым смехом. Я люблю их всех так, словно они мои собственные дети. А у нас была только Шарлотта. Не сомневаюсь, что большинство из моих нынешних гостей остались сиротами; некоторые не получали вестей от родителей с самого начала бомбежек. Что будет с ними после войны? Этот огромный дом покажется им таким пустым.
После того как Шарлотта вышла за этого американского летчика, я осталась здесь совсем одна, и это меня пугает: одолевают воспоминания. Это Гарольд все держался за Белла Хилл, как за спасательный круг. Как тебе известно, он двадцать один год спорил с Валентином, когда тот собирался продавать очередной кусок земли в Белла Хилл, чтобы рассчитаться по долгам в Белладу. Сейчас я была бы этому только рада. В конце концов, Роуз, Белла Хилл — это ваш с ним дом. Может, тебе захочется вернуться и пожить здесь? В любом случае, чтобы ты ни решила, после войны, когда все ребята устроятся, я перееду в Брайтон и буду жить там со своей кузиной Наоми. Я буду очень благодарна Валентину, если он выделит мне годовое содержание…»
