– Что ж, Аласдар Ду, продолжим урок?
Словно зачарованный, Александер, которого священник прозвал Черным из-за его волос цвета воронова крыла, долго наблюдал, как старик водил рукой с недостающими на ней двумя пальцами (оторвало картечью), чертя на земле великолепные витые узоры. Похожие мотивы, хорошо знакомые ему, были в ходу и у жителей Хайленда. У каждого мужчины клана имелся кинжал, украшенный почти таким же узором. Но только теперь Александер узнал значение этих символов, а потому смотрел на них новыми глазами.
Когда О’Ши одолевала дремота, мальчик пытался воспроизвести рисунки, которые наставник показал ему во время последнего урока. В один из дней, проснувшись, священник похвалил его работу и сказал:
– «Душа подобна руке», – написал однажды Аристотель. Тот, кто ничего не чувствует, ничему не учится. Ты очень способный, Аласдар. Думаю, у тебя настоящий талант.
Александер хмуро посмотрел на наставника.
– Ты еще очень молод, но придет день, и ты поймешь. Дело в том, что человек не рождается талантливым, он таковым становится. Чтобы приблизиться к идеалу, нужно сначала постичь суть того, к чему у тебя склонность, а потом беспрестанно совершенствоваться. Разумеется, для успеха необходимо иметь способности к выбранному делу и накапливать знания. Иными словами, у тебя хорошие задатки, Аласдар, и у тебя есть качества, которыми нужно научиться пользоваться. Как и у любого, у тебя имеются недостатки. О своих изъянах и несовершенстве, которые ограничивают наши возможности, мы обычно стараемся забыть, но это неверно. Следует принять их, смириться с ними. Совершенство свойственно лишь богам. Мы же приближаемся к этому состоянию и получаем возможность созерцать его только благодаря нашим способностям. Созерцание совершенной красоты приводит наш разум в состояние блаженства, заставляет забыть обо всем. Поэтому в ожидании Dies irae, dies illa[22], то есть дня божественного гнева, Страшного суда, когда пустой живот причиняет тебе мучение, когда твой последний фартинг[23] выскользнул из пальцев и провалился в щель в полу как раз в тот момент, когда ты собирался купить себе последний драм виски, когда страх будет сжимать твое сердце на каждом повороте неизведанной тропы, сосредоточь свое внимание на прекрасном и наслаждайся им. Источник его – в твоей душе. «Carpe diem!» — не забывай. Это – ключ к счастью, настоящему счастью, глубочайшей потребности, которая управляет всеми другими нашими потребностями.
Видя, что столь абстрактные наставления привели юного ученика в замешательство, старик избрал более доступный метод, чтобы объяснить то, что он хотел до него донести.
– Скажи, Аласдар, что ты чувствуешь, когда у тебя получается повторить рисунок, который я только что тебе показал?
– Ну… Наверное, я доволен, что у меня вышло!
О’Ши окинул камеру взглядом своих светлых глаз.
– Странное ощущение для такого места, как это, верно? Было бы естественнее, если бы ты, находясь в тюрьме, думал о мести, изнывал от желания наброситься на первого же английского солдата, который войдет в камеру. Но происходит совсем другое! Пусть на несколько секунд, но тебе удается почувствовать себя счастливым. Разве это не доказывает, что богатство, любовь, свобода и слава не являются подлинными источниками счастья? Мы скорее черпаем в них удовольствие. Нет человека, который бы к ним не стремился. Однако истинного счастья они дать не могут, потому что его источник – в нас самих. Маленькие радости жизни дарят нам большое счастье, в то время как значительные свершения приносят лишь счастье эфемерное. Поэтому помни: «Carpe diem!»
* * *
Шли дни, и выживать в жутких условиях тюрьмы становилось все труднее. В камере ютилось, прижимаясь к стенам, четыре десятка мужчин и женщин, и из-за тесноты постоянно возникали ситуации, с которыми было тяжело мириться тем, у кого оставалось хоть немного чувства собственного достоинства и стеснительности.
Они спали вповалку, и чья-то рука или нога часто вторгалась в личное пространство Александера. Мальчик даже не пытался возражать. Он теснее прижимался к О’Ши и, если сон не шел к нему, подолгу слушал ночные звуки и вглядывался в темноту, представляя себе луну и звезды, в созерцании которых заключенным было отказано. Окружавшее его отчаяние проявлялось в приглушенных рыданиях и вскриках. Временами, однако, эти звуки сменялись стонами и вздохами.
Александер был не маленький и прекрасно понимал, что там происходит. Тело против его воли отвечало на эти шумы, а перед глазами возникали нескромные видения. Даже в невыносимых условиях существования и в безнадежности человек не мог отказать себе в одном – он хотел любить. Этими мимолетными объятиями пленники пытались убедить себя, что они все еще остаются людьми.
Тюремщики отняли у них пледы, поэтому мужчины ходили в одних рубашках, день ото дня ветшавших. Истощенные силуэты в лохмотьях больше походили на живых привидений в приемном покое чистилища, чем на людей. Раз в три дня узникам приносили маленькую жаровню и пять брикетов торфа для обогрева. Воды им давали мало, и использовалась она только для питья. В итоге немытые тела становились желанным приютом для любой заразы.
Состояние здоровья священника постоянно ухудшалось. Рана, которую никто не удосужился перевязать, загноилась. Его ляжка раздулась, стала черной, как уголь, и причиняла ему ужасную боль. Однако несчастный никогда не жаловался и стоически переносил страдания, продолжал наставлять своего юного друга. Александеру удалось уговорить тюремщика, приносившего им пищу, отдавать ему порцию священника, поэтому теперь он ловил в подставленную полу рубашки двойную норму сваренной на воде овсяной каши, чтобы потом поделиться ею с О’Ши.
Покормив старика, Александер просил его рассказать ему что-нибудь из кельтской мифологии, в которой реальность переплеталась с волшебством. О’Ши снедал жар, однако рассудок его оставался ясным, и он выполнял просьбу: видеть горящие любопытством глаза мальчика было для него огромным удовольствием. Иногда к ним подсаживались и другие пленники. Пусть на час или два, но сказочные повествования отвлекали их от страшных реалий, согревали сердца. Особенно Александеру нравились истории о воинах, чьи имена он знал с раннего детства. Культура народа, от которого произошли его собственные предки, живо интересовала его, и он с жадностью впитывал любые знания, передаваемые ему другом. Рассказы же о легендарном ирландском воине Кухулине он слушал как зачарованный.
– Знаешь ли ты, почему его так назвали? – спросил у него аббат.
