Он не знал, что сказать. Откровенно говоря, он чувствовал такое облегчение оттого, что она сама осталась жива, что не слишком огорчался из-за смерти ребенка. Матери - его собственная, мать Джона и мать Франчески - сочли нужным сообщить ему весь этот ужас в деталях, и одна из горничных даже выбежала и принесла окровавленную простыню, которую кто-то сохранил как доказательство, что Франческа действительно выкинула.
Лорд Уинстон, прослышав об этом, кивнул одобрительно, но добавил, что все же станет приглядывать за графиней, дабы убедиться, что простыня действительно была ее и ее сиятельство не округляется в талии. Это будет не первая попытка обойти священные законы первородства, объяснил он.
Майклу очень хотелось выкинуть этого противного болтливого человечка в окно, но он всего лишь указал ему на дверь. Похоже, у него просто не осталось энергии для подлинного гнева. Он все еще не перебрался в Килмартин-Хаус. Он просто не был готов к этому. Одна мысль о том, что ему придется жить в этом доме, со всеми этими женщинами, вызывала у него приступ удушья. Он знал, что все равно скоро придется перебираться: от графа ожидают, что он станет жить в собственной резиденции. Но пока он был рад довольствоваться своими скромными апартаментами.
Там- то он и сидел, пренебрегая своими обязанностями, когда Франческа наконец сама пришла к нему.
– Майкл! - заговорила она, едва камердинер вышел, оставив их вдвоем в маленькой гостиной.
– Франческа, - только и ответил он, шокированный ее появлением. Никогда прежде не приходила она к нему домой. Ни при жизни Джона, ни тем более после его смерти. - Что ты здесь делаешь?
– Я хотела увидеть тебя, - сказала она. Но имела в виду: «Ты избегаешь меня».
Это было правдой, разумеется, но он ответил только:
– Присаживайся. - И торопливо добавил: - Пожалуйста.
Было ли это неприличным? Ее присутствие здесь, в его квартире? Он был не совсем уверен. Их положение, обстоятельства были столь необычны, настолько отличались от принятого порядка вещей, что он никак не мог сообразить, каким именно набором правил этикета надлежит сейчас руководствоваться.
Она села и только нервно теребила ткань своего платья целую долгую минуту, а потом подняла глаза, посмотрела ему в лицо с душераздирающей искренностью и промолвила:
– Я соскучилась по тебе.
Ему показалось, что стены рушатся на него.
– Франческа, я…
– Ты был моим другом, - сказала она укоризненно. - Если не считать Джона, ты был моим самым близким другом, а теперь я не знаю, кто ты мне.
– Я… - Он чувствовал себя полным идиотом, совершенно бессильным и поверженным во прах взглядом этих синих глаз и неподъемным грузом вины.
Вины - за что? Он и сам уже не совсем точно знал. Он чувствовал, что виноват, виноват во многих отношениях, и что многочисленные «вины» наваливаются на него со всех сторон и давят так, что он уже и уследить не может, где какая.
– Что с тобой такое? - спросила она. - Почему ты избегаешь меня?
– Я не знаю, - ответил он, так как не в силах был солгать ей и сказать, что вовсе ее не избегает. Она была слишком умна, чтобы поверить в подобную ложь. Но не мог он сказать ей и правды.
Губы ее задрожали, и вот нижнюю прикусили ровные зубки. Он смотрел на ее рот, не в силах оторваться, и ненавидел себя за вожделение, которое при этом испытывал.
– Предполагалось, что ты и мой друг тоже, - прошептала она.
– Франческа, не надо.
– Ты был так нужен мне, - тихо проговорила она. - Ты и сейчас мне нужен.
– Вовсе я не нужен, - ответил он. - У тебя есть матери и сестры.
– Я не хочу говорить с сестрами. - Голос ее стал почти бесстрастным. - Они не понимают.
– Ну я-то точно ничего не пойму, - парировал он. От безнадежности голос его прозвучал резко и неприятно.
Она только посмотрела на него, и в глазах ее было осуждение.
– Франческа, ты… - Ему очень хотелось воздеть руки к небу, но вместо того он скрестил их на груди. - У тебя же был выкидыш.
– Да, - только и сказала она.
– Ну что я могу знать о подобных вещах? Тебе следует поговорить с женщиной.
– А ты не можешь сказать, что тебе очень жалко меня?
– Я уже говорил, что мне очень жалко тебя!
– А искренне сказать то же не можешь? Ну чего, чего она хотела от него?
– Франческа, я говорил искренне.
– Просто у меня в душе такой гнев, - заговорила она голосом, который с каждым словом набирал силу, - и такая печаль, и такое горе, и когда я смотрю на тебя, я не понимаю, почему ты не чувствуешь того же.
Мгновение он оставался недвижим.
– Никогда больше не говори так, - прошептал он. Глаза ее вспыхнули гневом.
– Ну, ты довольно странно выказываешь свое огорчение. Ты совсем не заходишь и не разговариваешь со мной, и ты не понимаешь…
– Что ты хочешь, чтобы я понял?! - не выдержал он. - Что я могу понять? Ради всего… - Он оборвал себя прежде, чем богохульство сорвалось с его губ, и, отвернувшись, тяжело оперся о подоконник.
За его спиной Франческа сидела очень тихо, неподвижная, как сама смерть. Наконец она заговорила:
– Сама не понимаю, зачем я пришла. Я пойду.
– Не уходи, - отозвался он хрипло. Но не обернулся к ней.
Она ничего не ответила, она не совсем поняла, что именно он хотел сказать.
– Ведь ты только что пришла, - продолжал он неловко, срывающимся голосом. - Ты должна выпить чашку чаю по крайней мере.
Франческа кивнула, хотя он по-прежнему не смотрел на нее.
В таком положении они и оставались на протяжении нескольких минут, слишком долго, так что под конец молчание стало казаться ей невыносимым. Часы тихо тикали в углу, и перед ней была спина Майкла, и все, что она могла, - это думать и самой себе удивляться: зачем она пришла сюда?
Чего она хотела от него?
Интересно, было бы ей легче, если бы она знала это?
– Майкл! - Имя его сорвалось с ее губ прежде, чем она поняла, что собирается заговорить.
Он обернулся к ней. Он ничего не сказал, но посмотрел на нее.
– Я… - И зачем она окликнула его? Чего она хотела? - Я…
А он все не говорил ни слова. Просто стоял и ждал, пока она соберется с мыслями, что только все усложняло. А затем, к ее ужасу, все выплеснулось наружу.
– Я не знаю, что мне теперь делать, - говорила она, слыша, как дрожит ее голос. - И в моей душе такой гнев, и… - Она смолкла, нервно вздохнула, боясь заплакать.
Майкл, стоявший напротив нее, приоткрыл рот и все равно не вымолвил ни звука.
– Я не знаю, почему все так происходит, - простонала она. - Что я сделала? Что я такого сделала?
– Ничего, - уверил он ее.
– Его нет и никогда больше не будет, и мне так… так… - Она подняла глаза на Майкла, чувствуя, как гнев и горе искажают ее черты. - Это несправедливо. Несправедливо, что такое случилось со мной, а не с кем-нибудь другим, и несправедливо, что такое вообще должно случиться с кем-то, и несправедливо, что я потеряла… - Тут она задохнулась, и вздох превратился в рыдание, и она могла только плакать и плакать.
