class="p1">— Ты не сможешь. Тебя не выпустят из страны без разрешения на вывоз моего сына.
— История повторяется. Да, Дим? Только роли сменились, — с горькой иронией отзывается Элина. — Думаешь, что загнал меня в клетку?
— Думаю, что ты опять себя накрутила. Приезжай домой, и мы спокойно поговорим обо всем, что тебя волнует, — смягчив тон, предлагаю я. — Что бы ты не вбила себе в голову, это не соответствует действительности. Мы же договаривались, что будем обсуждать любые сложности, а не бежать от них.
— Ты всю неделю вел себя так, словно я для тебя раздражающий фактор, а не любимая жена.
— У меня выдались напряженные дни в офисе. Я тебе говорил об этом. Компания готовила важный проект к сдаче. Завтра, точнее уже сегодня, все закончится, и я смогу взять несколько недель отпуска и провести их с семьей, — сообщаю то, что должен был сказать гораздо раньше. — Я пришлю за тобой машину. Собирайся.
— Не надо, — резко отказывается Эля. — Дети спят. Я не собираюсь их будить до утра. Мне тоже нужно время, чтобы успокоиться. Сейчас никакого диалога у нас не получится, Дим.
— Во сколько ты приедешь? — требовательно уточняю я.
— Вечером… Может быть.
— Без может быть и не вечером. Кэтти несколько часов провела в слезах, решив, что ты ее бросила. Она ждет вас утром. Я вернусь к шести вечера. Так что фактически у тебя будет время успокоиться без моего раздражающего присутствия. Мы договорились?
— Я приеду, — подумав, прохладно произносит Эля.
Элина
Я возвращаюсь в дом Димы к двенадцати дня. На данный момент я не могу назвать его своим или даже «нашим». Как бы красив и роскошен он ни был, я бы хотела жить в другом — здесь повсюду витает дух Ирмы, Веры, страхов и демонов Кэтти, прочей нечисти… Возможно, девочке бы стало легче, если бы она оказалась за пределами этих стен, где все напоминает о вероломстве и бессердечности родной матери.
Этот дом — открытая рана.
Я бы хотела, чтобы у нашей семьи было новое гнездышко, полное тепла и света. Сделанный под нас и для нас дом.
Мы не можем зачеркнуть прошлое, стереть его из памяти, но мы можем перелистнуть страницу. Полное обнуление и новое начало — это единственное, что способно спасти «нас», и сегодня я планирую поделиться с Димой всем, что так сильно горит на душе.
Стены особняка давят на психику, молниеносно сужаются, когда я шагаю вперед по каменному полу с мраморным принтом.
— Эля, вы вернулись! — Кэтти несется ко мне с кухни, широко раскрывая руки для крепких объятий. Ее искренняя радость и дрожащий голос трогает меня до глубины сердца, и я естественно обнимаю ребенка в ответ, не в силах поверить в то, что оставила ее здесь одну, с Верой. Чем я думала? Этой женщине нельзя доверять, я всем нутром это чую. Но гордость была превыше всего в тот момент, когда я с маниакальной резкостью швыряла вещи в свой чемодан. Все эти переезды и мальчикам не на пользу. Мне нужно научиться проживать свои эмоции, а не сбегать от проблем. Поэтому я здесь.
Не опять, а снова.
— Я так рада, что ты вернулась! Я уснуть не могла, переживала за тебя и братьев… Прошу, не оставляй меня больше, — щебечет Кэтти, когда я крепко прижимаю ее к себе в ответ. Ее мелкая дрожь передается и мне, сердце девочки гулко стучит по ребрам. Мое трепещет в ответ, не находя себе места. — Я не хочу, чтобы вы с папой ссорились из-за меня. Что мне сделать, чтобы этого не повторилось? — ее бьет озноб, нижняя губа предательски вибрирует, отчего мое сердце сжимается. Катарину съедает чувство вины, и мне знакомо это ощущение из детства, потому что я зачастую корила себя, когда родители ссорились.
— Не вини себя ни в чем, это я та еще лягушка-путешественница, — отшучиваюсь я, мягко проводя по ее волосам, заплетенным в косу. — У нас все хорошо, Катарина. Твой папа меня никуда не отпустит. Куда я денусь? — стараюсь разрядить обстановку.
— У меня есть подарки для вас всех. Я их давно делала, даже отдать не успела…, — наконец, сообщает Кэтти, доставая из кармана поясной сумки крохотную фенечку, очевидно, сплетенную своими руками. — Я сделала такую каждому члену нашей семьи. И даже для Робби, но на вырост, — немного смущенно поджимая губы, она осторожно демонстрирует мне уже все свои творения. — На его крохотную ручку сплести подобное может только эльф.
— Эльф здесь ты. Они просто чудо. Такие тоненькие.
— Нужно завязать и загадать желание.
— Сделаем это вечером, все вместе.
Я помню, как любила мастерить нечто подобное в детстве. Интересно, где она этому научилась?
Внезапно в полной мере ощутила каково это — быть матерью дочери. Ведь у меня еще никогда не было такого опыта. Очевидно, он будет очень красивым. И сейчас уже есть, с Кэтти. Иногда мне кажется, что я впитала всю любовь Димы к ней через поры на коже и совершенно не ощущаю ее чужим ребенком.
Как я могла оставить эту девочку с этой мегерой?
Которая, кстати, вновь тусуется на кухне и бросает на меня прожигающие до открытых ран взгляды. Мне становится не по себе от ее разрушительного ментального обстрела. Я отвечаю Вере продолжительным взором, и только после этого она прекращает таращиться на трогательную сцену в коридоре и возвращается к приготовлению кофе.
Должно быть, она плохо спала, но мне совершенно не жаль эту женщину, что посматривает на подставку для ножей таким взглядом, словно жаждет вынуть один из них и хорошенько обточить его об мою голову.
— Какая прелесть, Кэтти. Такие красивые! А мне браслетик найдется? — приблизившись к нам, Вера тянет на себя Катарину, и та с неохотой прижимается к ней.
И снова у меня возникает неприятное ощущение, словно Вера держит Кэтти на коротком поводке, словно карманного шпица. Поэтому та и не выходит из дома так долго. За несколько лет профессионального наблюдения можно было бы достичь более заметного результата.
— Я сплету тебе его, Вер. Немного попозже, — явно из вежливости бросает Кэтти. И все же от Веры не отходит. — Эль, я бы хотела показать тебе еще кое-что.
— Давай, я уложу мальчиков, и мы встретимся в коридоре на втором этаже, — договариваюсь с Кэтти, поднимая из коляски хныкающего Роберта. Пупс явно в шоке от моих передвижений и выражает свое возмущение порцией отборных и пузыристых слюней.
— И стоил побег того, Элина Алексеевна? — демонстративно интересуется Вера,